Всё, что мог сделать ( 1 фото )

Отрывок из моего романа «Живи», рассказывающего о самых интересных случаях в моей лекарской практике.


На фото — мы с мамой, отец фотографирует. На следующий год после моего возвращения из Афганистана (1989 г.) я командовал 12-й ротой курсантов Московского ВОКУ. В очередном отпуске перестраиваем с отцом и мамой дом на даче. Я не знаю, как это объяснить. Наверное, это называется интуицией? Но иногда мы чувствуем, что сейчас прозвонит телефон, за несколько секунд до звонка. И мы понимаем, что случилось что-то непоправимое, еще до того, как услышим в телефонной трубке чей-то голос.
Так было и в этот раз. У меня сильно заболело сердце еще до того, как раздался звонок. Звонила моя сестра. Сказала, что мама попала в больницу. Днем она убиралась на даче на втором этаже. Неожиданно у нее закружилась голова и стало не хватать воздуха. Она открыла балкон и в полубессознательном состоянии упала через ограждение вниз. На садовую скамейку. Пробила голову, похоже, что сломала несколько ребер. Что повреждено еще, пока неизвестно. Сейчас находится в реанимации. В очень тяжелом состоянии. Мне нужно срочно приехать.
В дороге я смог дозвониться до своей школьной знакомой Инны Глебовой, работавшей в клинской городской больнице заведующей отделением. Попросил ее навести справки о мамином состоянии. Ничего утешительного Инна мне не сказала — все, действительно, было плохо. Через два часа я был в Клину. Еще через полчаса мы с сестрой были в городской больнице.
К нам вышел заведующий хирургическим отделением. Сказал, что состояние у мамы очень тяжелое. Пробита голова, сломаны ребра, осколком ребра пробито легкое. В сознание она так и не приходила. И шансов на выздоровление у нее нет.
— Прощайтесь с мамой. Ей осталось совсем немного. — Сказал он напоследок. Больше разговаривать ему с нами было не о чем.
И все же я задержал его на мгновение.
— Доктор, ну, вы же не бог, чтобы все знать — кому и сколько отпущено? Вы просто делайте свою работу и, может быть, у мамы появится шанс?
Видимо, я нес какую-то ахинею? Но врач остановился, повернулся ко мне. Похоже, я чем-то его обидел?
— Мы сделали все, что могли. Можете сделать лучше, делайте. Что вам от меня-то нужно?
Я попросил только одно.
— Пропуск в отделение.
— Хорошо. Завтра у вас будет разрешение на ее посещение.
На следующее утро мы с сестрой снова были в больнице. Завотделением не обманул, мне действительно оформили разрешение на посещение мамы. Первичный осмотр был не утешительным. Мама была без сознания, дыхание с хрипами. Рентгеновский снимок грудной клетки размыт настолько, что разобрать сколько и чего там сломано, было невозможно.
Через полчаса маму снова повезли на рентген. Меня попросили помочь ее отвезти. Сначала я не понял, зачем? Но вскоре выяснилось, что в отделении нет рентгеновского аппарата, который мог бы делать снимки для лежачих пациентов.
Моя задача заключалась в том, чтобы вместе с санитаром попытаться удержать маму в «стоячем» положении в то время, пока будет делаться снимок. Это было какой-то дикостью. Да, мы попытались. Получилось у нас это не очень. Понятно, что и второй снимок мало, чем отличался от первого. На нем тоже было невозможно хоть что-то разобрать.
Но, как я понял, никто особенно разбираться и не собирался. Четыре сломанных ребра легко можно было разглядеть и на первом снимке. Похоже, это было уже не важно? Просто маму уже списали. На следующий день ее перевели в обычную палату. Чтобы она не занимала место в реанимации. Перевели умирать.
Выглядела мама, действительно, не очень. Но рана на голове оказалась не такой серьезной, как я подумал вначале. Хрипы в легких не слишком сильными. Беспокоило неведенье относительно возможного повреждения внутренних органов. Но больше всего беспокоило то, что мама провела трое суток совершенно неподвижно. Моя мама была довольно крупной женщиной. В отделении было жарко. И она сильно потела. По Афганистану я прекрасно знал, чем это чревато.
К счастью, в отделении оказалась очень хорошая старшая сестра. Женщина пенсионного возраста. Когда я обратился к ней за помощью, она мне не отказала. Вечером с работы пришла моя сестра. И втроем мы хорошенько помыли маму. Впервые за все эти дни.
То, чего я больше всего опасался, подтвердилось — на больших ягодичных мышцах я увидел два маленьких темных пятнышка. Что-то вроде маленьких синяков. Мне хотелось верить, что это были всего лишь синяки. Но на всякий случай, уже со следующего дня, мы начали протирать маму борным спиртом.
К сожалению, через пару дней эти крошечные синяки превратились в небольшие прыщики. А потом очень быстро вскрылись и из них потекла какая-то непонятная гнойная жидкость. Это были пролежни. То, чего я боялся больше всего. Мышечная ткань с каждым днем стала стремительно уменьшаться и исчезать. Под кожей оказались большие полости, практически до самых костей. То, что будет дальше, я уже знал. Но именно в этот день мама пришла в сознание. Это было настоящим чудом.
— Что со мной? — Спросила она.
— Ничего страшного, мам. Просто потеряла сознание и упала со второго этажа. Как ты себя чувствуешь?
— Нормально. Только болит все сильно.
— Если болит, значит, заживает. — Я попытался немного приободрить маму. — Скажи, что тебе завтра принести? Что-нибудь хочешь поесть? Чего-нибудь вкусненького?
Есть мама не хотела. Но есть было надо. Я предложил ей привезти завтра с дачи салат из огурцов. Мама всегда переживала, что мы с сестрой слишком на нее тратимся. И поэтому мысль о том, что ей привезут что-то с дачи, а не из магазина, была воспринята мамой положительно. Но что было еще более важным, в этот день мама впервые пообедала и поужинала. Хотя, чтобы она съела первые две ложки, пришлось довольно долго ее убеждать и уговаривать. Но это было только в первый раз. Позднее мама с большим удовольствием ела и то, что готовили в больнице. И ни разу не пропускала ни одного приема пищи, даже если и чувствовала себя не очень хорошо.
На следующее утро я приступил к приготовлению салата из огурцов. Согласитесь, это не самое сложное блюдо в меню любого шеф-повара. Проблема заключалась лишь в том, что маме недавно сделали вставные зубы. Но она к ним так и не смогла привыкнуть и ходила без зубов. Салат нужно было делать с учетом этого.
Я снял кожицу с парочки молодых огурцов, порезал их на маленькие кубики, не более чем пять на пять миллиметров. Выдавил через чесночницу зубчик чеснока. Посыпал все мелко порезанными листьями петрушки, многолетнего лука и укропа. Для первого раза размер порции был не слишком большой — половина одноразового двухсотграммового пластикового стаканчика.
Но мама съела эту порцию с удовольствием. Это было здорово. Потому что, когда человек начинает есть, у него появляется маленький шанс. В то время мы были рады любому шансу.
За две с половиной недели пролежни «съели» практически полностью ягодичные мышцы с двух сторон. До костей. Все это время мы протирали мамы борным спиртом и обрабатывали раны ихтиоловой мазью. После того, как мама пришла в сознание, она не пропускала ни одного приема пищи. И каждый день, на обед, мы приносили ей этот огуречный салат.

Не скрою, я был сильно удивлен, когда увидела, как стремительно пролежни уничтожают мышцы. Но еще сильнее я был удивлен, тому, что увидел дальше.
В какой-то момент процесс разрушения мышечной ткани остановился. Несколько дней не было никаких изменений. А потом мышечная ткань стала расти. Примерно по два-три миллиметра за сутки.
Если бы мне кто-то сказал об этом раньше, я бы, ни за что не поверил. Но теперь я сам был этому свидетелем. Почему-то после этого я тоже немного успокоился. Поверил, что все у нас получится.
По утрам я протирал маму борным спиртом и менял повязки. Вечером меня сменяла сестра. Через месяц мы уже пробовали понемногу сидеть и даже по чуть-чуть ходить. В свободное время я стал заниматься с соседками мамы по палате. Кому-то делать массаж, кого-то просто консультировать. Травматология всегда была моим вторым родным домом. И мне нравилось, что благодаря моему участию, соседки мамы шли на поправку гораздо быстрее.
В один из дней в палату заглянул заведующий отделением, в окружении своей медицинской свиты и студентов медицинского института. Он был немногословен. Поздоровался со всеми. А потом подвел всех к кровати мамы. Лечащий врач рассказал студентам мамину историю болезни, о пролежнях и о том, как быстро сейчас они заживают. А завотделением, обращаясь к студентам, добавил:
— Смотрите внимательнее. Здесь происходит настоящее чудо.
Через несколько дней он пригласил меня в свой кабинет. И начал ругать за то, что я слишком много времени занимаюсь с мамой. Что слишком сильно ее нагружаю.
— Александр Иванович, да поймите меня правильно! Вашей маме не нужно столько ухода. Вы ее просто мучаете, заставляя сидеть и ходить.
Я слушал его внимательно, не понимая к чему он клонит?
— Вы слишком много времени тратите на свою маму. — Завтоделением продолжал переливать из пустого в порожнее. Но вдруг интонация его резко изменилась. И в ней появились совершенно неожиданные, просительные ноты. — Александр Иванович, возьмите еще две палаты.
Предложение это было действительно неожиданным. Но я хорошо помнил о том разрешении на посещение реанимации, которое он мне выписал. И, разумеется, отказать ему я не мог.
Я взял шефство над двумя соседними палатами. Палаты были не против. Но со следующего утра я просто приходил в эти палаты в гости. Рассказывал пациенткам «моих» палат о своих путешествиях, делился своим «пациентским» опытом и своими лекарскими знаниями. Делал массаж, кому он требовался. К моему удивлению, почему-то всем пациенткам, с которыми я работал раньше, мой массаж нравился. Возможно, те, кому он не нравился, ко мне просто не приходили? Здесь таких не было.
Прошло два месяца с того дня, как в эту больницу привезли мою маму. Привезли умирать. Через два месяца мы выписывались. Ходила мама еще с трудом. И только с палочкой. Диагноз с пробитым легким не подтвердился. Сколько ребер было у мамы сломано, мы так и не узнали. Хотя и знали, что не менее четырех. Все это было не важно. А важным было то, что пролежни у мамы прошли полностью. И все вместе мы смогли сделать маленькое чудо — изменить предначертанное не только врачами, но, возможно, и Судьбой?
Перед отъездом из больницы, меня пригласил к себе в кабинет заведующий отделением.
— Александр Иванович, это вам. — И показал мне взглядом на небольшую картонную коробку, стоящую в углу.
Я приоткрыл крышку коробки. В коробке стояло шесть бутылок элитного коньяка. Не понятно было, за что сей подарок?
— Понимаете, Александр Иванович, с тех пор, как вы стали заниматься с мамой, у нас в отделении не было ни одного умершего пациента.
— Я что, раньше часто умирали? — Не удержался я от встречного вопроса.
— Часто. — С грустью в голосе произнес заведующий, но уточнять, как часто, не стал. — А за последние два месяца, ни одного. Скажите, ведь вам со стороны виднее, что мы делаем не так?
Самое интересное, что о работе заведующего отделением я слышал от своих знакомых и раньше. Он был очень талантливым хирургом. После окончания медицинского института, его довольно быстро назначили на должность заведующего хирургическим отделением. Больница тогда располагалась в старом здании. И помимо основной медицинской работы, ему постоянно приходилось решать какие-то, совершенно далекие от медицины, вопросы, связанные с ремонтом, с текущей крышей и текучкой кадров. С дефицитом лекарств и нехваткой нужного оборудования. В лихие 90-е годы он словно бы перегорел.
Но недавно в Клину построили новые корпуса городской больницы. И после переезда в новое, светлое и современное здание у завотделением словно бы открылось второе дыхание. Он снова начал проводить сложнейшие хирургические операции. В глазах у него снова появился юношеский задор. И он словно бы сбросил пару десятков лет. Мне приятно было видеть его таким — обновленным.
— Знаете. Я хочу сказать, что вы и ваши врачи — большие молодцы. Вы сейчас делаете операции, которые по силам далеко не многим. Но проблема в том, что после ваших, зачастую уникальных, операций, пациентам не хватает обычного сестринского ухода. Проблема не в вас, проблема в санитарках. Проблема в уходе за пациентами.
Я не стал рассказывать ему, что неоднократно обнаруживал санитарок за употреблением крепких спиртных напитков. Как они плакались мне о том, какие у них низкие зарплаты. И что за такие гроши, которые им платят, нормально никто не будет работать. К сожалению, я впервые в жизни, не стал вникать в чьи-то проблемы. За прошедшие два месяца мне не раз доводилось видеть, как посетители давали этим самым санитаркам деньги с просьбой повнимательнее ухаживать за их родственниками. Санитарки деньги брали, но абсолютно ничего не делали. Даже то, что делать должны были по своим прямым обязанностям.
Первый месяц я не обращал на это внимание. Ведь меня это не касалось. За мамой я ухаживал сам. Или вместе с сестрой. Но когда завтоделением попросил меня взять шефство еще над двумя палатами, мне пришлось серьезно поговорить с санитарками. Как всегда, я был немногословен. Сказал им коротко: не нравится зарплата — увольняйтесь. Еще раз замечу пьяными, добьюсь, чтобы уволили. Те, кто будет нормально работать, будет нормально получать.
Почему-то они мне сразу поверили. Возможно, потому, что сами видели, как я работал рядом с ними на протяжении целого месяца. Пить перестали. Стали лучше убираться в палатах. Вовремя выносить утки. И помогать пациентам.
Я не обманывал санитарок, когда говорил им, что они будут нормально получать, если будут хорошо работать. Здесь все очень просто: когда пациент уезжает в морг, он никого ни за что не благодарит. Когда пациенты выписываются, их хлебом не корми, дай только отблагодарить тех, кто помог им выписаться. В общем, количество благодарностей, в самой разной материальной и денежной форме, которые получили санитарки за последний месяц, значительно превышало то, что раньше они получали за целый год.
— Мне показалось, что последние два месяца санитарки работали нормально? — Задумчиво произнес завотделением. — Да, раньше я как-то не обращал на них внимание.
— Да, последние два месяца они работали нормально. — Согласился я. — Постарайтесь, чтобы и дальше, они работали так же.
На прощание мы крепко пожали друг другу руки.

Александр Карцев, http://kartsev.eu