Новогоднее: как умирают диктатуры ( 1 фото )

В последний день года надо написать о главном — очевидном, неприятном, но обязательном для ясности пониманий и сохранения идентичности (если кому эти грани самоощущения дороги).

Помимо ковида, о котором отдельно, этот год с его голосованием по поправкам, попыткой убийства самого известного оппозиционера и пакетом законов, спешно проштампованных и подписанных Путиным под «настроение оливье», — стал годом окончательного пере-учреждения России как диктатуры.

В сравнительной политологии этим термином (диктатура) не очень-то пользуются. Пользуются, когда надо определить большой класс явлений, противоположных общему представлению о демократии. Тогда пишут, например, о политэкономии диктатуры (political economy of dictatorship).

Однако у понятия «диктатура», безусловно, есть большой терминологический потенциал. Оно указывает на основной принцип легитимации политического режима: диктатура — это политический порядок, устойчивость которого оказалась бы невозможна без расширенного меню насилия, которым он отвечает на нелояльность и несогласие.

Именно это пристрастие к насилию как инструменту управления мы обычно имеем в виду, употребляя в быту слово диктатура. И именно оно красной нитью прописано в новых путинских законах о «людях-иноагентах» и нормах, позволяющих трактовать естественное право свободы собраний как уголовное преступление.

Тут надо точно понимать, что перекрытие улиц гражданами — это, безусловно, непорядок, который может нести серьезные неудобства. Но, разумеется, для общества в целом толерантность к этим издержкам важна, потому что акции перекрытия могут привлечь внимание к непорядкам и преступлениям, которые несут обществу несравнимо большие угрозы и проблемы. И лучше пусть будут маленькие неудобства проезда и прохода в отдельных местах, чем большие проблемы решений, которые приводят к катастрофическим потерям для целых поколений.

Назначение за это незначительное правонарушение уголовного наказания и лишения свободы обнажает важнейшую институциональную особенность любой диктатуры — ее истеричность. Это слово — вовсе не публицистическое украшение. Истеричность — институциональная особенность диктатуры.

Историки до сих пор спорят о причинах сталинского Большого террора. Зачем Сталину понадобилось убивать и обрекать на смерть несколько миллионов сограждан при отсутствии видимой оппозиции его режиму во второй половине 1930-х гг.? Однако дело может представиться более очевидным, если мы вспомним, что в начале 1930-х Сталин вел малую гражданскую войну с российским крестьянством, настаивая на своем плане коллективизации. И когда ко второй половине 1930-х стало очевидно, что эта война не решила того «вопроса развития», которым ее ведение оправдывалось в глазах остального населения (прежде всего — городских слоев и советского управленческого класса), то ничего иного не оставалось как обрушить на эти слои адекватные масштабы насилия. В противном случае легитимность примененного в отношении крестьянства насилия и право Сталина на насилие были бы дискредитированы и подорваны.

Иными словами, «истеричность диктатуры» — это необходимость постоянно расширять насилие, чтобы скрыть неэффективность примененного прежде насилия. Из этого следуют два вывода для исторической динамики диктатур:

1) с высокой вероятностью насилие в следующем периоде ее жизни будет выше, чем в предыдущем, и 2) ее жизнь внезапно кончится, когда большое число граждан обнаружит для себя неэффективность, а значит — и нелегитимность предлагаемого режимом средства решения проблем посредством расширенного насилия (как это, например, случилось с советским режимом в 1980х). В этом втором случае облый, стозевный режим вдруг предстанет им в одночасье в облике бессильной пугливой крысы.

С первым или со вторым, но в любом случае — С НАСТУПАЮЩИМ ВАС!

Кирилл Рогов, политический обозреватель