Jeavi
За гуманизм и дело мира ( 1 фото )
- отважно борется великий кормчий Советского Союза, гениальный генералиссимус Иосиф Виссарионович Сталин. Вторник, карта.
Дубоватая цитата и инфузорные стишата: "отец народов" и его дылда-гiмнописец.
О карте - что говорить? Она взята из советской книжки 1952 года "Они без маски". Карандаш Абрамова, буквы Михалкова - содержание самое советское, позднего сталинского разлива. Убогий юмор, замешанный на кондовом русском элефантопервенстве - все то, чем был пропитан послевоенный СССР, когда дряхлевший грузин воображал себя славянским вождем и готовил ядерную войну.
Разумеется, карта вызывает и некоторые мысли о современности - достаточно лишь посмотреть на Каховскую ГЭС, разрушенную на днях русскими.
Но о современности мы еще поговорим (да она и сама о себе напомнит), а сегодня я предлагаю вам окунуться в атмосферу начала пятидесятых, переданную в дневниковых записках Вячеслава Тюева, будущего советского журналиста, а тогда - ленинградского студента-филолога. Он вел дневник вплоть до семидесятых годов и - запомните, дети! это очень важно, - как полагается хорошему источнику, не вносил туда одних лишь "умных мыслей", а еще и просто передавал чужие слова, описывал увиденное лично и услышанное от кого-то.
То есть, делал слепок эпохи, а не оставлял отпечаток собственной пятки на еще мягком асфальте.
Итак, давайте почитаем.
1951
3 февраля -
Сидел дома до 6 часов вечера. Потом поехал в Центральный шахматный клуб им. Чигорина. Играл легкие партии. <...> По дороге на трамвай я удивлялся: украли калоши – и где? – в Центральном шахматном клубе!
13 февраля -
В воздухе пахнет войной. Все разговоры только об этом. К чему учиться, к чему заниматься шахматами, если война все порушит. Один из группы журналистики сказал вполне серьезно: «Я, вероятно, успею закончить университет еще до войны, а потом буду военным корреспондентом».
11 апреля -
Ребята атакуют полковника вопросами о положении в Корее.
– Мы им рожу набьем! – заводится полковник («им» – это американцам). – Во время Отечественной войны они пытались было помериться с нами силой, якобы не распознали нас, за немцев приняли. Да мы их быстро утихомирили.
Прагу, оказывается, почему поспешили освободить? Не потому, рассказывает полковник, что немцы хотели ее взорвать, а потому, что американцы были близко. Надо было не дать им Прагу.
6 мая -
Слышу, говорят по радио, что советские люди с радостью узнали о новом займе. «С радостью, – зло произносит мать, – как бы не так!»
Действительно, зря лгут. Радости нет. Есть сознание необходимости: это надо Родине, вот мы и даем, ведь давали во время войны тысячи, миллионы. Надо было Родине! Но какая ж тут радость? Радости от того, что отдаешь свои деньги, нет.
12 мая -
Вот образы молодых рабочих. Стоят на трамвайной площадке. Один через каждое слово – «б….» или еще что-нибудь в таком духе:
– Я вчера бухал.
25 июня -
Сегодня футбол: «Зенит» (Л-град) – «Динамо» (М-сква). Матч (состязание, как официально стали говорить недавно. Не привьется это «исконное» словечко, наверное. В лучшем случае эти два слова лет через десять будут существовать на равных правах) – этот матч имеет большое значение.
28 июня -
Загорал в Палевском саду, читал книгу.
Минут двадцать-тридцать готовился к экзамену по истории славянских стран. Невдалеке сидели две девушки и парень. Девушки повизгивали, когда парень их тискал. Тут они увидели третью – шедшую с ребенком по садовой дорожке. Наверное, она была им знакома, потому что они так же весело и шумно, как и возились, закричали: «Что, твой?» – «Да, мой», – подумав, так же задорно ответила та, третья. «Здорово работаешь!» – закричали первые две. «Пятилетку – за четыре года!» – добавил парень, и вся троица засмеялась. Потом, когда их знакомая с ребенком прошла, они как ни в чем не бывало продолжали разговаривать, шутить и возиться.
Сперва эта сценка вызвала во мне гадливость, особенно «Здорово работаешь!», но потом вдруг неожиданно я понял и почувствовал, что этот короткий шутливый разговор вовсе не пошл и не должен вызывать гадливости. Я видел, как они сами все это воспринимали, как они оставались обыкновенными, не жеманились и не гримасничали, как это наверняка сделали бы Рона и остальные факовые девушки. Для них, факовых, которые (я почти уверен в этом) и матюгаться умеют, и думают о разных пикантных вещах, это было бы неприличием, сугубо внешним, а для этих, садовых, подобный разговор – дело житейское, как бы естественное, как сама жизнь. <...>
Сидел в шахматном клубе Невского дома культуры. Здесь же находились пятеро ребят и вроде бы их руководительница. От делать нечего я стал играть с 13-летним клопом (у него первый разряд, но, конечно, не играет в его силу). В клуб заходит новая группа его приятелей:
– Рыжий, выходи!
– Сейчас.
– По-быстрому делай этого лба (меня то есть) и выходи.
Потом, не дождавшись его, заглянули в открытое окно:
– Выходи же, рыжий!
– Да погодите…
– П….! – коротко бросили они и скрылись.
Парнишка сидит красный. Руководительница тоже.
Приятели вновь подошли к окну и, когда руководительница поднялась, чтобы закрыть окно, послали ее на х… Да, вот еще какое есть детство!
5 июля -
В библиотеке рабочему предлагают книгу про литовцев.
– Про литовцев? Не надо, не надо! – торопливо проговорил он. – Про латышей я не буду.
Вот какая неприязнь! Может быть, побывал в Литве в войну, тогда понятно.
21 июля -
Когда иностранцы по радио говорят: «Россия», у меня – гордость и радость, что говорят именно так, а не «Советская Россия» или «Советский Союз».
27 июля -
Подполковник Горбунов с военной кафедры. Все на нем блестит – и лысая голова тоже. Держится прямо, руки в тонких перчатках. Но как говорит! Вот образцы его речи: «Отверствие», «Слушай сюда! Нет, отставить!» (когда оговорится), «Закупляет», «К занятиям относитесь как следует быть!», «Сделал вам задание», «Ходит на четверинках», «Если песок будет на винтовке, снимите». <...>
На комсомольском собрании присутствует член партии. Говорит в один из удобных моментов:
– Меня не послушаете – партию послушаете. Партию везде послушают!
И столько бравады, хвастовства: я, я… А потому, что член партии. <...>
Все сейчас проходит под знаком мира или строек коммунизма. Гулянье – в честь мира, вахта на заводе – в честь мира или строек.
В воздухе носится угроза войны. Иногда грустно и тревожно становится.
Всегда после таких минут со злобой думаешь: пусть начнется война, простым солдатом пойду на фронт, бить буду американцев насмерть. В плен брать? Ни за что! Бить, бить и бить. А потом пусть будет жизнь. Хотя бы для потомков.
2 октября -
Был на факультете писатель К. Симонов. Задали вопрос, здорово его смутивший:
– Вы знаете турецкий язык?
– Нет. Самед Вургун знает. Мы вместе переводили. Он давал хороший подстрочник.
– Думаете что-нибудь написать о студентах?
– Нет. (В зале недовольный гул.)
Сказал, что приступает к написанию пятитомного романа о войне. <...>
На политзанятиях положено было изучать биографию Сталина. Все недовольны: что изучать? знаем! Действительно, получалось школярство. На занятиях пересказывали всем известные факты, не слушали и пр. А ведь надо, наверное, на подобных занятиях решать вопросы современности, сегодняшнего дня, увязывая их со сталинской теорией.
14 ноября -
Стало известно, что секретарь ЦК компартии Словакии, самый видный деятель после Готвальда, – шпион. Здорово!
По радио сообщили, что в Корее появился свой Александр Матросов. 18-летний боец прикрыл телом амбразуру. И такое чувство меня охватило! Подумалось: если бы Америка предстала в виде некоего существа, которое я держал бы за шею и которое глядело на меня глазами Говарда Фаста, Поля Робсона и Трумэна, я, не задумываясь, с радостью бы превеликой задушил это существо вместе с Фастом, Робсоном, Трумэном.
– Весной война будет, – шепчутся женщины.
9 декабря -
Разговаривал с Кошкиным.
– Хорошо бы до войны успеть окончить университет, – сказал он настолько серьезно, что я ужаснулся: никогда не верил, что будет война, а тут человек умный, авторитетный считает за удачу, если в течение ближайших лет не будет войны. Вообще-то я тоже допускаю, что война может начаться хоть завтра, но в душе сопротивляюсь этому верить. Ну, а если воевать, так всем, всем пожертвую, чтобы разбить американцев. И даже погибнуть за наше общее дело готов, только хотелось бы погибнуть под конец войны, чтобы побольше убить янки.
23 декабря -
Был в нашем районном доме культуры. Танцуют девушки и парни – рабочие. У кого короткие юбки, у кого безобразные лица (шалавы). И парни всякие есть. Быстрей бы кончить университет. Тянет в среду этих людей, рабочих. Хочется писать о них, знать их самих, их жизнь. Жить, работать среди них. Мне кажется, их жизнь не совсем такая, как о ней пишут современные писатели. Они пишут-то мало, потому что не знают рабочих, видят их издали.
27 декабря -
Я все борюсь с социалистическим реализмом. Что-то не удовлетворяет в нем, именно что-то, и на этом «что-то» строится вся наша литература, ее ограниченность. Из-за этого «что-то» почти все произведения наших писателей не могут быть исторически достоверными, эпоху по ним нельзя будет изучать. <...>
Видел немцев-инженеров в маршрутном автобусе. Переживал за то, чтобы они, разглядывая нашу жизнь, смогли увидеть наше богатство и физическую полноценность людей. Немцы были дородные и головастые. Но автобус ехал в рабочем районе, и люди, что находились в автобусе и садились в него, были по внешнему виду жалки и убоги. У меня сердце обливалось кровью: то какой-то щупленький, в карман посадить можно, человечек, то сразу несколько давно не бритых мужиков в тулупах, правда, новых, а то вошла Коробочка. Ну и образина! Не только немцы, а и я смотрел на нее с немалым удивлением… Что немцы о русских людях подумают? (Хотя я догадывался, что они у нас не первый год и знают наш город.)
И вдруг взяло зло: думайте что угодно, гады, смотрите пренебрежительно на щупленьких людей наших, на людей с широкими квадратными лицами. Эти люди сильнее, умнее, человечнее вас. Вас били и еще будем бить, и не смотрите так, не думайте… Наш скуластый (только в предместье) народ – великий народ, сердечный, умный, а вы…
Немцы подошли к выходу из автобуса. Там сидел старичок, высокий, хорошо одетый, в роговых очках, как у американцев. Вот, думаю, смотрите, какие и у нас есть физически красивые люди, и их, ежели собрать всех вместе, больше будет, чем в десяти Германиях. Только я так подумал, как немцы, подойдя к старичку, заговорили с ним по-немецки.
1952
3 февраля -
Шахов мне рассказал: одному студенту-юристу захотелось узнать, кто такая Милка. Со стипендии израсходовал на нее 100 рублей. Она напилась и призналась, что она – самая настоящая б… . Парень ушел от нее и расплакался. А на следующий день приходит к ним в комнату этот длинноволосый пижон с Милкой и говорит юристу (а юрист после свидания с Милкой второй день пьет): «Ты пойди выйди и до шести утра не приходи. Мы с Милкой дело будем делать». Юрист ушел и где-то проболтался до шести утра, чуть не плача: «Они, может быть, на моей постели, гады!» Над юристом потом шутили: «Тебе Милка собирается отдать 100 рублей?..» <...>
Разговариваем больше о девках. Например, Петьке снятся такие сны. В первую ночь он видит: идут четверо военных и дева, заходят в дом. Петька – за ними. Деву начинает… первый военный. Петька смотрит. Начинает второй… Проходит ночь. Во вторую ночь Петька видит во сне, как третий военный… Ах, черт, вздыхает Петька по утрам. Никак не дождаться, когда они кончат… Тогда бы и я мог.
Если в первую ночь он раздевает наполовину, во вторую ночь совсем раздел. И уж в третью ночь приступает к делу…
Я говорю, засыпая:
– Хотелось бы хоть день девчонкой побыть. Послушать, что девки об этом говорят. Наверное, тоже похабное.
– Еще бы! Говорят, – уверяют меня ребята. – Они еще хуже ребят в этом отношении. Они с такими подробностями об этом рассказывают!
И как это они уверенно говорят! А мне не верится. Не хочется верить, и в то же время каким-то вторым чувством верю.
– Здесь, в общежитии, все ночи по углам е…, – говорят ребята. Мы засыпаем в разговорах об этом.
22 февраля -
От каждого по способностям? Раньше хоть и глупый, но если граф, то служит в большом департаменте, ворочает государственными делами. Потому что граф. Хотя в народе были умнейшие люди, но «безродные». Теперь самые умные – не графы, а партийные работники и ученые, а народ работающий (слесаря, рядовые служащие) – средний народ. Среди такого народа уже не может быть умнейшего. Потому что (ибо все у нас получают образование) умнейшие в середняках не задерживаются, они идут вверх и руководят. Руководят умнейшие, партийные, а прочие просто исполняют, но все же именно они делают жизнь. Делают! Что, так и положено общественной природой?
4 марта -
28, 29 февраля только и говорили, что о снижении цен. Так много говорили (каждый ведь год снижают!), что все прочно поверили, что с 1 марта будет снижение. Ждали. Рыжик сказал: «Верный признак того, что будет снижение, – в витринах магазинов нет дешевых вещей. Только самое дорогое». Сомневающихся, что снижения может не быть, мало. И вот… снижения не было.
9 марта -
Смотрел венгерское кино «Колония под землей» (исполнилась четвертая годовщина договора Венгрии с СССР). Кино-то хорошее, да только как там, в Венгрии, еще трудно! Сколько предательства, вредительства! Смотришь и кажется, что, может быть, кто-нибудь из актеров тоже шпион или агент Америки. Да, трудно в странах народной демократии.
Гардеробщик в библиотеке говорит девушкам:
– Как же так, идете в библиотеку, а паспорта не берете. Теперь даже на свидания ходят с паспортом.
– Почему же? – смеются девушки.
– А потому: стоишь на улице, подойдет милиционер, предъявишь ему паспорт, и отвяжется. А так ведь не даст покоя.
14 марта -
Весь день вместо концертов по радио передают сообщения о Сталинских премиях.
Раздали Сталинские премии за литературу. Дали и писателям из стран народной демократии и даже одному французу – за их книги, переведенные на русский язык. Политика и на культурном фронте!
30 марта -
Главное в этот вечер – разговор с Фейертагом. Самый острый вопрос, который мы с ним обсуждали, – о евреях.
– Я считаю, это перегиб, – говорит Фейертаг, – что евреев зажимают. Талантливый народ. Чем я виноват? Я узнал только тогда, что зажимают, когда мне с баллом «пять» отдали документы обратно. А во мне еврейской крови только 25%, мать еврейка: моя беда, что я ее фамилию взял.
Я противился: потому-де евреев зажимают, что их полно в Америке, и во Франции, и… Затем спорили о джазе. Фейертаг за джаз, я – против. <...>
Два противоречия нашей эпохи, по Фейертагу:
Говорят о равенстве наций, а прижимают евреев.
Якобы с сердечными объятиями встречают друзей из стран народной демократии, но студентам немецкого отделения втихомолку говорят: приехали к нам из ГДР студенты – так вы с ними не сближайтесь, не дружите: хоть там их и проверяли, прежде чем сюда направить, но все же неизвестно, кто они.
На вечере видел двух немцев-студентов. Стало совестно за трущобы, по которым они шли в клуб, за рабочую столовую, пропахшую кислой капустой, за плохенький и скучный вечер.
1 апреля -
Смотрел кинофильм «Мы за мир». В какую необыкновенную и значительную эпоху мы живем! Когда так бывало, чтобы в Англии начиналась эстафета мира, проходила Францию и почти все страны Европы и завершалась в Берлине, где собралась молодежь со всего света! Когда было такое единение народов и одновременно разобщение мира на два лагеря! Мы, люди этой эпохи, пишем самую славную страницу истории, мы предваряем будущий новый мир, подводим итог всему старому, уходящему миру.
12 апреля -
Разговор женщин в автобусе после просмотра фильма «Тарзан»:
– Мне Чита так понравилась, так понравилась, ну просто изумительно! Как она хохочет, когда сын Тарзана купается и тогда, когда еще прыгает! Чувствуется, от души хохочет. Так заразительно!
17 апреля -
В 12‐м часу ночи по улице Ткачей идет орава деревенских – да, самых настоящих деревенских девок с одним пьяным гармонистом. Гармоника пиликает, девки орут, выворачивая легкие, так орут, будто коровы мычат, когда быка хотят.
11 мая -
Наше правительство тоже обманными путями действует. Если верить Зайцеву, война с Японией началась в час ночи, но… по московскому времени (разница в семь часов). А еще: Вышинский на месяц задержался в Праге, возвращаясь из Парижа, и там произошел переворот, после которого убрали всех наших врагов.
Да! Зайцев порассказал: техники было на востоке напичкано – уйма, командиры уже за месяц знали о предстоящем переходе границы нашими войсками. Японцев давили танками. Танков – тьма. Раздавленные трупы японцев квадратиками лежали.
1953
13 февраля -
Присутствовавший на собрании В. К. Зайцев, тоже преподаватель сербского языка, сказал:
– Мы живем в великий момент истории, когда должен решиться спор о преобладании одной из двух общественно-политических систем. Одна должна погибнуть. Поэтому в это ответственное время надо учиться всеми фибрами души ненавидеть наших настоящих врагов и учиться любить нашего слабого брата.
4 марта -
Заболел Сталин (первым принес эту весть в сербскую группу Герваш). Состояние его тяжелое. Все подавлены. Часто переносишься мыслью туда, где он сейчас в эту минуту. Видишь его, чувствуешь. Думаешь о нем. Умирает?!
Читал в газете сообщения о состоянии его здоровья: в уголках глаз нависли чуть ощутимые слезы.
5 марта -
В киоски «Союзпечати» – очереди. Еще не продают газет, но люди стоят, дожидаются. Как-то Сталин?
6 марта -
Утром просыпаюсь. По-видимому, нет еще и семи часов. Где-то на верхнем этаже громко говорит радио. Про Сталина. Сперва слышу плохо. Мама стоит в дверях. Отец лежит на кровати.
«Умер», – говорит он.
«Глупость, ерунда, – мелькает у меня в мыслях. – Как может он такое говорить! Стоит только передать о здоровье Сталина и – уже умер…»
– Да, умер, – скрипит папин голос. Мать что-то невнятно говорит, вроде бы отрицает.
Сердце у меня сжимается. По радио звучит странная скрипучая музыка. Внезапно она прерывается, и молотом начинают отстукивать по голове, по сердцу мрачные, тяжелые слова Левитана:
– Весть о кончине…
Так это правда?! Умер?
Что это? Как же так? Закричать, завыть захотелось. Нет Сталина, нет человека ЭТОГО…
Крик застрял в горле. Как молотком по сердцу, по голове, отстукивают мрачные, медленные слова Левитана.
Умер…
Уже не кричать, не выть, а плакать хочется.
Не смея пошевельнуться, да и не в силах пошевелиться, лежу на кровати, слушаю.
А голос в радио говорит еще и еще… Мать не выключает радио. Черти, почему они его не выключают?! Как можно слышать это во второй раз!
Какое несчастье случилось, люди!
По радио читают медицинское освидетельствование, потом – опять странная, скрипучая грустная музыка. После нее – снова передача: в 9 часов 50 минут… А в 10 часов вечера я смотрел на часы, мы с Ниной сидели на подоконнике и ничего не знали, о!
Соседи шумят. Голос: «Мама, открой дверь!» Вверху, этажом выше – топот… Как это люди могут сейчас шуметь, вести себя по-обычному! <...>
Вижу в окно рабочих на стройке. Как могут они работать сейчас! Почему все так обыкновенно? Сейчас ничто не должно напоминать об обычности, повседневности.
На нашем доме нет флагов. В день смерти Жданова, утром, были. И ребята гуляют по улице… Как они могут гулять? Как родители это допустили? <...>
Присматриваюсь к людям. Плачущих нет. Все более или менее обыкновенны, только глаза у большинства кажутся необыкновенными, блестящими и смотрящими не на дорогу, не перед собой.
А в общем, инертность людей, их повседневность бесят. Утром, наверное (верится), было не так. Были плачущие.
Встречаются просто гады: полковник, медленно и жирно идущий с беспечно, уверенно заложенными назад руками… Улыбающиеся парочки разодетых сикух. На Литейном встретилась, судя по всему, группа знакомых, мужчины и женщины. Чему-то радуются, что ли?! Радуются встрече?..
Быстро пролетает мимо меня полный, расфранченный пижон, похожий на артиста. Эта быстрота, эта сытость, эта самодовольная рожа! В Доме книги раскупают портреты Сталина. <...>
На собрании рыдали, падали (две-три девочки) в обморок. У ребят стояли слезы в глазах.
...
4 апреля -
Феноменальное известие! Врачей-сионистов оправдали. Оказывается, арестовали их ошибочно, чуть ли не под пытками заставили признаться в том, чего они не совершали. Работников МВД – к ответственности! Буржуазные газеты оказались правы, крича, что большевики несут вздор, травят евреев. Событие международного масштаба!
У газетных стендов – народ. Собираются небольшими группами. «Что за вредительство?! Шантаж», – говорят, стоя у газет, качают головами.
6 апреля -
В разговорах о врачах-«вредителях» многие высказывают мнение, что правительство вынуждено было сделать такое заявление, чтобы не возбуждать враждебного отношения к евреям. На самом же деле никого, мол, не выпустили.
А против евреев продолжают высказываться на каждом шагу. В сплетнях договорились до того, что, дескать, одна еврейка кричала: будем и мы, евреи, вашей русской кровью расписываться… И верят.
15 мая -
На улицах убивают, грабят. Появилось множество бандитов (освободили заключенных).
Вот нынешнее время: старое возвращается, например джазы. Поговаривают, что срок воинской службы будет снижен с трех до двух лет.
Дубоватая цитата и инфузорные стишата: "отец народов" и его дылда-гiмнописец.
О карте - что говорить? Она взята из советской книжки 1952 года "Они без маски". Карандаш Абрамова, буквы Михалкова - содержание самое советское, позднего сталинского разлива. Убогий юмор, замешанный на кондовом русском элефантопервенстве - все то, чем был пропитан послевоенный СССР, когда дряхлевший грузин воображал себя славянским вождем и готовил ядерную войну.
Разумеется, карта вызывает и некоторые мысли о современности - достаточно лишь посмотреть на Каховскую ГЭС, разрушенную на днях русскими.
Но о современности мы еще поговорим (да она и сама о себе напомнит), а сегодня я предлагаю вам окунуться в атмосферу начала пятидесятых, переданную в дневниковых записках Вячеслава Тюева, будущего советского журналиста, а тогда - ленинградского студента-филолога. Он вел дневник вплоть до семидесятых годов и - запомните, дети! это очень важно, - как полагается хорошему источнику, не вносил туда одних лишь "умных мыслей", а еще и просто передавал чужие слова, описывал увиденное лично и услышанное от кого-то.
То есть, делал слепок эпохи, а не оставлял отпечаток собственной пятки на еще мягком асфальте.
Итак, давайте почитаем.
1951
3 февраля -
Сидел дома до 6 часов вечера. Потом поехал в Центральный шахматный клуб им. Чигорина. Играл легкие партии. <...> По дороге на трамвай я удивлялся: украли калоши – и где? – в Центральном шахматном клубе!
13 февраля -
В воздухе пахнет войной. Все разговоры только об этом. К чему учиться, к чему заниматься шахматами, если война все порушит. Один из группы журналистики сказал вполне серьезно: «Я, вероятно, успею закончить университет еще до войны, а потом буду военным корреспондентом».
11 апреля -
Ребята атакуют полковника вопросами о положении в Корее.
– Мы им рожу набьем! – заводится полковник («им» – это американцам). – Во время Отечественной войны они пытались было помериться с нами силой, якобы не распознали нас, за немцев приняли. Да мы их быстро утихомирили.
Прагу, оказывается, почему поспешили освободить? Не потому, рассказывает полковник, что немцы хотели ее взорвать, а потому, что американцы были близко. Надо было не дать им Прагу.
6 мая -
Слышу, говорят по радио, что советские люди с радостью узнали о новом займе. «С радостью, – зло произносит мать, – как бы не так!»
Действительно, зря лгут. Радости нет. Есть сознание необходимости: это надо Родине, вот мы и даем, ведь давали во время войны тысячи, миллионы. Надо было Родине! Но какая ж тут радость? Радости от того, что отдаешь свои деньги, нет.
12 мая -
Вот образы молодых рабочих. Стоят на трамвайной площадке. Один через каждое слово – «б….» или еще что-нибудь в таком духе:
– Я вчера бухал.
25 июня -
Сегодня футбол: «Зенит» (Л-град) – «Динамо» (М-сква). Матч (состязание, как официально стали говорить недавно. Не привьется это «исконное» словечко, наверное. В лучшем случае эти два слова лет через десять будут существовать на равных правах) – этот матч имеет большое значение.
28 июня -
Загорал в Палевском саду, читал книгу.
Минут двадцать-тридцать готовился к экзамену по истории славянских стран. Невдалеке сидели две девушки и парень. Девушки повизгивали, когда парень их тискал. Тут они увидели третью – шедшую с ребенком по садовой дорожке. Наверное, она была им знакома, потому что они так же весело и шумно, как и возились, закричали: «Что, твой?» – «Да, мой», – подумав, так же задорно ответила та, третья. «Здорово работаешь!» – закричали первые две. «Пятилетку – за четыре года!» – добавил парень, и вся троица засмеялась. Потом, когда их знакомая с ребенком прошла, они как ни в чем не бывало продолжали разговаривать, шутить и возиться.
Сперва эта сценка вызвала во мне гадливость, особенно «Здорово работаешь!», но потом вдруг неожиданно я понял и почувствовал, что этот короткий шутливый разговор вовсе не пошл и не должен вызывать гадливости. Я видел, как они сами все это воспринимали, как они оставались обыкновенными, не жеманились и не гримасничали, как это наверняка сделали бы Рона и остальные факовые девушки. Для них, факовых, которые (я почти уверен в этом) и матюгаться умеют, и думают о разных пикантных вещах, это было бы неприличием, сугубо внешним, а для этих, садовых, подобный разговор – дело житейское, как бы естественное, как сама жизнь. <...>
Сидел в шахматном клубе Невского дома культуры. Здесь же находились пятеро ребят и вроде бы их руководительница. От делать нечего я стал играть с 13-летним клопом (у него первый разряд, но, конечно, не играет в его силу). В клуб заходит новая группа его приятелей:
– Рыжий, выходи!
– Сейчас.
– По-быстрому делай этого лба (меня то есть) и выходи.
Потом, не дождавшись его, заглянули в открытое окно:
– Выходи же, рыжий!
– Да погодите…
– П….! – коротко бросили они и скрылись.
Парнишка сидит красный. Руководительница тоже.
Приятели вновь подошли к окну и, когда руководительница поднялась, чтобы закрыть окно, послали ее на х… Да, вот еще какое есть детство!
5 июля -
В библиотеке рабочему предлагают книгу про литовцев.
– Про литовцев? Не надо, не надо! – торопливо проговорил он. – Про латышей я не буду.
Вот какая неприязнь! Может быть, побывал в Литве в войну, тогда понятно.
21 июля -
Когда иностранцы по радио говорят: «Россия», у меня – гордость и радость, что говорят именно так, а не «Советская Россия» или «Советский Союз».
27 июля -
Подполковник Горбунов с военной кафедры. Все на нем блестит – и лысая голова тоже. Держится прямо, руки в тонких перчатках. Но как говорит! Вот образцы его речи: «Отверствие», «Слушай сюда! Нет, отставить!» (когда оговорится), «Закупляет», «К занятиям относитесь как следует быть!», «Сделал вам задание», «Ходит на четверинках», «Если песок будет на винтовке, снимите». <...>
На комсомольском собрании присутствует член партии. Говорит в один из удобных моментов:
– Меня не послушаете – партию послушаете. Партию везде послушают!
И столько бравады, хвастовства: я, я… А потому, что член партии. <...>
Все сейчас проходит под знаком мира или строек коммунизма. Гулянье – в честь мира, вахта на заводе – в честь мира или строек.
В воздухе носится угроза войны. Иногда грустно и тревожно становится.
Всегда после таких минут со злобой думаешь: пусть начнется война, простым солдатом пойду на фронт, бить буду американцев насмерть. В плен брать? Ни за что! Бить, бить и бить. А потом пусть будет жизнь. Хотя бы для потомков.
2 октября -
Был на факультете писатель К. Симонов. Задали вопрос, здорово его смутивший:
– Вы знаете турецкий язык?
– Нет. Самед Вургун знает. Мы вместе переводили. Он давал хороший подстрочник.
– Думаете что-нибудь написать о студентах?
– Нет. (В зале недовольный гул.)
Сказал, что приступает к написанию пятитомного романа о войне. <...>
На политзанятиях положено было изучать биографию Сталина. Все недовольны: что изучать? знаем! Действительно, получалось школярство. На занятиях пересказывали всем известные факты, не слушали и пр. А ведь надо, наверное, на подобных занятиях решать вопросы современности, сегодняшнего дня, увязывая их со сталинской теорией.
14 ноября -
Стало известно, что секретарь ЦК компартии Словакии, самый видный деятель после Готвальда, – шпион. Здорово!
По радио сообщили, что в Корее появился свой Александр Матросов. 18-летний боец прикрыл телом амбразуру. И такое чувство меня охватило! Подумалось: если бы Америка предстала в виде некоего существа, которое я держал бы за шею и которое глядело на меня глазами Говарда Фаста, Поля Робсона и Трумэна, я, не задумываясь, с радостью бы превеликой задушил это существо вместе с Фастом, Робсоном, Трумэном.
– Весной война будет, – шепчутся женщины.
9 декабря -
Разговаривал с Кошкиным.
– Хорошо бы до войны успеть окончить университет, – сказал он настолько серьезно, что я ужаснулся: никогда не верил, что будет война, а тут человек умный, авторитетный считает за удачу, если в течение ближайших лет не будет войны. Вообще-то я тоже допускаю, что война может начаться хоть завтра, но в душе сопротивляюсь этому верить. Ну, а если воевать, так всем, всем пожертвую, чтобы разбить американцев. И даже погибнуть за наше общее дело готов, только хотелось бы погибнуть под конец войны, чтобы побольше убить янки.
23 декабря -
Был в нашем районном доме культуры. Танцуют девушки и парни – рабочие. У кого короткие юбки, у кого безобразные лица (шалавы). И парни всякие есть. Быстрей бы кончить университет. Тянет в среду этих людей, рабочих. Хочется писать о них, знать их самих, их жизнь. Жить, работать среди них. Мне кажется, их жизнь не совсем такая, как о ней пишут современные писатели. Они пишут-то мало, потому что не знают рабочих, видят их издали.
27 декабря -
Я все борюсь с социалистическим реализмом. Что-то не удовлетворяет в нем, именно что-то, и на этом «что-то» строится вся наша литература, ее ограниченность. Из-за этого «что-то» почти все произведения наших писателей не могут быть исторически достоверными, эпоху по ним нельзя будет изучать. <...>
Видел немцев-инженеров в маршрутном автобусе. Переживал за то, чтобы они, разглядывая нашу жизнь, смогли увидеть наше богатство и физическую полноценность людей. Немцы были дородные и головастые. Но автобус ехал в рабочем районе, и люди, что находились в автобусе и садились в него, были по внешнему виду жалки и убоги. У меня сердце обливалось кровью: то какой-то щупленький, в карман посадить можно, человечек, то сразу несколько давно не бритых мужиков в тулупах, правда, новых, а то вошла Коробочка. Ну и образина! Не только немцы, а и я смотрел на нее с немалым удивлением… Что немцы о русских людях подумают? (Хотя я догадывался, что они у нас не первый год и знают наш город.)
И вдруг взяло зло: думайте что угодно, гады, смотрите пренебрежительно на щупленьких людей наших, на людей с широкими квадратными лицами. Эти люди сильнее, умнее, человечнее вас. Вас били и еще будем бить, и не смотрите так, не думайте… Наш скуластый (только в предместье) народ – великий народ, сердечный, умный, а вы…
Немцы подошли к выходу из автобуса. Там сидел старичок, высокий, хорошо одетый, в роговых очках, как у американцев. Вот, думаю, смотрите, какие и у нас есть физически красивые люди, и их, ежели собрать всех вместе, больше будет, чем в десяти Германиях. Только я так подумал, как немцы, подойдя к старичку, заговорили с ним по-немецки.
1952
3 февраля -
Шахов мне рассказал: одному студенту-юристу захотелось узнать, кто такая Милка. Со стипендии израсходовал на нее 100 рублей. Она напилась и призналась, что она – самая настоящая б… . Парень ушел от нее и расплакался. А на следующий день приходит к ним в комнату этот длинноволосый пижон с Милкой и говорит юристу (а юрист после свидания с Милкой второй день пьет): «Ты пойди выйди и до шести утра не приходи. Мы с Милкой дело будем делать». Юрист ушел и где-то проболтался до шести утра, чуть не плача: «Они, может быть, на моей постели, гады!» Над юристом потом шутили: «Тебе Милка собирается отдать 100 рублей?..» <...>
Разговариваем больше о девках. Например, Петьке снятся такие сны. В первую ночь он видит: идут четверо военных и дева, заходят в дом. Петька – за ними. Деву начинает… первый военный. Петька смотрит. Начинает второй… Проходит ночь. Во вторую ночь Петька видит во сне, как третий военный… Ах, черт, вздыхает Петька по утрам. Никак не дождаться, когда они кончат… Тогда бы и я мог.
Если в первую ночь он раздевает наполовину, во вторую ночь совсем раздел. И уж в третью ночь приступает к делу…
Я говорю, засыпая:
– Хотелось бы хоть день девчонкой побыть. Послушать, что девки об этом говорят. Наверное, тоже похабное.
– Еще бы! Говорят, – уверяют меня ребята. – Они еще хуже ребят в этом отношении. Они с такими подробностями об этом рассказывают!
И как это они уверенно говорят! А мне не верится. Не хочется верить, и в то же время каким-то вторым чувством верю.
– Здесь, в общежитии, все ночи по углам е…, – говорят ребята. Мы засыпаем в разговорах об этом.
22 февраля -
От каждого по способностям? Раньше хоть и глупый, но если граф, то служит в большом департаменте, ворочает государственными делами. Потому что граф. Хотя в народе были умнейшие люди, но «безродные». Теперь самые умные – не графы, а партийные работники и ученые, а народ работающий (слесаря, рядовые служащие) – средний народ. Среди такого народа уже не может быть умнейшего. Потому что (ибо все у нас получают образование) умнейшие в середняках не задерживаются, они идут вверх и руководят. Руководят умнейшие, партийные, а прочие просто исполняют, но все же именно они делают жизнь. Делают! Что, так и положено общественной природой?
4 марта -
28, 29 февраля только и говорили, что о снижении цен. Так много говорили (каждый ведь год снижают!), что все прочно поверили, что с 1 марта будет снижение. Ждали. Рыжик сказал: «Верный признак того, что будет снижение, – в витринах магазинов нет дешевых вещей. Только самое дорогое». Сомневающихся, что снижения может не быть, мало. И вот… снижения не было.
9 марта -
Смотрел венгерское кино «Колония под землей» (исполнилась четвертая годовщина договора Венгрии с СССР). Кино-то хорошее, да только как там, в Венгрии, еще трудно! Сколько предательства, вредительства! Смотришь и кажется, что, может быть, кто-нибудь из актеров тоже шпион или агент Америки. Да, трудно в странах народной демократии.
Гардеробщик в библиотеке говорит девушкам:
– Как же так, идете в библиотеку, а паспорта не берете. Теперь даже на свидания ходят с паспортом.
– Почему же? – смеются девушки.
– А потому: стоишь на улице, подойдет милиционер, предъявишь ему паспорт, и отвяжется. А так ведь не даст покоя.
14 марта -
Весь день вместо концертов по радио передают сообщения о Сталинских премиях.
Раздали Сталинские премии за литературу. Дали и писателям из стран народной демократии и даже одному французу – за их книги, переведенные на русский язык. Политика и на культурном фронте!
30 марта -
Главное в этот вечер – разговор с Фейертагом. Самый острый вопрос, который мы с ним обсуждали, – о евреях.
– Я считаю, это перегиб, – говорит Фейертаг, – что евреев зажимают. Талантливый народ. Чем я виноват? Я узнал только тогда, что зажимают, когда мне с баллом «пять» отдали документы обратно. А во мне еврейской крови только 25%, мать еврейка: моя беда, что я ее фамилию взял.
Я противился: потому-де евреев зажимают, что их полно в Америке, и во Франции, и… Затем спорили о джазе. Фейертаг за джаз, я – против. <...>
Два противоречия нашей эпохи, по Фейертагу:
Говорят о равенстве наций, а прижимают евреев.
Якобы с сердечными объятиями встречают друзей из стран народной демократии, но студентам немецкого отделения втихомолку говорят: приехали к нам из ГДР студенты – так вы с ними не сближайтесь, не дружите: хоть там их и проверяли, прежде чем сюда направить, но все же неизвестно, кто они.
На вечере видел двух немцев-студентов. Стало совестно за трущобы, по которым они шли в клуб, за рабочую столовую, пропахшую кислой капустой, за плохенький и скучный вечер.
1 апреля -
Смотрел кинофильм «Мы за мир». В какую необыкновенную и значительную эпоху мы живем! Когда так бывало, чтобы в Англии начиналась эстафета мира, проходила Францию и почти все страны Европы и завершалась в Берлине, где собралась молодежь со всего света! Когда было такое единение народов и одновременно разобщение мира на два лагеря! Мы, люди этой эпохи, пишем самую славную страницу истории, мы предваряем будущий новый мир, подводим итог всему старому, уходящему миру.
12 апреля -
Разговор женщин в автобусе после просмотра фильма «Тарзан»:
– Мне Чита так понравилась, так понравилась, ну просто изумительно! Как она хохочет, когда сын Тарзана купается и тогда, когда еще прыгает! Чувствуется, от души хохочет. Так заразительно!
17 апреля -
В 12‐м часу ночи по улице Ткачей идет орава деревенских – да, самых настоящих деревенских девок с одним пьяным гармонистом. Гармоника пиликает, девки орут, выворачивая легкие, так орут, будто коровы мычат, когда быка хотят.
11 мая -
Наше правительство тоже обманными путями действует. Если верить Зайцеву, война с Японией началась в час ночи, но… по московскому времени (разница в семь часов). А еще: Вышинский на месяц задержался в Праге, возвращаясь из Парижа, и там произошел переворот, после которого убрали всех наших врагов.
Да! Зайцев порассказал: техники было на востоке напичкано – уйма, командиры уже за месяц знали о предстоящем переходе границы нашими войсками. Японцев давили танками. Танков – тьма. Раздавленные трупы японцев квадратиками лежали.
1953
13 февраля -
Присутствовавший на собрании В. К. Зайцев, тоже преподаватель сербского языка, сказал:
– Мы живем в великий момент истории, когда должен решиться спор о преобладании одной из двух общественно-политических систем. Одна должна погибнуть. Поэтому в это ответственное время надо учиться всеми фибрами души ненавидеть наших настоящих врагов и учиться любить нашего слабого брата.
4 марта -
Заболел Сталин (первым принес эту весть в сербскую группу Герваш). Состояние его тяжелое. Все подавлены. Часто переносишься мыслью туда, где он сейчас в эту минуту. Видишь его, чувствуешь. Думаешь о нем. Умирает?!
Читал в газете сообщения о состоянии его здоровья: в уголках глаз нависли чуть ощутимые слезы.
5 марта -
В киоски «Союзпечати» – очереди. Еще не продают газет, но люди стоят, дожидаются. Как-то Сталин?
6 марта -
Утром просыпаюсь. По-видимому, нет еще и семи часов. Где-то на верхнем этаже громко говорит радио. Про Сталина. Сперва слышу плохо. Мама стоит в дверях. Отец лежит на кровати.
«Умер», – говорит он.
«Глупость, ерунда, – мелькает у меня в мыслях. – Как может он такое говорить! Стоит только передать о здоровье Сталина и – уже умер…»
– Да, умер, – скрипит папин голос. Мать что-то невнятно говорит, вроде бы отрицает.
Сердце у меня сжимается. По радио звучит странная скрипучая музыка. Внезапно она прерывается, и молотом начинают отстукивать по голове, по сердцу мрачные, тяжелые слова Левитана:
– Весть о кончине…
Так это правда?! Умер?
Что это? Как же так? Закричать, завыть захотелось. Нет Сталина, нет человека ЭТОГО…
Крик застрял в горле. Как молотком по сердцу, по голове, отстукивают мрачные, медленные слова Левитана.
Умер…
Уже не кричать, не выть, а плакать хочется.
Не смея пошевельнуться, да и не в силах пошевелиться, лежу на кровати, слушаю.
А голос в радио говорит еще и еще… Мать не выключает радио. Черти, почему они его не выключают?! Как можно слышать это во второй раз!
Какое несчастье случилось, люди!
По радио читают медицинское освидетельствование, потом – опять странная, скрипучая грустная музыка. После нее – снова передача: в 9 часов 50 минут… А в 10 часов вечера я смотрел на часы, мы с Ниной сидели на подоконнике и ничего не знали, о!
Соседи шумят. Голос: «Мама, открой дверь!» Вверху, этажом выше – топот… Как это люди могут сейчас шуметь, вести себя по-обычному! <...>
Вижу в окно рабочих на стройке. Как могут они работать сейчас! Почему все так обыкновенно? Сейчас ничто не должно напоминать об обычности, повседневности.
На нашем доме нет флагов. В день смерти Жданова, утром, были. И ребята гуляют по улице… Как они могут гулять? Как родители это допустили? <...>
Присматриваюсь к людям. Плачущих нет. Все более или менее обыкновенны, только глаза у большинства кажутся необыкновенными, блестящими и смотрящими не на дорогу, не перед собой.
А в общем, инертность людей, их повседневность бесят. Утром, наверное (верится), было не так. Были плачущие.
Встречаются просто гады: полковник, медленно и жирно идущий с беспечно, уверенно заложенными назад руками… Улыбающиеся парочки разодетых сикух. На Литейном встретилась, судя по всему, группа знакомых, мужчины и женщины. Чему-то радуются, что ли?! Радуются встрече?..
Быстро пролетает мимо меня полный, расфранченный пижон, похожий на артиста. Эта быстрота, эта сытость, эта самодовольная рожа! В Доме книги раскупают портреты Сталина. <...>
На собрании рыдали, падали (две-три девочки) в обморок. У ребят стояли слезы в глазах.
...
4 апреля -
Феноменальное известие! Врачей-сионистов оправдали. Оказывается, арестовали их ошибочно, чуть ли не под пытками заставили признаться в том, чего они не совершали. Работников МВД – к ответственности! Буржуазные газеты оказались правы, крича, что большевики несут вздор, травят евреев. Событие международного масштаба!
У газетных стендов – народ. Собираются небольшими группами. «Что за вредительство?! Шантаж», – говорят, стоя у газет, качают головами.
6 апреля -
В разговорах о врачах-«вредителях» многие высказывают мнение, что правительство вынуждено было сделать такое заявление, чтобы не возбуждать враждебного отношения к евреям. На самом же деле никого, мол, не выпустили.
А против евреев продолжают высказываться на каждом шагу. В сплетнях договорились до того, что, дескать, одна еврейка кричала: будем и мы, евреи, вашей русской кровью расписываться… И верят.
15 мая -
На улицах убивают, грабят. Появилось множество бандитов (освободили заключенных).
Вот нынешнее время: старое возвращается, например джазы. Поговаривают, что срок воинской службы будет снижен с трех до двух лет.
Взято: Тут
130