Марийские голоса в блокадном Ленинграде ( 4 фото )

Подруги Таня Шумилова, Н.Назарова, Вера Охотникова (Александрова), Звениговский район.

Больше сотни 19-летних девчонок из разных районов Марийской республики служили в полку ПВО. Среди них была и Вера Александрова (в замужестве Охотникова), а ее дочь Людмила Иванова рассказала эту историю...

- Марийцы ведь вообще петь любят. - У кого первого родилась идея создать хор, не знаю. Но выдумкой отличался Ваня Отрощенко из Белоруссии, тот умел играть на баяне. В общем, хор появился. Костюмы для выступлений шили из того, что находили. Даже вышивку сделать постарались, потому что каждая марийская девушка умела вышивать. Посмотришь на фото, блузки странные, и понятно становится, что это рубашки, позаимствованные у мужчин-однополчан, чтобы сшить костюмы. Есть в них что-то и украинское, и белорусское, фартучки похожи на марийские.

Из деревни Большое Шигаково Звениговского района в этот призыв попали две подружки – Вера Александрова и Таня Шумилова. Как и другие марийские девчата, они сначала отправились в Волжск, где формировался полк, потом в Москву на короткие обучающие курсы, а затем в изнуренный блокадой Ленинград. Первое, с чем пришлось воевать девушкам, – сапоги. Обмундирование вообще было сильно не по размеру. Одежду хоть как-то ушить можно, а обувь? Одна из маминых однополчанок рассказывала Людмиле Ивановой, что при ее 32-м размере ноги, как скомандуют «Кругом!», она сапоги повернуть не может: сама в них крутится, а носы в другой стороне остаются.


Иван Отрощенко

Но самые большие тяготы, конечно, были связаны с воинскими обязанностями. Недоедавшим девчушкам, в которых, дай Бог, весу по 50 кг, приходилось поднимать в небо и опускать обратно аэростаты заграждения, прикрывавшие город от налетов фашистской авиации. Ручку лебедки крутили по несколько человек, и все равно они с трудом удерживали рвущийся ввысь огромный баллон, наполненный водородом.

Посты AЗ, расположенные в шахматном порядке, закрывали воздушные подступы не только к Ленинграду, но и к Кронштадту, прибрежные воды, промышленные предприятия, улицы, дворы и парки. АЗ были грозной техникой. При столкновении самолету противника могло разрезать крыло тросом, а закрепленная на аэростате мина взрывалась. Но «колбасники», как прозвали на фронте аэростаты за форму, были чрезвычайно опасны и для обслуги на земле: можно подорваться или ручку не удержать.

Аэростаты поднимали чаще всего ночью, днем они заметны, а потому и мирные жители, и защитники города постоянно страдали от бомбежек. Вера Александрова как-то поделилась с родными тем, чего боялась больше всего. Самые страшные впечатления оставила зимняя Ладога. Если на реке заставала бомбежка, приходилось падать и лежать очень долго, пока все не закончится. Снег и лед плавились под телами, кругом полыньи от бомб, и девчонки попросту боялись утонуть.

- Марийцы вообще петь любят, - продолжает Людмила Иванова. - У кого первого родилась идея создать хор, не знаю. Но выдумкой отличался Иван Отрощенко из Белоруссии, тот умел играть на баяне. В общем, хор появился. Костюмы для выступлений шили из того, что находили. Даже вышивку сделать постарались, потому что каждая марийская девушка умела вышивать. Посмотришь на фото, блузки странные, и понятно становится, что это рубашки, позаимствованные у мужчин-однополчан, чтобы сшить костюмы. Есть в них что-то и украинское, и белорусское, фартучки похожи на марийские.

ыступал хор перед полком, пел марийские песни. Эти лиричные народные напевы чаще всего рассказывали о любви, о жизни. А о чем еще могли мечтать хрупкие девчата, юность которых пришлась на смертельные годы? Мужчины-сослуживцы относились к девушкам очень уважительно, потому что они не только обороняли город, а тянули на себе все бытовые заботы – обстирывали, готовили, убирали, перевязывали раны. И конечно, лечили душу песнями.

- Пение, я думаю, помогало в тяжелые минуты, - говорит Людмила Васильевна. - Хор и марийская песня связывали девушек с малой родиной, с домом. Когда война закончилась, им предложили остаться в Ленинграде восстанавливать город. Но все, кто выжил, вернулись домой, тянуло их обратно в свой край.

Уже в послевоенные годы Людмиле Ивановой и ее мужу журналисту Ивану Иванову удалось собрать однополчанок. Когда попросили их спеть что-то из фронтового репертуара, песня сразу полилась очень складно, несмотря на то, что женщины давным-давно не виделись и, конечно, не репетировали. Самой Людмиле Васильевне хотелось больше узнать о маме, умершей вскоре после войны. Как в результате выяснилось, жизнь у многих сослуживиц сложилась не сладко.

«Я выросла в солдатской шинели»
Многие фронтовики не очень-то любили возвращаться к теме войны, эта боль постоянно сидела комом в горле. А у воевавших девушек были особые причины замкнуться, потому что, придя с фронта, они столкнулись с непредвиденным.

- На войне они были героинями, награжденными орденами и медалями, а вернувшись домой, получили приставку «рама», «раскладушка», - с горечью рассказывает Людмила Иванова. - И если бабьи пересуды еще как-то объяснялись завистью и ревностью, то более всего было обидно услышать оскорбления от некоторых мужчин-фронтовиков. Они как будто забыли, что девушки воевали рядом, плечом к плечу. Сказалось это и на дальнейшей судьбе. Не у всех маминых однополчанок удались благополучные семьи, мужья ревновали к войне.


Вера Охотникова

Трагично завершилась жизнь и у Веры Охотниковой. Будучи уже замужем и родив второго ребенка, она оказалась в заключении.

- Многое в судьбе мамы мне было неизвестно, мне было три года, когда она умерла, - делится пронзительной историей Людмила Васильевна. - По прошествии времени я случайно узнала, что она попала в тюрьму, на лесоповал. Работала в магазине, посадили за недостачу. Тогда денег у людей в деревне недоставало. Как рассказывала родня, все брали продукты под запись, а когда началась ревизия, для них тетрадка с долгами – не документ, и хотя родные продали корову с теленком и покрыли всю сумму, от срока маму это не спасло. Там, в Ошлинской тюрьме, умер от бронхита мой совсем маленький братик Ростислав – его, грудничка, разрешили маме взять с собой. Помню, как за братом приехали трое высоких мужчин в темных шинелях. Я тогда не понимала, что происходит, не знала, где мама, и думала, что чужие дяди забирают Ростика за то, что он постоянно плачет. А я-то ведь тоже себя не всегда хорошо вела, поэтому спрятала голову в коленях у бабушки, чтобы меня не нашли. Больше мы Ростислава не видели.

Там же в тюрьме подкосила болезнь и Веру Охотникову, выпустили ее уже умирать.

- Маме было всего 27 лет, шел 1950 год, - продолжает Людмила Иванова. - Все, что помню о ней, как лежала больная дома, ее съедал рак, а папа плакал. Из маминой шинели мне сшили пальтишко, я в нем все детство пробегала, а потому говорю, что выросла в солдатской шинели.

Елена Рогачёва