Agamaril
Господь входит в операционную каждый раз ( 4 фото )
Доктор Билл Новик (Bill Novick) – всемирно известный детский кардиохирург из США. Вместе с партнерами сначала из Международного фонда «Детское сердце» (International Children’s Heart Foundation), а теперь из Кардиологического Альянса Билла Новика (Bill Novick Cardiac Alliance) он работает по всему миру, проводя сложнейшие операции на сердце даже совсем крошечным пациентам в возрасте до 30 дней.
90 процентов этих операций заканчивается успехом. В интервью Правмиру врач рассказал о своих поездках в Россию, о русских православных корнях, о том, как Господь всякий раз входит с ним в операционную и творит чудеса. Новик награжден орденами нескольких государств, ему давали слово на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, он оперировал в Ливии, Ираке, Иране, в тогда еще югославском Белграде, который бомбили американские самолеты. Этот разговор мы записывали в три захода: первый раз врач находился в родном Мемфисе, во второй я поймал его на пути из Колумбии в Ирак, и наконец, в третий – когда он вернулся в Мемфис между поездками в Саудовскую Аравию и Ливию.
В Кемерово и Воронеже будем помогать хирургам делать сложные операции
— Доктор Новик, в наступившем году вы с коллегами планируете посетить Россию пять раз. Что будете делать?— Мы едем в Кемерово 22 февраля. Еще два раза мы туда приезжаем в июне и октябре. Поездки в Воронеж у нас намечены на февраль-март и на сентябрь-октябрь.
В Кемерово мы уже работали около 10 лет назад, это был наш первый проект в России. Однако теперь кардиохирург, которого мы подготовили там, переехал в Санкт-Петербург, и мы хотим подготовить еще одного врача и провести во время первой поездки 12-15 операций.
Местный специалист, с которым мы будем работать, может проводить операции средней степени сложности, а мы надеемся подготовить его для сложных случаев и операций с новорожденными детьми.
В Воронеже сейчас местные врачи создают в больнице детский кардиологический центр, и мы будем им в том числе помогать в этом. Планируем провести 10-12 операций. Если раньше я там оперировал в 90 процентах всех случаев, то теперь роли поменялись: мы будем, в основном, ассистировать, а почти все операции проведет наш воронежский коллега.
— А почему вы вообще больше 10 лет назад решили начать российскую страницу своей деятельности?
— К тому времени наша команда уже была достаточно известна в мире. Люди знали, что мы помогаем в проведении операций на сердце у детей, а также в создании отделений детской кардиологии на местах. Русско-американский кардиохирург из Кливленда Яков Эльгудин, который учился как раз в Кемерово, пришел к нам в конце 2007 года и попросил помочь в развитии детской кардиологии в этом городе. У моей семьи есть русские корни, так что принять это приглашение мне было достаточно просто. Я сказал, что абсолютно готов и буду счастлив работать в России. Как вы знаете, собирать средства для поездок по всему миру всегда непросто, и нам потребовалось около года, чтобы найти их для поездки в Кемерово. Все это время мы поддерживали контакты с местными коллегами и к приезду уже понимали их уровень и чему они хотят научиться. Запрос был такой: помогите нам оперировать самых маленьких пациентов, в том числе новорожденных, и проводить более сложные операции. И мы это сделали. В Кемерово мы ездили 11 раз, прооперировали порядка 150 детей, большинство из которых были очень сложными пациентами. На мой взгляд, нам удалось заложить отличную базу. Теперь мы возобновляем сотрудничество.
Еще один проект у нас был в Нижнем Новгороде, где мы сотрудничали с отделением интенсивной терапии местного госпиталя. Мы туда ездили несколько раз и помогли коллегам устранить недочеты в проведении совершенно конкретных операций. Результат – потрясающий.
— Ваш выбор в пользу России отчасти можно объяснить русскими корнями. Папа у Вас был русским православным. Благодаря ему Вы и познакомились с нашей верой?
— Действительно, папа был русским православным, но он женился на моей матери, которая была с юга США. В тех местах не было русских православных храмов, так что я вырос в баптистской церкви и почти ничего не знал о православии в детстве. Папа ходил в храм, может быть, раз в месяц. Мы тогда посещали греческую православную церковь недалеко от нас. Именно там я узнал, что такое православие.
Перед каждой операцией я прошу Бога о помощи
— Вы проводите сложнейшие операции, на которые согласится не всякий даже опытный врач, и 90 процентов из них завершаются успешно. Как удается добиться такого высокого показателя?
— У нас очень целеустремленная команда. С нами работают и волонтеры, и специалисты, которые заняты на полную ставку. Я очень тщательно выбирал их из тех врачей, которых мы в течение многих лет готовили по всему миру. Так что я выбрал лучших людей – можно даже сказать, выкрал из тех проектов, которыми они занимались. Это настоящая элита, люди, которые очень хорошо работают как команда.
— Что вы испытываете, когда смотрите на своих маленьких пациентов? По-моему, у вас даже голос становится мягче, когда вы говорите о них.
— Обычно я думаю о двух вещах. О будущем этого ребенка, о том, что оно зависит от успеха операции, которую я провожу. Второй момент – как направить его семью на позитивный путь мышления. Они волнуются о своем ребенке, и я хочу им показать, что все под контролем и идет нормально. И эти изменения происходят: из напряженных и тревожных люди становятся более спокойными и счастливыми. Когда мы устраняем проблему, связанную с пороком сердца ребенка, облегчение получает вся семья – не только мама и папа, но и братья, сестры, бабушки, дедушки. Обычно они знают, что происходит, и все беспокоятся о ребенке. Так что успех одной операции положительно сказывается на большом количестве людей. И я думаю, что это один из моментов, который побуждает меня заниматься тем, чем я занимаюсь – помогать семьям быть едиными и счастливыми. Тем семьям, которые прошли через скорбь и волновались о своем ребенке. Это удивительное чувство.
— Каждая операция – это немного чудо…
— (перебивает) Да, это чудо. Если вы внимательно посмотрите на любую операцию, там постоянно происходят чудеса. Например, мы с коллегами приезжаем в какую-то страну, и в это же самое время там рождается малыш с серьезным пороком сердца. Мы можем сразу прооперировать его. Разве это не чудо, что мы приехали как раз тогда, когда этот ребенок родился?
Но бывают и противоположные ситуации. Например, недавно мы были в Саудовской Аравии, в день нашего отъезда оттуда, в больницу, где мы работали, поступил малыш из другого города с серьезным пороком сердца. К сожалению, мы уже не успевали его прооперировать, поэтому они должны были переправить его в столицу страны, Эр-Рияд, поскольку у них не было врачей, которые могли бы провести необходимую операцию.
Иногда после операций даже самые безнадежные пациенты идут на улучшение, и никто не может объяснить, почему. Это тоже чудо. Например, в ноябре 2019 года мы оперировали ребенка в Ираке. Все говорили, что эта 6-летняя девочка умрет. Но она пошла на поправку, и все согласны с тем, что это чудо. У нее были проблемы с желудочком сердца. После операции она была очень слаба, на второй день у нее развилась легочная инфекция, она находилась на максимальной медицинской поддержке, которую только можно представить, и даже при этом все было далеко от нормального. Но она полностью восстановилась. Иначе как чудом это не назвать!
— Вы объясняете это Божьей помощью?
— Да! Я абсолютно верю, что всякий раз, когда я вхожу в операционную, Он тоже входит туда. Каждый день. Я всегда прошу Его помочь мне перед каждой операцией. Например, эта девочка в Ираке… Мы давали ей кучу лекарств, чтобы просто поддержать ее кровяное давление н допустимом уровне. Врачи сказали, что никто не выживает при таком количестве медикаментов. Но она выжила! У нее нормально работают почки, сердце, печень, она выписалась из госпиталя. Да, на это потребовался месяц, но Господь пришел и сказал: «Хорошо, твоя жизнь что-то значит». Я не могу объяснить никак иначе то, что произошло.
Благословенные дети
— А в России у вас бывало подобное?
— В Воронеже у нас был один мальчик, который считался неоперабельным – в России его отказались лечить в трех разных местах. Но его семья отказывалась в это верить.
У него только один сердечный желудочек. Во время одной из операций была выявлена еще более серьезная проблема – сильная легочная гипертензия. Когда я сказал, что его можно прооперировать, мои воронежские коллеги ответили, что я сумасшедший. Конечно, риск был высок.
Состояние пациента день ото дня ухудшалось. Врачи в Воронеже были в отчаянии, родители в отчаянии – у них это был единственный ребенок. Тогда я предложил абсолютно сумасшедшую идею. Я сказал, что если врачи в Воронеже и родители согласятся, то я позвоню руководителю кардиологического отделения в Харькове, где мы тоже работали, и выясню, согласится ли он принять ребенка к нашему следующему приезду туда. Семья согласилась, в Харькове тоже сказали да, при условии, что будет найден спонсор для покрытия расходов на госпитализацию. Это была не гигантская сумма, такого спонсора нашли.
Это был самый разгар противостояния Донбасса и украинского правительства, вы можете себе представить какая была ситуация. Но семья приехала в Харьков, а я застрял в Ливии. Мы там находились с нашей программой, и все полеты из страны были временно прекращены из террористической угрозы — я оказался там в ловушке на шесть дней. Но через пару месяцев у нас была запланирована еще одна поездка в Харьков, и мы перенесли операцию. Я прилетел, прооперировал мальчика, он провел шесть дней в палате интенсивной терапии, еще четыре дня в палате для пациентов средней тяжести и на специальном самолете был доставлен в Воронеж, где находился в больнице еще неделю.
Это была вторая фаза 3-ступенчатой операции. На тот момент ему было 18 месяцев.
Еще через полтора года я вернулся в Воронеж и понял, что ребенок готов к новой операции. Конечно, все волновались, но риск потерять его был уже меньше. Я был уверен, что с парнем все будет в порядке. С тех пор я наблюдаю его два раза в год, мы делаем ЭКГ, рентген, разговариваем с родителями. Удивительная история – никто не хотел принимать его, а сейчас он живет нормальной жизнью, ходит в школу, играет с другими детьми. Спасибо за это моему украинскому другу, который даже не подумал, что ребенок из России, он волновался только о том, чтобы не потерять его.
Теперь, кстати, у него появился маленький братик. Конечно, это еще не все. У него остается только один сердечный желудочек, мы знаем, что со временем могут возникнуть проблемы с печенью, с сердечными клапанами, может потребоваться еще одна операция через несколько лет. Но он может прожить еще 50, 60 лет, и я этого ему желаю.
— А если это просто профессионализм врачей?
— По всем параметрам этот парень не должен был попасть на операцию, и даже при хирургическом вмешательстве шансов выжить у него было немного. Но у Бога были другие планы на этого ребенка.
В общей сложности мы прооперировали в России почти 350 детей. И я бы сказал, что в каждом городе, где мы работали, есть такие удивительные истории. Например, несколько лет назад в Кемерово у нас был двухмесячный ребенок весом 3,5 килограмма с врожденной корригированной транспозицией магистральных артерий. Это порок сердца, при котором в легкие поступает венозная кровь, а в большой круг кровообращения — артериальная. В результате правый сердечный желудочек «несет ответственность» за кровяное давление. Но Господь создал его не для этого, а для кровообращения в легких. Некоторые из таких пациентов сталкиваются с проблемами лет через 5-10 после операций, но большинство достаточно нормально живут лет 15-20 и даже 30. Уровень смертности очень низкий — 1-1,5 процента. Но бывают осложнения – как у этого малыша — при которых даже у врачей, делающих подобные процедуры на постоянной основе, смертность пациентов увеличивается до 15 процентов. Это очень много. В общем, в Кемерово мы увидели младенца, который через пару дней после операции прекрасно себя чувствовал, будто у него ничего и не было. Между прочим, это была первая такая операция в Кемерово, а может, и во всей Сибири. Сейчас ребенок прекрасно развивается.
В Нижнем Новгороде тоже был уникальный случай. Это почти что трагедия – слава Богу, со счастливым финалом. У девочки была блокада легочного клапана. Операция проходила нормально, и местные врачи сказали, что позовут нас, когда мы понадобимся. К сожалению, при вскрытии грудной клетки они повредили аорту. Я в это время находился в соседней от операционной комнате, метрах в 10. Кто-то в панике позвал меня и сказал – «мы не знаем, выживет ли ребенок». Когда я вошел в операционную, кровь была везде – на анестезиологическом аппарате, на операционном столе, на полу. Монитор ЭКГ показывал прямую линию, у девочки не было кровяного давления. Я даже не успел вымыть руки, сразу надел перчатки и встал к столу. С четырьмя другими хирургами, которые были в панике, мы произвели ряд действий, дали лекарства, позволявшие защитить мозг, закрыли все разрезы…
Дело было в пятницу, в последний день нашего визита. Естественно, на банкет по случаю окончания работы мы опоздали. А через два дня я получаю по электронной почте сообщение, что девочка пришла в себя, у нее нет никаких неврологических расстройств. Она провела семь минут без кровяного давления – СЕМЬ! Любой врач скажет, что в таком случае даже 4,5 минуты ведут к неврологическим повреждениям. Я думал, что больше не увижу эту девочку. Но когда перед следующим приездом в Нижний мне прислали список пациентов, которых мы будем смотреть – ее имя было там. Когда мы приехали туда, местные врачи сказали: «Ее мама потребовала, чтобы только доктор Новик проводил операцию!» (смеется)
— Чему вас учат все эти чудесные истории?
— Если ты просишь Бога о помощи, все возможно.
Ты не должен позволять смерти сломать тебя
— Около 90 процентов операций – успешные. Но увы – не все 100. Вы готовы рассказывать об оставшихся десяти процентах?
— Да, я готов. В Киеве у нас был мальчик с очень сложным заболеванием – гипобластический синдром левых отделов сердца (hypoblastic left heart syndrome). Нам пришлось делать ему очень серьезную операцию. Малыш справился с этим прекрасно, его выписали из больницы, и во время следующего визита через несколько месяцев мы сделали еще одну операцию. С хирургической точки зрения все было проведено замечательно. У ребенка были прекрасные результаты, все были воодушевлены этим.
Я прооперировал его за два дня отъезда. Наутро после операции он выглядел прекрасно, мы были счастливы. Это была пятница, а в субботу я улетел. И уже после этого получил печальное сообщение: «У ребенка открылось кровотечение из легких. Мы не смогли поставить вентиляцию, но думаем, что взяли ситуацию под контроль и все выглядит нормально, мы прочистим легкие во вторник или в среду». В понедельник я получил еще одно письмо: «О Боже, кровотечение усиливается, и теперь одна часть легких полна крови, мы не знаем, что стало причиной». К сожалению, малыш умер. Это кровотечение было результатом ранее не диагностированной аномалии: артерия вышла из аорты и пошла в легкие, что не является нормой. Это было ужасно. У нас были прекрасные результаты после двух операций, все были счастливы, а потом ребенка не стало. Иногда такое случается.
— Что вы ощущаете в такие моменты?
— Ты чувствуешь себя абсолютно ужасно. Я общался с родителями ребенка после операции, говорил им, что мы очень воодушевлены, что ребенок в порядке, все хорошо, но им нужно провести несколько дней в отделении интенсивной терапии. Перед отъездом я еще раз встретился с ними и снова сказал то же самое – что все идет по плану… А через три дня ребенок умирает… Это ужасные ощущения. Но у врачей порой случаются такие ситуации, и тебе приходится как-будто покрывать себя каким-то металлом, чтобы эта смерть не вогнала тебя в настоящую депрессию, потому что на очереди у тебя новый ребенок, которого нужно оперировать. Даже когда случается что-то очень печальное, ты не должен позволять этому сломать тебя психологически и ввести в неправильное расположение духа перед следующей операцией. Это сложно, но если ты хочешь быть детским кардиохирургом, то должен учиться благодаря тем детям, которые умерли, и понимать, как выстоять психологически.
Сказал ЦРУ, что я врач, а не корректировщик бомбардировок
— Возможно, один из самых ярких эпизодов – проведению операций в Белграде под бомбежками НАТО в 1999 году. Каким Вам запомнится тот экстремальный визит?
— Наша поездка была запланирована на март 1999 года, и конечно, мы пристально следили за новостями. Мы приехали в Белград в воскресенье, а мирные переговоры начались на следующий день. Сербы были рады нас видеть, мы планировали прооперировать 3-4 детей в критическом состоянии и еще нескольких пациентов.
Но через пару дней переговоры зашли в тупик, и в пятницу посольство США нам сообщило, что они эвакуируются. Большинство из нашей группы решили остаться. В следующую среду мы начали последнюю операцию в 16.30, а солнце зашло около 18.30. Через десять минут раздался сигнал воздушной тревоги, а еще через пять мы услышали что-то похожее на гром. Проблема заключалась в том, что он приближался, и местные врачи объяснили, что это бомбы.
Здание больницы слегка тряхнуло. Мы работали в отделении детской интенсивной терапии на 13-м или 14-м этаже. Я сказал: “По какой-то причине моя страна бомбит Белград, и люди, наверное, будут гибнуть. Давайте закончим эту операцию”. Мы провели в больнице всю ночь, только двое из наших коллег решили ехать в гостиницу.
Наутро нас тряхнуло уже основательно: три бомбы одна за другой упали на дом дочери тогдашнего президента Югославии Слободана Милошевича в 500 метрах от нас. Вскоре главврач больницы сказал нам, что нашу программу придется остановить, потому что банк крови для несрочных кардиологических операций может понадобиться для помощи пострадавшим при бомбежках. Он предложил нам выехать через Хорватию в пятницу, субботу или воскресенье.
В пятницу в 7 часов утра мы еще раз приехали в больницу проведать нескольких пациентов. Вдруг я услышал за спиной голос: “Доктор Новик, вы должны уехать сегодня до полудня”. Я обернулся и увидел крупного парня в длинном черном кожаном пальто и в темных очках. Заметьте — в 7 утра. Я понял, что не хочу с ним спорить.
На границе офицер забрал у нас паспорта и пошел внутрь здания. С теми, кто был перед нами, он не делал ничего подобного. Мы не могли понять, что случилось, но через три минут вышел, по-видимому, его начальник, и сказал: “Доктор Новик, я хотел поблагодарить вас от имени сербского народа за то, что вы оперируете наших детей в то время, когда ваша страна бомбит нас. Вы можете приезжать к нам в любое время”. Он вернул нам паспорта, а я прослезился.
Через 15 минут мы были на хорватской стороне, где нас встречали наши местные коллеги и отец ребенка, которого мы раньше оперировали в Загребе. Я не видел новостей по ТВ и спросил: почему сербы просили нас уехать до полудня? Они сказали: “Потому что в это время НАТО начала дневные бомбардировки. Сербы знали об этом и хотели, чтобы вы уехали из страны до этого”.
— Чем в итоге закончилась ваша югославская эпопея?
— Мы благополучно вернулись домой. ЦРУ допросило трех наших медсестер. Мне тоже звонили, но я сказал, что не могу ответить на их вопросы, поскольку не знаю Белграда. И я врач, а не корректировщик бомбовых ударов.
В октябре 1999 года, уже после бомбардировок мы вернулись в Белград, а на следующий год приехали еще четыре раза и выполнили все поставленные задачи, после чего завершили нашу программу.
— А как сложилась судьба детей, которых вы оперировали в тот памятный визит?
— Насколько я знаю, из семей наших пациентов никто не пострадал. Все операции завершились благополучно.
Моя задача — учить специалистов по всему миру
— Что пациенты или их родители пишут после операций, или когда проходит уже много времени?
— В некоторых случаях я ничего не слышу от родителей. Я бы сказал, что получаю письма от родителей в 15 процентах случаев – уже после того, как мы уезжаем из страны. Но я очень часто получаю благодарности от самих детей – уже когда они вырастают и начинают понимать сложность ситуации, в которой когда-то оказались. Понимают, что никто в их стране не мог им помочь, но прилетел какой-то сумасшедший американец и провел операцию. Не так давно пришло письмо от парня из Хорватии, которого я оперировал, когда ему было 18 месяцев. Сейчас ему 24 года. Мама показала ему фотографии, сделанные в то время, когда я его оперировал. Он написал мне, и его письмо заставило меня плакать.
В общей сложности я прооперировал порядка 10 тысяч детей во всем мире, и каждый год получаю от трех до десяти благодарностей от своих уже выросших пациентов. А где-то раз в году мне приходят письма о том, что кто-то из ребят стал родителем, и они называют меня дедушкой. Так что я счастливый дедушка.
Иногда мне приходят письма по-русски из России, Украины, Казахстана, Киргизии, Белоруссии. Перевожу в Google, но это ужасно. К сожалению, я не говорю по-русски – даже несмотря на свои русские корни и на то, что я провожу в России достаточно много времени. Однажды руководитель Исследовательского центра сердечно-сосудистой хирургии доктор Лео Бокерия сказал мне: «Доктор Новик, Вы столько делаете для детей из России и сотрудничаете с нашими врачами. Но почему Вы не говорите по-русски?» Я ответил, что у меня нет хорошего повода, а он сказал, что учиться никогда не поздно.
— Вы могли бы совершенно спокойно работать в США, а вместо этого выбрали мотания по всему миру, да еще в самые неблагополучные страны. Взять хотя бы Ирак или Ливию… Зачем вам это нужно?
— Я сделал этот выбор много лет назад. Тогда я понял, что смогу больше помочь детям с заболеваниями сердца, если буду учить специалистов по всему миру, как им заботиться о таких пациентах в их стране. Конечно, оперировать у себя в США, в моем родном Мемфисе – это прекрасно для детей, которые находятся там. Но таким образом не поможешь детям в других уголках земного шара. В США есть достаточно специалистов надлежащего уровня. Моя задача –учить специалистов по всему миру, чтобы они могли оперировать. Это позволит в общей сложности провести больше операций в год, чем мог бы сделать я один. Если я обучу хирургов в 60-70 странах, и они будут делать по 400-500 операций в год – Боже, насколько это будет лучше для детей, чем если бы я провел 200-300 операций в США.
90 процентов этих операций заканчивается успехом. В интервью Правмиру врач рассказал о своих поездках в Россию, о русских православных корнях, о том, как Господь всякий раз входит с ним в операционную и творит чудеса. Новик награжден орденами нескольких государств, ему давали слово на заседании Генеральной Ассамблеи ООН, он оперировал в Ливии, Ираке, Иране, в тогда еще югославском Белграде, который бомбили американские самолеты. Этот разговор мы записывали в три захода: первый раз врач находился в родном Мемфисе, во второй я поймал его на пути из Колумбии в Ирак, и наконец, в третий – когда он вернулся в Мемфис между поездками в Саудовскую Аравию и Ливию.
В Кемерово и Воронеже будем помогать хирургам делать сложные операции
— Доктор Новик, в наступившем году вы с коллегами планируете посетить Россию пять раз. Что будете делать?— Мы едем в Кемерово 22 февраля. Еще два раза мы туда приезжаем в июне и октябре. Поездки в Воронеж у нас намечены на февраль-март и на сентябрь-октябрь.
В Кемерово мы уже работали около 10 лет назад, это был наш первый проект в России. Однако теперь кардиохирург, которого мы подготовили там, переехал в Санкт-Петербург, и мы хотим подготовить еще одного врача и провести во время первой поездки 12-15 операций.
Местный специалист, с которым мы будем работать, может проводить операции средней степени сложности, а мы надеемся подготовить его для сложных случаев и операций с новорожденными детьми.
В Воронеже сейчас местные врачи создают в больнице детский кардиологический центр, и мы будем им в том числе помогать в этом. Планируем провести 10-12 операций. Если раньше я там оперировал в 90 процентах всех случаев, то теперь роли поменялись: мы будем, в основном, ассистировать, а почти все операции проведет наш воронежский коллега.
— А почему вы вообще больше 10 лет назад решили начать российскую страницу своей деятельности?
— К тому времени наша команда уже была достаточно известна в мире. Люди знали, что мы помогаем в проведении операций на сердце у детей, а также в создании отделений детской кардиологии на местах. Русско-американский кардиохирург из Кливленда Яков Эльгудин, который учился как раз в Кемерово, пришел к нам в конце 2007 года и попросил помочь в развитии детской кардиологии в этом городе. У моей семьи есть русские корни, так что принять это приглашение мне было достаточно просто. Я сказал, что абсолютно готов и буду счастлив работать в России. Как вы знаете, собирать средства для поездок по всему миру всегда непросто, и нам потребовалось около года, чтобы найти их для поездки в Кемерово. Все это время мы поддерживали контакты с местными коллегами и к приезду уже понимали их уровень и чему они хотят научиться. Запрос был такой: помогите нам оперировать самых маленьких пациентов, в том числе новорожденных, и проводить более сложные операции. И мы это сделали. В Кемерово мы ездили 11 раз, прооперировали порядка 150 детей, большинство из которых были очень сложными пациентами. На мой взгляд, нам удалось заложить отличную базу. Теперь мы возобновляем сотрудничество.
Еще один проект у нас был в Нижнем Новгороде, где мы сотрудничали с отделением интенсивной терапии местного госпиталя. Мы туда ездили несколько раз и помогли коллегам устранить недочеты в проведении совершенно конкретных операций. Результат – потрясающий.
— Ваш выбор в пользу России отчасти можно объяснить русскими корнями. Папа у Вас был русским православным. Благодаря ему Вы и познакомились с нашей верой?
— Действительно, папа был русским православным, но он женился на моей матери, которая была с юга США. В тех местах не было русских православных храмов, так что я вырос в баптистской церкви и почти ничего не знал о православии в детстве. Папа ходил в храм, может быть, раз в месяц. Мы тогда посещали греческую православную церковь недалеко от нас. Именно там я узнал, что такое православие.
Перед каждой операцией я прошу Бога о помощи
— Вы проводите сложнейшие операции, на которые согласится не всякий даже опытный врач, и 90 процентов из них завершаются успешно. Как удается добиться такого высокого показателя?
— У нас очень целеустремленная команда. С нами работают и волонтеры, и специалисты, которые заняты на полную ставку. Я очень тщательно выбирал их из тех врачей, которых мы в течение многих лет готовили по всему миру. Так что я выбрал лучших людей – можно даже сказать, выкрал из тех проектов, которыми они занимались. Это настоящая элита, люди, которые очень хорошо работают как команда.
— Что вы испытываете, когда смотрите на своих маленьких пациентов? По-моему, у вас даже голос становится мягче, когда вы говорите о них.
— Обычно я думаю о двух вещах. О будущем этого ребенка, о том, что оно зависит от успеха операции, которую я провожу. Второй момент – как направить его семью на позитивный путь мышления. Они волнуются о своем ребенке, и я хочу им показать, что все под контролем и идет нормально. И эти изменения происходят: из напряженных и тревожных люди становятся более спокойными и счастливыми. Когда мы устраняем проблему, связанную с пороком сердца ребенка, облегчение получает вся семья – не только мама и папа, но и братья, сестры, бабушки, дедушки. Обычно они знают, что происходит, и все беспокоятся о ребенке. Так что успех одной операции положительно сказывается на большом количестве людей. И я думаю, что это один из моментов, который побуждает меня заниматься тем, чем я занимаюсь – помогать семьям быть едиными и счастливыми. Тем семьям, которые прошли через скорбь и волновались о своем ребенке. Это удивительное чувство.
— Каждая операция – это немного чудо…
— (перебивает) Да, это чудо. Если вы внимательно посмотрите на любую операцию, там постоянно происходят чудеса. Например, мы с коллегами приезжаем в какую-то страну, и в это же самое время там рождается малыш с серьезным пороком сердца. Мы можем сразу прооперировать его. Разве это не чудо, что мы приехали как раз тогда, когда этот ребенок родился?
Но бывают и противоположные ситуации. Например, недавно мы были в Саудовской Аравии, в день нашего отъезда оттуда, в больницу, где мы работали, поступил малыш из другого города с серьезным пороком сердца. К сожалению, мы уже не успевали его прооперировать, поэтому они должны были переправить его в столицу страны, Эр-Рияд, поскольку у них не было врачей, которые могли бы провести необходимую операцию.
Иногда после операций даже самые безнадежные пациенты идут на улучшение, и никто не может объяснить, почему. Это тоже чудо. Например, в ноябре 2019 года мы оперировали ребенка в Ираке. Все говорили, что эта 6-летняя девочка умрет. Но она пошла на поправку, и все согласны с тем, что это чудо. У нее были проблемы с желудочком сердца. После операции она была очень слаба, на второй день у нее развилась легочная инфекция, она находилась на максимальной медицинской поддержке, которую только можно представить, и даже при этом все было далеко от нормального. Но она полностью восстановилась. Иначе как чудом это не назвать!
— Вы объясняете это Божьей помощью?
— Да! Я абсолютно верю, что всякий раз, когда я вхожу в операционную, Он тоже входит туда. Каждый день. Я всегда прошу Его помочь мне перед каждой операцией. Например, эта девочка в Ираке… Мы давали ей кучу лекарств, чтобы просто поддержать ее кровяное давление н допустимом уровне. Врачи сказали, что никто не выживает при таком количестве медикаментов. Но она выжила! У нее нормально работают почки, сердце, печень, она выписалась из госпиталя. Да, на это потребовался месяц, но Господь пришел и сказал: «Хорошо, твоя жизнь что-то значит». Я не могу объяснить никак иначе то, что произошло.
Благословенные дети
— А в России у вас бывало подобное?
— В Воронеже у нас был один мальчик, который считался неоперабельным – в России его отказались лечить в трех разных местах. Но его семья отказывалась в это верить.
У него только один сердечный желудочек. Во время одной из операций была выявлена еще более серьезная проблема – сильная легочная гипертензия. Когда я сказал, что его можно прооперировать, мои воронежские коллеги ответили, что я сумасшедший. Конечно, риск был высок.
Состояние пациента день ото дня ухудшалось. Врачи в Воронеже были в отчаянии, родители в отчаянии – у них это был единственный ребенок. Тогда я предложил абсолютно сумасшедшую идею. Я сказал, что если врачи в Воронеже и родители согласятся, то я позвоню руководителю кардиологического отделения в Харькове, где мы тоже работали, и выясню, согласится ли он принять ребенка к нашему следующему приезду туда. Семья согласилась, в Харькове тоже сказали да, при условии, что будет найден спонсор для покрытия расходов на госпитализацию. Это была не гигантская сумма, такого спонсора нашли.
Это был самый разгар противостояния Донбасса и украинского правительства, вы можете себе представить какая была ситуация. Но семья приехала в Харьков, а я застрял в Ливии. Мы там находились с нашей программой, и все полеты из страны были временно прекращены из террористической угрозы — я оказался там в ловушке на шесть дней. Но через пару месяцев у нас была запланирована еще одна поездка в Харьков, и мы перенесли операцию. Я прилетел, прооперировал мальчика, он провел шесть дней в палате интенсивной терапии, еще четыре дня в палате для пациентов средней тяжести и на специальном самолете был доставлен в Воронеж, где находился в больнице еще неделю.
Это была вторая фаза 3-ступенчатой операции. На тот момент ему было 18 месяцев.
Еще через полтора года я вернулся в Воронеж и понял, что ребенок готов к новой операции. Конечно, все волновались, но риск потерять его был уже меньше. Я был уверен, что с парнем все будет в порядке. С тех пор я наблюдаю его два раза в год, мы делаем ЭКГ, рентген, разговариваем с родителями. Удивительная история – никто не хотел принимать его, а сейчас он живет нормальной жизнью, ходит в школу, играет с другими детьми. Спасибо за это моему украинскому другу, который даже не подумал, что ребенок из России, он волновался только о том, чтобы не потерять его.
Теперь, кстати, у него появился маленький братик. Конечно, это еще не все. У него остается только один сердечный желудочек, мы знаем, что со временем могут возникнуть проблемы с печенью, с сердечными клапанами, может потребоваться еще одна операция через несколько лет. Но он может прожить еще 50, 60 лет, и я этого ему желаю.
— А если это просто профессионализм врачей?
— По всем параметрам этот парень не должен был попасть на операцию, и даже при хирургическом вмешательстве шансов выжить у него было немного. Но у Бога были другие планы на этого ребенка.
В общей сложности мы прооперировали в России почти 350 детей. И я бы сказал, что в каждом городе, где мы работали, есть такие удивительные истории. Например, несколько лет назад в Кемерово у нас был двухмесячный ребенок весом 3,5 килограмма с врожденной корригированной транспозицией магистральных артерий. Это порок сердца, при котором в легкие поступает венозная кровь, а в большой круг кровообращения — артериальная. В результате правый сердечный желудочек «несет ответственность» за кровяное давление. Но Господь создал его не для этого, а для кровообращения в легких. Некоторые из таких пациентов сталкиваются с проблемами лет через 5-10 после операций, но большинство достаточно нормально живут лет 15-20 и даже 30. Уровень смертности очень низкий — 1-1,5 процента. Но бывают осложнения – как у этого малыша — при которых даже у врачей, делающих подобные процедуры на постоянной основе, смертность пациентов увеличивается до 15 процентов. Это очень много. В общем, в Кемерово мы увидели младенца, который через пару дней после операции прекрасно себя чувствовал, будто у него ничего и не было. Между прочим, это была первая такая операция в Кемерово, а может, и во всей Сибири. Сейчас ребенок прекрасно развивается.
В Нижнем Новгороде тоже был уникальный случай. Это почти что трагедия – слава Богу, со счастливым финалом. У девочки была блокада легочного клапана. Операция проходила нормально, и местные врачи сказали, что позовут нас, когда мы понадобимся. К сожалению, при вскрытии грудной клетки они повредили аорту. Я в это время находился в соседней от операционной комнате, метрах в 10. Кто-то в панике позвал меня и сказал – «мы не знаем, выживет ли ребенок». Когда я вошел в операционную, кровь была везде – на анестезиологическом аппарате, на операционном столе, на полу. Монитор ЭКГ показывал прямую линию, у девочки не было кровяного давления. Я даже не успел вымыть руки, сразу надел перчатки и встал к столу. С четырьмя другими хирургами, которые были в панике, мы произвели ряд действий, дали лекарства, позволявшие защитить мозг, закрыли все разрезы…
Дело было в пятницу, в последний день нашего визита. Естественно, на банкет по случаю окончания работы мы опоздали. А через два дня я получаю по электронной почте сообщение, что девочка пришла в себя, у нее нет никаких неврологических расстройств. Она провела семь минут без кровяного давления – СЕМЬ! Любой врач скажет, что в таком случае даже 4,5 минуты ведут к неврологическим повреждениям. Я думал, что больше не увижу эту девочку. Но когда перед следующим приездом в Нижний мне прислали список пациентов, которых мы будем смотреть – ее имя было там. Когда мы приехали туда, местные врачи сказали: «Ее мама потребовала, чтобы только доктор Новик проводил операцию!» (смеется)
— Чему вас учат все эти чудесные истории?
— Если ты просишь Бога о помощи, все возможно.
Ты не должен позволять смерти сломать тебя
— Около 90 процентов операций – успешные. Но увы – не все 100. Вы готовы рассказывать об оставшихся десяти процентах?
— Да, я готов. В Киеве у нас был мальчик с очень сложным заболеванием – гипобластический синдром левых отделов сердца (hypoblastic left heart syndrome). Нам пришлось делать ему очень серьезную операцию. Малыш справился с этим прекрасно, его выписали из больницы, и во время следующего визита через несколько месяцев мы сделали еще одну операцию. С хирургической точки зрения все было проведено замечательно. У ребенка были прекрасные результаты, все были воодушевлены этим.
Я прооперировал его за два дня отъезда. Наутро после операции он выглядел прекрасно, мы были счастливы. Это была пятница, а в субботу я улетел. И уже после этого получил печальное сообщение: «У ребенка открылось кровотечение из легких. Мы не смогли поставить вентиляцию, но думаем, что взяли ситуацию под контроль и все выглядит нормально, мы прочистим легкие во вторник или в среду». В понедельник я получил еще одно письмо: «О Боже, кровотечение усиливается, и теперь одна часть легких полна крови, мы не знаем, что стало причиной». К сожалению, малыш умер. Это кровотечение было результатом ранее не диагностированной аномалии: артерия вышла из аорты и пошла в легкие, что не является нормой. Это было ужасно. У нас были прекрасные результаты после двух операций, все были счастливы, а потом ребенка не стало. Иногда такое случается.
— Что вы ощущаете в такие моменты?
— Ты чувствуешь себя абсолютно ужасно. Я общался с родителями ребенка после операции, говорил им, что мы очень воодушевлены, что ребенок в порядке, все хорошо, но им нужно провести несколько дней в отделении интенсивной терапии. Перед отъездом я еще раз встретился с ними и снова сказал то же самое – что все идет по плану… А через три дня ребенок умирает… Это ужасные ощущения. Но у врачей порой случаются такие ситуации, и тебе приходится как-будто покрывать себя каким-то металлом, чтобы эта смерть не вогнала тебя в настоящую депрессию, потому что на очереди у тебя новый ребенок, которого нужно оперировать. Даже когда случается что-то очень печальное, ты не должен позволять этому сломать тебя психологически и ввести в неправильное расположение духа перед следующей операцией. Это сложно, но если ты хочешь быть детским кардиохирургом, то должен учиться благодаря тем детям, которые умерли, и понимать, как выстоять психологически.
Сказал ЦРУ, что я врач, а не корректировщик бомбардировок
— Возможно, один из самых ярких эпизодов – проведению операций в Белграде под бомбежками НАТО в 1999 году. Каким Вам запомнится тот экстремальный визит?
— Наша поездка была запланирована на март 1999 года, и конечно, мы пристально следили за новостями. Мы приехали в Белград в воскресенье, а мирные переговоры начались на следующий день. Сербы были рады нас видеть, мы планировали прооперировать 3-4 детей в критическом состоянии и еще нескольких пациентов.
Но через пару дней переговоры зашли в тупик, и в пятницу посольство США нам сообщило, что они эвакуируются. Большинство из нашей группы решили остаться. В следующую среду мы начали последнюю операцию в 16.30, а солнце зашло около 18.30. Через десять минут раздался сигнал воздушной тревоги, а еще через пять мы услышали что-то похожее на гром. Проблема заключалась в том, что он приближался, и местные врачи объяснили, что это бомбы.
Здание больницы слегка тряхнуло. Мы работали в отделении детской интенсивной терапии на 13-м или 14-м этаже. Я сказал: “По какой-то причине моя страна бомбит Белград, и люди, наверное, будут гибнуть. Давайте закончим эту операцию”. Мы провели в больнице всю ночь, только двое из наших коллег решили ехать в гостиницу.
Наутро нас тряхнуло уже основательно: три бомбы одна за другой упали на дом дочери тогдашнего президента Югославии Слободана Милошевича в 500 метрах от нас. Вскоре главврач больницы сказал нам, что нашу программу придется остановить, потому что банк крови для несрочных кардиологических операций может понадобиться для помощи пострадавшим при бомбежках. Он предложил нам выехать через Хорватию в пятницу, субботу или воскресенье.
В пятницу в 7 часов утра мы еще раз приехали в больницу проведать нескольких пациентов. Вдруг я услышал за спиной голос: “Доктор Новик, вы должны уехать сегодня до полудня”. Я обернулся и увидел крупного парня в длинном черном кожаном пальто и в темных очках. Заметьте — в 7 утра. Я понял, что не хочу с ним спорить.
На границе офицер забрал у нас паспорта и пошел внутрь здания. С теми, кто был перед нами, он не делал ничего подобного. Мы не могли понять, что случилось, но через три минут вышел, по-видимому, его начальник, и сказал: “Доктор Новик, я хотел поблагодарить вас от имени сербского народа за то, что вы оперируете наших детей в то время, когда ваша страна бомбит нас. Вы можете приезжать к нам в любое время”. Он вернул нам паспорта, а я прослезился.
Через 15 минут мы были на хорватской стороне, где нас встречали наши местные коллеги и отец ребенка, которого мы раньше оперировали в Загребе. Я не видел новостей по ТВ и спросил: почему сербы просили нас уехать до полудня? Они сказали: “Потому что в это время НАТО начала дневные бомбардировки. Сербы знали об этом и хотели, чтобы вы уехали из страны до этого”.
— Чем в итоге закончилась ваша югославская эпопея?
— Мы благополучно вернулись домой. ЦРУ допросило трех наших медсестер. Мне тоже звонили, но я сказал, что не могу ответить на их вопросы, поскольку не знаю Белграда. И я врач, а не корректировщик бомбовых ударов.
В октябре 1999 года, уже после бомбардировок мы вернулись в Белград, а на следующий год приехали еще четыре раза и выполнили все поставленные задачи, после чего завершили нашу программу.
— А как сложилась судьба детей, которых вы оперировали в тот памятный визит?
— Насколько я знаю, из семей наших пациентов никто не пострадал. Все операции завершились благополучно.
Моя задача — учить специалистов по всему миру
— Что пациенты или их родители пишут после операций, или когда проходит уже много времени?
— В некоторых случаях я ничего не слышу от родителей. Я бы сказал, что получаю письма от родителей в 15 процентах случаев – уже после того, как мы уезжаем из страны. Но я очень часто получаю благодарности от самих детей – уже когда они вырастают и начинают понимать сложность ситуации, в которой когда-то оказались. Понимают, что никто в их стране не мог им помочь, но прилетел какой-то сумасшедший американец и провел операцию. Не так давно пришло письмо от парня из Хорватии, которого я оперировал, когда ему было 18 месяцев. Сейчас ему 24 года. Мама показала ему фотографии, сделанные в то время, когда я его оперировал. Он написал мне, и его письмо заставило меня плакать.
В общей сложности я прооперировал порядка 10 тысяч детей во всем мире, и каждый год получаю от трех до десяти благодарностей от своих уже выросших пациентов. А где-то раз в году мне приходят письма о том, что кто-то из ребят стал родителем, и они называют меня дедушкой. Так что я счастливый дедушка.
Иногда мне приходят письма по-русски из России, Украины, Казахстана, Киргизии, Белоруссии. Перевожу в Google, но это ужасно. К сожалению, я не говорю по-русски – даже несмотря на свои русские корни и на то, что я провожу в России достаточно много времени. Однажды руководитель Исследовательского центра сердечно-сосудистой хирургии доктор Лео Бокерия сказал мне: «Доктор Новик, Вы столько делаете для детей из России и сотрудничаете с нашими врачами. Но почему Вы не говорите по-русски?» Я ответил, что у меня нет хорошего повода, а он сказал, что учиться никогда не поздно.
— Вы могли бы совершенно спокойно работать в США, а вместо этого выбрали мотания по всему миру, да еще в самые неблагополучные страны. Взять хотя бы Ирак или Ливию… Зачем вам это нужно?
— Я сделал этот выбор много лет назад. Тогда я понял, что смогу больше помочь детям с заболеваниями сердца, если буду учить специалистов по всему миру, как им заботиться о таких пациентах в их стране. Конечно, оперировать у себя в США, в моем родном Мемфисе – это прекрасно для детей, которые находятся там. Но таким образом не поможешь детям в других уголках земного шара. В США есть достаточно специалистов надлежащего уровня. Моя задача –учить специалистов по всему миру, чтобы они могли оперировать. Это позволит в общей сложности провести больше операций в год, чем мог бы сделать я один. Если я обучу хирургов в 60-70 странах, и они будут делать по 400-500 операций в год – Боже, насколько это будет лучше для детей, чем если бы я провел 200-300 операций в США.
Взято: Тут
1915