Borus
40 крылатых фраз из фильма «В бой идут одни старики» ( 40 фото )
Давайте вспомним несколько цитат из бессмертного фильма
— Вот это драка была… Думал, каюк…
— Как аппарат?
— Мирово. Захожу ему в хвост. А он сзади как… елки-палки, хвостом помахал, только и видел!
— Я сбил! Я сбил, товарищ командир!
— Ай-ай-ай… что ты натворил!
— Придется родителей к директору вызывать…
— Завтра.
— Точно… — Честное слово, сбил!
— С испугу, наверное.
— Поздравляю с первой победой. Но, между прочим, Иван Федорович, сбивать самолеты противника — это не подвиг, это, так сказать, обязанность истребителя, наши будни…
— Как же вы не заметили? Мы же сегодня над моей Украиной дрались…
— А как тут заметишь? Те же поля, дороги, села…
— Э, нет! А воздух? Другой. А небо — голубее. И земля зеленее!
— Командир! Насчет зелени у нас в Сибири…
— Ну зачем, дорогой, в Сибири? Приезжай в Бакуриани! Ты там посмотришь, что такое зелень! Там в горах…
— Ты Енисей видел?
— Не видел! А ты Цкенесхали видел?
— Я «первый», я «первый», «девятый», отзовись! Я «первый», я «первый», «девятый»…
— Станция слабовата… не потянет.
— Слабовата, слабовата! Достань сильную!
— Так это в дивизии…
— Так вырви из дивизии, ты же связь, а не балалайка!
— Есть.
— Маэстро, отзовись! Маэстро! Маэстро, я «первый»!…
— Командир. Чудес не бывает. Уже тридцать минут прошло, как у него кончилось горючее… Может, займемся пополнением? Ребят надо распределить по эскадрильям…
— Живых к живым… всегда распределить успеем…
— Ветер завтра будет.
— Наверно.
— Сорок семь минут.
— Мне нужно штуцер поменять в движке. А кладовщик не дает. Пожалуйста, прикажите ему.
— Макарыч! Принимай аппарат! Во! Махнул не глядя! О, можешь за хвост подержаться! Дракон уже не кусается.
— Товарищ командир, при выполнении боевого задания был сбит, через линию фронта не дотянул, плюхнулся. Выручила пехота — как раз атаковали… На аэродроме «подскока» ребята «мессер» подарили. Новенький… Здорово, батя!
— Здорово, черт везучий!
— Ох уж эта мне самодеятельность, личный состав должен отдыхать. — Кто сказал, что надо бросить песни на войне? — После боя сердце просит музыки вдвойне! — От винта!
— А что это вы там напевали? Ти-да-ри-да-рам?
— «Смуглянку», товарищ командир.
— А ну напойте. Слова знаете?.. Да не робей, «Смуглянка», ты же истребитель.
— Какое училище?
— Оренбургское… Ускоренный выпуск.
— Ясно… Взлет-посадка… На чем играете?…
— Арфа. Но музыку не терплю с детства. Тем более — война.
— Война — это все преходяще. А музыка вечна!
— То же самое говорил мой папа. Между прочим, выдающийся профессор-палеоботаник.
— Из вундеркиндов, значит.
— А я, между прочим, не в филармонию пришел наниматься, а драться.
— Завтра, от силы послезавтра, война кончится. Как только узнают о нашем пополнении, разбежится «Люфтваффе» кто куда. Орлы!
— Волки!
— Лейтенант, возле самолета не курите!
— А я не затягиваюсь.
— Нет, ребята, все равно отойдите.
— Что, не нравлюсь? Что вы на меня так смотрите?
— Ты у меня пятый.
— Вылет через 12 минут. Пацанов не брать. В бой идут одни «старики»!..
— Почему вышел из боя? Опять заклинило?
— Заклинило… Подавай в трибунал, командир.
— Алешка! Пушка-то в порядке. Ты выстрелял все до железки.
— Ну, ладно, ладно, Макарыч.
— Что, пощипали? — Хуже.
— Сведения не проверены. Так что лети, ходи по крышам, заглядывай в стволы зениток, а танки обнаружь.
— А вы знаете, давайте я на трофее слетаю?..
— На «мессере»?
— Свои же могут хлопнуть.
— Та-а. Там я зато пройду, как у себя дома.
— Я на задание. Этих под твою ответственность. Гоняй до седьмого пота.
— Я?
— Именно ты… «Не знаю, товарищ командир», «не знаю, товарищ командир».
— Кузнечиков ловит.
— От полетов отстранить. Ста грамм не давать. Назначить дежурным. Вечным дежурным по аэродрому… Куз-не-чик!..
— Куда ж лететь-то в такую погоду?
— Вперед! На запад! Слушай, Макарыч, в ставке Гитлера ходят упорные слухи, что некоторых советских соколов некоторые несознательные механики перед вылетом крестят.
— В ставке Гитлера все малахольные.
— Пардон, извините, это дело мужчин. Иван, работай. Где здесь продеваются нитки?
— Какие нитки?
— Ну, это ведь летающая швейная машинка?
— Толкай. Посмотрел бы ты, как нас сегодня «мессеры» гоняли.
— Ах, вы еще и летаете?
— Здрасьте, мальчики.
— Здрасьте, девочки.
— Так что сказал Шекспир?
— У-у-а-а…
— М-да.
— И не в восемнадцатом, а-а… в девятнадцатом?
— В девятнадцатом.
— В девятнадцатом сонете Шекспир сказал… гуляй, Вася!
— Хм.
— Потопали.
— Э-э, ораторы! Ну и дисциплинка. Куда же вы без разрешения старшего?
— Ну, как хозяева принимали? Сиди, сиди.
— Да нормально. Но наг-ле-цы!
— А все ты мне, милый друг, доложил?
— Все… Табак хороший…
— Хороший… А дальше?
— Хм… Да ты представляешь, как в оперетте: танки, а вот этот, на белом коне, мне вот так ручкой…
— Ну и ты…
— Ну и я разочек махнул! Слушай, ну надо же было наказать! Это же не сорок первый!..
— Тебе было приказано не раскрывать себя.
— Да хрен с ним!.. А чего ж он, гад, на белом коне еще так…
— Я тебе эту белую лошадь еще вспомню.
— Разрешите идти?
— У второй-поющей другой профиль. Мы считаем, что песня, как география… Вот Зоечка из Сибири. Край суровый, могучий, и песни такие же… Ревела буря, гром гре-ме-ел! Вано — Грузия! Горы, и ритм такой — кавказский. А я из Таврии — Юг Украины. Степь, ровная, как стол. Колысь тут чумакы по силь ходылы, на Чумацькый шлях поглядаючы. Млечный путь — по-русски. И песни такие же бесконечные, как степь… «Ой у лузи, лу-узи-и, чэрвон Калына»… Ну, вы понимаете, что это не вокал, это эскиз к вокалу. И вот теперь вы услышите лучшего солиста 1-го Украинского, бывшего Воронежского, будущего солист Большого театра…
— Очень большого.
— Очень большого театра — старшего лейтенанта Скворцова. «Нич яка мисячна».
— Товарищ капитан, пока здесь некоторые старались ля-ля-ля, первая эскадрилья обеспечила ремонт вашего крейсера. Достали все необходимое.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Первая — у нас молодцы. Если «фоккер» или «мессер» завалить — это вторая. А если что-то достать — это первая.
— Ромео из Ташкента загрустил. Джульетта в «кукурузнике» умчалась.
— Товарищ лейтенант, перестань пошлить.
— Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу и подвиг свой не совершу.
— Слушай! Я не знаю, какой мы с тобой подвиг совершим, но то, что… эта девочка на войне… это…
— И не холодно.
— Солист идет.
— Товарищ командир! На лобовой атаке условный противник условно сбит. Разрешите получить замечания.
— Молодой да зеленый.
— Ладно, споемся. На виражах слабовато.
— Кузнечик.
— Я.
— Иди к командиру. Настроение — во! Застегнись…
— Звездочка, звездочка, я Маэстро. Утюги на месте. Замаскированы под копны и сараи. Под копны… Квадрат девятнадцать… Как поняли?
— Понял, понял, Маэстро… понял.
— Квадрат девятнадцать, как понял?
— Понял, понял! — Привет соседям.
— Ну как у тебя там? Как у тебя там, Маэстро?
— Нормально… Падаю…
— Попался, гад! Бей его!
— Э-э, ребята! Я же свой, советский.
— Ах, так ты свой, советский! Н-н-на.
— вы хоть форму посмотрите, ребята.
— Он еще и форму нашу надел?.. Н-на!
— Ах ты в господа бога душу.
— Так он еще и лается по-нашему? Н-на!
— Ах ты… царица полей! Н-на!
— Кажишь, швой…
— Щас мы тебя отремонтируем и будет полный порядок. Это чистый. Специально для гостей держим… Фомин, а ну брось свою фисгармонию, воды гостю. Щас мы с тобой на дорожку и за содружество родов войск.
— Да уж, содружество.
— Да ты не сердись. Тут один «мессер» повадился, целую неделю медсанбат курочит. Представляешь, специально по красному кресту бьет, сволота… Ну, ребята решили, что это был ты, и погорячились малость. Да хорошо, что живой остался… Ну, авиация, за победу!
— Будем жить, пехота.
— Ну могём!
— Не могём, а могем.
— Стой, кто идет?
— Не идет, а едет. Днепр.
— Волга, проходи. Здравия желаю, товарищ командир.
— Здоров…
— А как по-вашему будет небо?
— Осман.
— А земля?
— Йер.
— А вишня?
— Олча. Только это не вишня, а яблоня.
— Да-да. Ну, это все равно…
— Домом пахнет. Тополь — дерево моей родины. Только они у нас высокие, пирамидальные…
— А как по-вашему будет дом?
— Мен сезне субамам.
— Как длинно?
— Это по-узбекски: я люблю вас, Маша
— «День у вас такой, как у нас, за что поцелуйте в…» может, многоточие поставим? Грубо! Дипломатический документ…
— Казацкое послание султану!
— Готово!
— Так. Кузнечик, перевод на немецкий язык…
— Есть!
— Быстро! Но постарайся так, чтобы это был добротный литературный язык…
— Готово.
— Что? Это все?
— Остальное переводу не подлежит.
— Не тяни, а то получишь по шее…
— «Выходи драться один на один. На взлете бить не будем. Маэстро».
— Ну, вот. А целый пень писали!
— Стилист! Не смешно, но точно. После войны редактором будешь.
— Товарищ командир, что с вами?
— Краску давай…
— Какую краску?
— Звездочки малевать!
— А-а! Я сейчас, мигом достану!
— «Достану». Вечно у тебя… свою надо иметь!
— Сколько рисовать? Две?
— Две… тут одного пока завалишь — запаришься…
— А что ты скажешь о драке, Ромео?
— Я?
— Да.
— Бой видел… все видел… Кресты… кресты… кресты, кресты!
— Ну а сам-то стрелял?
— А как же? Все, до последнего патрона! Вот только все мимо…
— Голубь ты мой!
— Спокойно. Не надо оваций.
— А сбил, сбил-то как!.. Ну, чего ржете? Отстань! Чего ржете? Учитесь! Почерк… против всех законов физики… на взлете!
— Да не я, послушай!
— А, помолчи! Начальник штаба, оформляй наградные документы.
— Не на меня. Это на лейтенанта Кузнечика, э-э… как тебя, Александров сбил!
— Кузнечик?
— Вот именно, Кузнечик…
— Разыгрываете, да?
— Нет, точно завалил.
— Ты сбил?
— Так точно. Я мог бы, конечно, и больше, но вы, товарищ командир своим нижним бельем распугали всех немцев.
— Ну, молодежь! Ас! Ну-у…
— Продолжайте, лектор Кузнечик! Давай.
— Я о любви… Да нет, я не шучу! Я серьезно, ребята. Вот ведь люди, человечество, должны же когда-нибудь понять, что ненависть разрушает. Созидает только любовь! Только любовь.
— Любовь. Мы вот с Серегой от Бреста до Сталинграда топали — с любовью… и от Сталинграда сюда, до Днепра — с любовью… Я по этому маршруту смогу через сто лет без карты летать… Потому что по всему маршруту могилы наших ребят из поющей… и там не одна эскадрилья, там дивизия легла!.. А сколько еще… Вот в Берлине, где-нибудь на самой высокой уцелевшей стене, я с огромной любовью напишу: «Развалинами рейхстага удовлетворен!» И — можно хоть домой, сады опрыскивать…
— Слабак!!!
— А ты знаешь, что самое тяжелое в нашей работе?
— При минус тридцать копаться в моторе?
— Самое тяжелое в нашей работе — ждать.
— Когда кончится война, вернемся мы сюда. Пройдем по этим местам… кто останется в живых…
— И позовем лучший симфонический оркестр. Выйдет дирижер. Я подойду к нему и скажу…
— Пусть они нам сыграют…
— Нет, ты знаешь… я сам… Скажу: извини, маэстро, дай я… и как врежем «Смуглянку»… от начала и до конца.
— Вот это драка была… Думал, каюк…
— Как аппарат?
— Мирово. Захожу ему в хвост. А он сзади как… елки-палки, хвостом помахал, только и видел!
— Я сбил! Я сбил, товарищ командир!
— Ай-ай-ай… что ты натворил!
— Придется родителей к директору вызывать…
— Завтра.
— Точно… — Честное слово, сбил!
— С испугу, наверное.
— Поздравляю с первой победой. Но, между прочим, Иван Федорович, сбивать самолеты противника — это не подвиг, это, так сказать, обязанность истребителя, наши будни…
— Как же вы не заметили? Мы же сегодня над моей Украиной дрались…
— А как тут заметишь? Те же поля, дороги, села…
— Э, нет! А воздух? Другой. А небо — голубее. И земля зеленее!
— Командир! Насчет зелени у нас в Сибири…
— Ну зачем, дорогой, в Сибири? Приезжай в Бакуриани! Ты там посмотришь, что такое зелень! Там в горах…
— Ты Енисей видел?
— Не видел! А ты Цкенесхали видел?
— Я «первый», я «первый», «девятый», отзовись! Я «первый», я «первый», «девятый»…
— Станция слабовата… не потянет.
— Слабовата, слабовата! Достань сильную!
— Так это в дивизии…
— Так вырви из дивизии, ты же связь, а не балалайка!
— Есть.
— Маэстро, отзовись! Маэстро! Маэстро, я «первый»!…
— Командир. Чудес не бывает. Уже тридцать минут прошло, как у него кончилось горючее… Может, займемся пополнением? Ребят надо распределить по эскадрильям…
— Живых к живым… всегда распределить успеем…
— Ветер завтра будет.
— Наверно.
— Сорок семь минут.
— Мне нужно штуцер поменять в движке. А кладовщик не дает. Пожалуйста, прикажите ему.
— Макарыч! Принимай аппарат! Во! Махнул не глядя! О, можешь за хвост подержаться! Дракон уже не кусается.
— Товарищ командир, при выполнении боевого задания был сбит, через линию фронта не дотянул, плюхнулся. Выручила пехота — как раз атаковали… На аэродроме «подскока» ребята «мессер» подарили. Новенький… Здорово, батя!
— Здорово, черт везучий!
— Ох уж эта мне самодеятельность, личный состав должен отдыхать. — Кто сказал, что надо бросить песни на войне? — После боя сердце просит музыки вдвойне! — От винта!
— А что это вы там напевали? Ти-да-ри-да-рам?
— «Смуглянку», товарищ командир.
— А ну напойте. Слова знаете?.. Да не робей, «Смуглянка», ты же истребитель.
— Какое училище?
— Оренбургское… Ускоренный выпуск.
— Ясно… Взлет-посадка… На чем играете?…
— Арфа. Но музыку не терплю с детства. Тем более — война.
— Война — это все преходяще. А музыка вечна!
— То же самое говорил мой папа. Между прочим, выдающийся профессор-палеоботаник.
— Из вундеркиндов, значит.
— А я, между прочим, не в филармонию пришел наниматься, а драться.
— Завтра, от силы послезавтра, война кончится. Как только узнают о нашем пополнении, разбежится «Люфтваффе» кто куда. Орлы!
— Волки!
— Лейтенант, возле самолета не курите!
— А я не затягиваюсь.
— Нет, ребята, все равно отойдите.
— Что, не нравлюсь? Что вы на меня так смотрите?
— Ты у меня пятый.
— Вылет через 12 минут. Пацанов не брать. В бой идут одни «старики»!..
— Почему вышел из боя? Опять заклинило?
— Заклинило… Подавай в трибунал, командир.
— Алешка! Пушка-то в порядке. Ты выстрелял все до железки.
— Ну, ладно, ладно, Макарыч.
— Что, пощипали? — Хуже.
— Сведения не проверены. Так что лети, ходи по крышам, заглядывай в стволы зениток, а танки обнаружь.
— А вы знаете, давайте я на трофее слетаю?..
— На «мессере»?
— Свои же могут хлопнуть.
— Та-а. Там я зато пройду, как у себя дома.
— Я на задание. Этих под твою ответственность. Гоняй до седьмого пота.
— Я?
— Именно ты… «Не знаю, товарищ командир», «не знаю, товарищ командир».
— Кузнечиков ловит.
— От полетов отстранить. Ста грамм не давать. Назначить дежурным. Вечным дежурным по аэродрому… Куз-не-чик!..
— Куда ж лететь-то в такую погоду?
— Вперед! На запад! Слушай, Макарыч, в ставке Гитлера ходят упорные слухи, что некоторых советских соколов некоторые несознательные механики перед вылетом крестят.
— В ставке Гитлера все малахольные.
— Пардон, извините, это дело мужчин. Иван, работай. Где здесь продеваются нитки?
— Какие нитки?
— Ну, это ведь летающая швейная машинка?
— Толкай. Посмотрел бы ты, как нас сегодня «мессеры» гоняли.
— Ах, вы еще и летаете?
— Здрасьте, мальчики.
— Здрасьте, девочки.
— Так что сказал Шекспир?
— У-у-а-а…
— М-да.
— И не в восемнадцатом, а-а… в девятнадцатом?
— В девятнадцатом.
— В девятнадцатом сонете Шекспир сказал… гуляй, Вася!
— Хм.
— Потопали.
— Э-э, ораторы! Ну и дисциплинка. Куда же вы без разрешения старшего?
— Ну, как хозяева принимали? Сиди, сиди.
— Да нормально. Но наг-ле-цы!
— А все ты мне, милый друг, доложил?
— Все… Табак хороший…
— Хороший… А дальше?
— Хм… Да ты представляешь, как в оперетте: танки, а вот этот, на белом коне, мне вот так ручкой…
— Ну и ты…
— Ну и я разочек махнул! Слушай, ну надо же было наказать! Это же не сорок первый!..
— Тебе было приказано не раскрывать себя.
— Да хрен с ним!.. А чего ж он, гад, на белом коне еще так…
— Я тебе эту белую лошадь еще вспомню.
— Разрешите идти?
— У второй-поющей другой профиль. Мы считаем, что песня, как география… Вот Зоечка из Сибири. Край суровый, могучий, и песни такие же… Ревела буря, гром гре-ме-ел! Вано — Грузия! Горы, и ритм такой — кавказский. А я из Таврии — Юг Украины. Степь, ровная, как стол. Колысь тут чумакы по силь ходылы, на Чумацькый шлях поглядаючы. Млечный путь — по-русски. И песни такие же бесконечные, как степь… «Ой у лузи, лу-узи-и, чэрвон Калына»… Ну, вы понимаете, что это не вокал, это эскиз к вокалу. И вот теперь вы услышите лучшего солиста 1-го Украинского, бывшего Воронежского, будущего солист Большого театра…
— Очень большого.
— Очень большого театра — старшего лейтенанта Скворцова. «Нич яка мисячна».
— Товарищ капитан, пока здесь некоторые старались ля-ля-ля, первая эскадрилья обеспечила ремонт вашего крейсера. Достали все необходимое.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
— Первая — у нас молодцы. Если «фоккер» или «мессер» завалить — это вторая. А если что-то достать — это первая.
— Ромео из Ташкента загрустил. Джульетта в «кукурузнике» умчалась.
— Товарищ лейтенант, перестань пошлить.
— Тебя я понял, умолкаю, не то по шее получу и подвиг свой не совершу.
— Слушай! Я не знаю, какой мы с тобой подвиг совершим, но то, что… эта девочка на войне… это…
— И не холодно.
— Солист идет.
— Товарищ командир! На лобовой атаке условный противник условно сбит. Разрешите получить замечания.
— Молодой да зеленый.
— Ладно, споемся. На виражах слабовато.
— Кузнечик.
— Я.
— Иди к командиру. Настроение — во! Застегнись…
— Звездочка, звездочка, я Маэстро. Утюги на месте. Замаскированы под копны и сараи. Под копны… Квадрат девятнадцать… Как поняли?
— Понял, понял, Маэстро… понял.
— Квадрат девятнадцать, как понял?
— Понял, понял! — Привет соседям.
— Ну как у тебя там? Как у тебя там, Маэстро?
— Нормально… Падаю…
— Попался, гад! Бей его!
— Э-э, ребята! Я же свой, советский.
— Ах, так ты свой, советский! Н-н-на.
— вы хоть форму посмотрите, ребята.
— Он еще и форму нашу надел?.. Н-на!
— Ах ты в господа бога душу.
— Так он еще и лается по-нашему? Н-на!
— Ах ты… царица полей! Н-на!
— Кажишь, швой…
— Щас мы тебя отремонтируем и будет полный порядок. Это чистый. Специально для гостей держим… Фомин, а ну брось свою фисгармонию, воды гостю. Щас мы с тобой на дорожку и за содружество родов войск.
— Да уж, содружество.
— Да ты не сердись. Тут один «мессер» повадился, целую неделю медсанбат курочит. Представляешь, специально по красному кресту бьет, сволота… Ну, ребята решили, что это был ты, и погорячились малость. Да хорошо, что живой остался… Ну, авиация, за победу!
— Будем жить, пехота.
— Ну могём!
— Не могём, а могем.
— Стой, кто идет?
— Не идет, а едет. Днепр.
— Волга, проходи. Здравия желаю, товарищ командир.
— Здоров…
— А как по-вашему будет небо?
— Осман.
— А земля?
— Йер.
— А вишня?
— Олча. Только это не вишня, а яблоня.
— Да-да. Ну, это все равно…
— Домом пахнет. Тополь — дерево моей родины. Только они у нас высокие, пирамидальные…
— А как по-вашему будет дом?
— Мен сезне субамам.
— Как длинно?
— Это по-узбекски: я люблю вас, Маша
— «День у вас такой, как у нас, за что поцелуйте в…» может, многоточие поставим? Грубо! Дипломатический документ…
— Казацкое послание султану!
— Готово!
— Так. Кузнечик, перевод на немецкий язык…
— Есть!
— Быстро! Но постарайся так, чтобы это был добротный литературный язык…
— Готово.
— Что? Это все?
— Остальное переводу не подлежит.
— Не тяни, а то получишь по шее…
— «Выходи драться один на один. На взлете бить не будем. Маэстро».
— Ну, вот. А целый пень писали!
— Стилист! Не смешно, но точно. После войны редактором будешь.
— Товарищ командир, что с вами?
— Краску давай…
— Какую краску?
— Звездочки малевать!
— А-а! Я сейчас, мигом достану!
— «Достану». Вечно у тебя… свою надо иметь!
— Сколько рисовать? Две?
— Две… тут одного пока завалишь — запаришься…
— А что ты скажешь о драке, Ромео?
— Я?
— Да.
— Бой видел… все видел… Кресты… кресты… кресты, кресты!
— Ну а сам-то стрелял?
— А как же? Все, до последнего патрона! Вот только все мимо…
— Голубь ты мой!
— Спокойно. Не надо оваций.
— А сбил, сбил-то как!.. Ну, чего ржете? Отстань! Чего ржете? Учитесь! Почерк… против всех законов физики… на взлете!
— Да не я, послушай!
— А, помолчи! Начальник штаба, оформляй наградные документы.
— Не на меня. Это на лейтенанта Кузнечика, э-э… как тебя, Александров сбил!
— Кузнечик?
— Вот именно, Кузнечик…
— Разыгрываете, да?
— Нет, точно завалил.
— Ты сбил?
— Так точно. Я мог бы, конечно, и больше, но вы, товарищ командир своим нижним бельем распугали всех немцев.
— Ну, молодежь! Ас! Ну-у…
— Продолжайте, лектор Кузнечик! Давай.
— Я о любви… Да нет, я не шучу! Я серьезно, ребята. Вот ведь люди, человечество, должны же когда-нибудь понять, что ненависть разрушает. Созидает только любовь! Только любовь.
— Любовь. Мы вот с Серегой от Бреста до Сталинграда топали — с любовью… и от Сталинграда сюда, до Днепра — с любовью… Я по этому маршруту смогу через сто лет без карты летать… Потому что по всему маршруту могилы наших ребят из поющей… и там не одна эскадрилья, там дивизия легла!.. А сколько еще… Вот в Берлине, где-нибудь на самой высокой уцелевшей стене, я с огромной любовью напишу: «Развалинами рейхстага удовлетворен!» И — можно хоть домой, сады опрыскивать…
— Слабак!!!
— А ты знаешь, что самое тяжелое в нашей работе?
— При минус тридцать копаться в моторе?
— Самое тяжелое в нашей работе — ждать.
— Когда кончится война, вернемся мы сюда. Пройдем по этим местам… кто останется в живых…
— И позовем лучший симфонический оркестр. Выйдет дирижер. Я подойду к нему и скажу…
— Пусть они нам сыграют…
— Нет, ты знаешь… я сам… Скажу: извини, маэстро, дай я… и как врежем «Смуглянку»… от начала и до конца.
Взято: Тут
135