«Мой муж скончался в разгар пандемии COVID-19. В больнице его тело не выдают и требуют кремировать» ( 8 фото )

В разгар пандемии под удар нового коронавируса попадают самые уязвимые люди — пожилые, с тяжелыми хроническими заболеваниями, и без того ослабляющими организм. Однако из-за сложностей в определении вируса и недостатка информации не всегда понятно, что именно стало причиной гибели очередного пациента. Сорокалетний житель Екатеринбурга попал в одну больницу с сахарным диабетом, а позже умер в той, где лечат пациентов с коронавирусом. Его не причисляют к жертвам COVID-19, однако отказываются выдавать супруге тело. The Village рассказывает об этой истории.

Муж жительницы Екатеринбурга Марины (здесь и далее имена героев изменены, настоящие имена известны редакции) страдал от сахарного диабета; утром 6 апреля заболевание обострилось. Приехавшая на вызов бригада «Скорой помощи» увезла Андрея в ГКБ №24. Через несколько дней мужчину перевели в ЦГКБ №1, где ему стало хуже — поднялась температура, появилась одышка. 20 апреля стало известно, что у 78 врачей и пациентов Первой больницы подтвердился новый коронавирус COVID-19.

В ночь с 19 на 20 апреля Андрея экстренно перевезли в больницу № 40, где проходят лечение пациенты с коронавирусом. Об этом Марина узнала уже после смерти мужа, днем 20 апреля. По словам супруги, незадолго до смерти 41-летнему мужчине ставили предварительный диагноз «Пневмония». Об этом она узнала уже позже, со слов соседа Андрея по палате в 24-й больнице.

Марине также удалось поговорить с патологоанатом 40-й больницы, проводившим вскрытие. По словам женщины, он якобы сообщил ей, что у Андрея подтвердили COVID-19. Никаких подтверждений этому до сих пор нет.


Официальные данные

На сегодняшний день от новой коронавирусной инфекции на Среднем Урале официально скончался только один человек. Это 54-летний житель Красноуфимска, который поздно обратился за медпомощью и долго переносил заболевание «на ногах». Смерть наступила 17 апреля.

По словам губернатора Свердловской области Евгения Куйвашева, у пациента дважды брали анализ на коронавирус, но обе пробы дали отрицательный результат. Затем была третья попытка, но она оказалась неудачной (врачи не смогли забрать биоматериал). COVID-19 подтвердили лишь после вскрытия. «Это даже сейчас не позволяет сделать однозначный вывод о том, какое влияние на течение болезни оказал коронавирус. Тем не менее, в статистику он включен»,  — сказал Куйвашев. Оперативный штаб подтвердил информацию.


Требование о кремации

Марине до сих пор не показывают тело мужа и не дают забрать его из морга больницы. При этом ее просят оплатить кремацию Андрея. Женщина не может выяснить наверняка, от чего скончался ее муж, как и многие другие люди, чьи родственники умирают в больницах во время пандемии с предварительным диагнозом «пневмония» и «рядом сопутствующих заболеваний».


Тень коронавируса

Похожий случай мог произойти с жительницей Богдановича: 21 апреля Евгений Куйвашев сообщил в своем инстаграме о смерти пациента от COVID-19. По словам главы региона, 70-летняя женщина поступила в больницу в тяжелом состоянии, у нее диагностировали пневмонию и сразу взяли анализы на коронавирус; через несколько дней пришел положительный результат.

Уже 23 апреля оперативный штаб по Свердловской области сообщил, что, по данным патологоанатомического исследования, 70-летняя женщина скончалась «от совокупности факторов, вызванных пневмонией и тяжелым хроническим заболеванием». Озвученную ранее губернатором информацию о том, что женщина умерла от коронавирусой инфекции, опровергли.

The Village Екатеринбург попросил Марину рассказать свою историю, ведь в подобной ситуации сегодня оказываются десятки родственники умерших во время пандемии. Также мы попросили прокомментировать ее случай юристов, Горздрав и свердловский оперштаб по коронавирусу.


Человек в пакете

Марина

супруга Андрея

У мужа был приобретенный сахарный диабет. Мы лечили его три года, он принимал инсулин, получал пенсию по состоянию здоровья. Два месяца назад он стал хуже себя чувствовать и ушел с работы — находился дома. Андрей соблюдал все врачебные рекомендации и не контактировал с людьми. В последнее время наши отношения тоже испортились. Мы то сходились, то расходились. На момент, когда его госпитализировали, мы жили вместе.

Андрею стало плохо 6 апреля. У него резко понизился сахар — до двойки. Очевидно, он выпил лишнюю таблетку для понижения сахара. Я вызвала «Скорую помощь». Врачи подтвердили, что у мужа понизился сахар, и забрали его в городскую больницу №24.

Андрей пролежал в больнице 4 дня. Все это время мы не виделись, но говорили по телефону. Он рассказывал, что ему ставили капельницы. 10 апреля Андрея без объяснения причин перевели в городскую больницу № 1. Спустя некоторое время муж стал чувствовать себя хуже — появилась несбиваемая высокая температура и сильная одышка.

Андрей говорил мне по телефону, что ему не оказывали медицинскую помощь, врачи к нему почти не подходили. Тогда я предложила приехать и забрать его домой. Он уже собирался уйти, но врачи с помощью полицейских вернули его обратно в палату. Я приходила в больницу и пыталась его навестить, но из-за карантина нам не дали увидеться, но передали от меня вещи. В больнице № 1 Андрей пролежал больше недели.

Мужа увезли в больницу с обострением сахарного диабета. Через две недели он умер в другой больнице, где лечат пациентов с коронавирусом

Как я узнала позднее, в ночь с 19 на 20 апреля мужа внезапно на «Скорой» увезли в городскую больницу № 40. Об этом мне сообщили не врачи, а сосед Андрея по палате в Первой больнице. Он сказал, что мужу поставили диагноз «Пневмония». К тому моменту Андрею стало совсем плохо, он с трудом разговаривал. В больнице мне даже не сказали, куда и зачем увезли моего мужа. Последний раз я разговаривала с Андреем по телефону 16 апреля.

20 апреля мне позвонили из больницы № 40 и сообщили, что муж умер и нужно забрать свидетельство о смерти (есть в распоряжении The Village, — Прим. ред.). В морге патологоанатом выдал мне документ и спросил, знаю ли я, что у мужа подтвердили COVID-19. Я была в шоке, потому что мне никто об этом не говорил. При этом в заключении о смерти COVID-19 не указан: там другой диагноз, который я бы не хотела озвучивать — это личная информация.

Патологоанатом толком ничего мне не объяснил, мы разговаривали меньше минуты. Как я поняла, муж лежит в вакуумном пакете. Я попросила сделать фотографию, но мне в этом отказали. Я спросила у патологоанатома: «Почему вы говорите, что COVID-19 подтвердился, но в документах пишете, что его нет?» Он не ответил. Патологоанатом спросил, когда мы в последний раз контактировали с Андреем, а потом ушел. Тело мужа я так и не увидела. Я задерживаю похороны, потому что мне не дают опознать мужа.

Я растеряна и не знаю, что мне делать дальше. Сейчас я ищу деньги, чтобы заплатить за кремацию. При этом,  если у Андрея все-таки был COVID-19, это должны сделать бесплатно. Да и потом, кого я буду кремировать? Я даже не уверена, что это мой муж.

Мне отказались выдать тело мужа. Я не могу кремировать человека, которого не видела

Если честно, я не верю, что у него был коронавирус. Когда я с ним разговаривала, то спросила: «Может, у тебя коронавирус?» Он рассмеялся и не поверил в это. Кроме того, с момента, когда его увезли в больницу, до смерти прошло больше двух недель. Думаю, что если бы у него был коронавирус до госпитализации, то я бы тоже заболела. Но никаких симптомов у меня до сих пор нет.

Я не могу описать, какой ужас я испытала из-за всех этих событий. Из разговоров с мужем я поняла, что к нему плохо относились в больнице. Пациентов не лечат, пока они сами не подойдут и не обратят на себя внимание врачей. Я знаю, что сейчас мне будет очень трудно добиться правды, найти виноватых, доказать их вину. Я предполагаю, что Андрей мог заразиться COVID-19 в больнице № 1 (20 апреля стало известно, что ЦГКБ №1 закрыли на карантин после того, как подтвердились 78 случаев среди врачей и пациентов. Один из пациентов в тот момент находился в тяжелом состоянии, — Прим. ред.)

Мой муж был человеком широкой души, трудолюбивым и умным. Он был отзывчивым и любящим папой, внимательным и верным мужем. Работал менеджером по продажам в одной из компаний, всегда стремился учиться новому, повышал квалификацию и много читал.

Мы хотели с ним расходиться, потому что за 20 лет совместной жизни устали друг от друга. Но конфликтов у нас не было, проблемы появились только из-за усталости. В браке у нас родились две девочки. Для нашей семьи смерть Андрея большая утрата и потеря. Нам будет очень его не хватать.


АЛЕКСЕЙ БУШМАКОВ

юрист

Существует приказ Минздрава о порядке проведения патологоаномических вскрытий. После того, как человек умирает, он подлежит вскрытию. Вскрытие можно не проводить по религиозным мотивам, а также по письменному заявлению супруга либо близкого родственника умершего лица. Но — кроме случая, когда человек умер в результате инфекционного заболевания и подозрения на это заболевание. Если это подозрение есть, вскрытие происходит в особых условиях, не позволяющих инфекции распространиться. К таким вскрытиям предъявляют особые требования.

После вскрытия труп выдают родственникам, в журнале делают отметку о выдаче трупа. Труп должны выдавать в закрытых герметичных цинковых гробах. После этого тело может быть захоронено. Есть санитарные правила и нормы от 2011 года, в которых указано, что в целях предотвращения распространения особо опасных инфекционных заболеваний трупы, инфицированные возбудителями, нужно направлять на погребение в оцинкованных герметически запаянных гробах из патологоанатомического отделения. С чем связана обязательная кремация в описанном случае — не могу сказать. Возможно, с отсутствием денег на оцинкованные гробы.

Если в заключении о смерти нет диагноза COVID-19, то людей, которые кремировали труп, нужно привлекать к ответственности, поскольку мотивировка решения непонятна. Сейчас это выглядит как произвол. Либо мы имеем дело с халатностью со стороны патологоанатома и медицинского учреждения. Похоже на то, что они должным образом не оформили медицинские документы, либо или сознательно создают какую-то «правильную» статистику.

На днях я разговаривал с представителем похоронной службы. Кроме прочего, мой собеседник рассказал, что такие люди [умершие от опасной инфекции] подлежат кремации и ими занимаются особые службы. Похоронные службы теряют деньги.

Я бы посоветовал супруге умершего пациента обратиться в прокуратуру. Обязательно должна пройти проверка, чтобы прокурор взял на контроль эту ситуацию и оценил ее с точки зрения законности. Это не какое-то индивидуальное дело и проблема отдельной семьи, эта история носит общественный интерес.

Если в документах не указано, что человек был болен коронавирусом или любой другой опасной инфекцией и человека кремируют, а родственникам не дадут проститься с ним, то можно сказать, что это не только неправильно, это аморально.


АНТОН БУРКОВ

юрист, основатель «ЕСПЧ-Навигатор»

Тело не имеют право не отдавать — даже если человек умер и он инфицирован. Необходимо принять меры предосторожности и выдать тело. В этом случае даже не важно, как регулируется вопрос в российском праве. Россия ратифицировала Европейскую конвенцию по правам человека, которая продолжает действовать. В Конвенции есть статья 8 о праве на частную жизнь. То есть семье в любом случае обязаны выдать тело погибшего.

Например, в деле Зорица Йованович против Сербии персонал медицинского учреждения проинформировал заявительницу, что ее новорожденный ребенок умер в больнице, но ей было отказано даже в возможности взглянуть на тело. Ей не сообщили о месте возможного захоронения и не выдали свидетельство о смерти. Суд признал нарушение властями позитивных обязательств, чтобы установить судьбу пропавшего тела.

Даже если пациент был инфицирован, оправдать невыдачу трупа родственникам будет очень сложно. Властям России в ЕСПЧ придется доказать, что предотвратить передачу вируса от трупа было невозможно. Пока же очевидно, что доказательств заражения вирусом вообще нет.

Такое отношение с родственниками можно будет считать жестоким и бесчеловечным обращением (нарушение статьи 3 Конвенции под названием «Пытки»). Если ограничение права на частную и семейную жизнь еще можно оправдать пандемией, то жестокое обращение — нет.