Плебей и джентльмен ( 1 фото )

- карты по вторникам.

Мартовская истерика первого консула. Карикатуру условно будем считать и картой.


Надо заметить, что даже в годы своего детства и юношества, ваш блогир совершенно не увлекался наполеоновской легендой. Возможно, что это проистекало не только из здорового критицизма вообще и любви к германской истории в частности, но и потому, что она, наполеоновская легенда, даже в английском ее изложении, слишком уж сахарная, до отвращения. С самого первого "знакомства" с Бонапартом меня не покидало ощущение фальшивости образа "маленького капрала" в сером походном сюртуке.

И что же? Интуиция меня не подвела. Прошли годы и образ Наполеона обрисовался вполне наглядно - лучшей характеристикой этого образа являются афоризмы покойного генерала, такие же безвкусные, как и он сам. И это мы говорим о "парадных фразах", а подлинные выражения Наполеона куда хуже.

При всех своих крайне практических талантах (вовремя написать памфлет в поддержку правящей террористической партии, умело развернуть пушки на мирных горожан, не забывать отправлять награбленное в Италии нужным людям в Париж, решительно укладывать по десять тысяч человек в день на маршах, своевременно бросить Итальянскую, Египетскую и Русскую армии соответственно - и т.д., и т.п.), первый Бонапарт представляется мне крайне неинтересным человеком. И - неприятным, даже по меркам людей его профессии, т.е. "народных диктаторов".

Это был вовсе не "классический" француз, по своему характеру, манерам и даже привычкам. Итальянский тиран, южного типа - мстительный, злопамятный, недоверчивый, а вместе с тем и практичный до ремесленничества. Актером, впрочем, он был прекрасным - и разыгрывать сценки как великодушия, так и гнева, мог лучше любого европейского дипломата. Если же говорить о Наполеоне как о правителе, то это был не только "народный император" (т.е., человек сознательно это народовластие, - сиречь процесс увеличения роли общества в управлении страной - умаляющий), но и технократ, в худшем смысле этого слова.

Какой он был дипломат - известно всем. Как и многие после него, Наполеон сперва казался свежим человеком, способным подойти к вопросам европейской политики не зашоренным, а и более того - разрешить их. И, как это всего оказывается с "народной дипломатией", следствием его "свежего практического ума" стали действия такой неодолимой глупости и упрямства, на которые дипломаты "старой школы" были просто органически неспособны.

Пример Испании в этом смысле предельно характерен (и мы еще вернемся к этой теме, после того как перебьют российских гадов и я смогу вновь обратиться к своим "дипломатическим запискам") - но вовсе не уникален. Муссолини не зря считал корсиканца своим кумиром - у них, без шуток, было крайне много общего, только дуче был непобедим на газетных полях, а император - на обычных. Впрочем, "непобедимость" эта весьма своеобразного рода - и мы ее уже не раз обсуждали.

Так вот, отходя от этих несколько общих замечаний, обратимся к теме сегодняшнего поста - описанию знаменитой полемики между первым консулом Франции и британским посланником в ней же. Общая диспозиция весной 1803 года выглядела примерно так: заключив в 1801-1802 гг. мирные договоры с Англией и Австрией мир, французы принялись перекраивать карту Европы совершенно не обращая внимания на дух этих соглашений, но требовательно споря по каждой букве.

Таким образом, захватывая целые страны и навязывая им профранцузские правительства, в Париже настоятельно требовали от Лондона очистить наконец-то Мальту, все еще удерживаемую войсками короля Георга. Недвусмысленные опасения англичан, указывающих на то, что французское правительство ведет себя на континенте в лучших традициях дипломатии Людовика XIV, отвергались как оскорбительные для достоинства первого консула. Дипломатическая полемика вышла за пределы политической борьбы, перекинувшись и на страницы газет - причем, если французской прессой управлял сам Бонапарт (и тут дуче берет реванш у своего кумира - Наполеон газетную кампанию проиграл вчистую), то британская пресса действовала без венценосного флагмана, и от того - еще удачнее.

Тут-то у первого консула и не выдержали нервы. Он вообще частенько прибегал к этому нехитрому приему с истерическими вспышками, но будет заблуждением считать это лишь актерской игрой - Бонапарт и в самом деле испытывал страшные приступы гнева, сопровождающиеся рукоприкладством по отношению к слугам и даже советникам. И, увы, чем дальше - тем чаще и сильнее. Но в 1803 году он еще вполне распоряжался собой, а потому можно смело утверждать, что как минимум первая из двух знаменитых перебранок с лором Чарльзом Уитвортом была плодом заранее обдуманного намерения, а не эмоциональной разрядкой. Вторая, вероятнее всего - нет, но надо же учитывать и тот факт, что консул искренне считал посла организатором убийства царя Павла, что придавало их беседам неповторимый колорит...

Однако, судить (и проводить параллели с недавними событиями) вам - и для этого я предлагаю пройти всем под кат, где вас ожидает Вальтер Скотт и обширная цитата из его великолепной "Жизни Наполеона Бонапарта, императора французов", вышедшей в 1827 году. Кстати говоря, пояснения к описанию Русской кампании знаменитому писателю давал не менее знаменитый "железный герцог" - но это уже отдельная тема.

Итак, прошу.

Мы не станем извиняться за то, что подробно расскажем о свиданиях первого консула с лордом Витвортом... В них хорошо раскрывается характер Наполеона, и к тому же последствия этих встреч имели самое решительное влияние на его судьбу и судьбу целого света. Первая их встреча и разговор имели место в Тюильри 17 февраля 1803 года... Бонапарт начал с преамбулы, что цель его при данном свидании состоит в том, чтобы сообщить через лорда Витворта Королю Английскому о своих чувствах ясно, просто и недвусмысленно.
После этого он говорил безостановочно около двух часов, иногда сбиваясь в речи своей от гнева, каждый раз воспламеняющегося при исчислении причин его неудовольствия Англией и ее политикой. Правда, он ни разу не нарушил при том вежливости по отношению к самому посланнику...

Он жаловался на медлительность Британии в отказе от Александрии и Мальты, решительно добавив по поводу последней, что он так же легко согласится на то, чтобы англичане владели предместьем Св. Антония, как и этим островом. Затем он упомянул о6 оскорбительных для него в для Франции статьях, публикующихся в английских периодических изданиях, и особенно - во французском журнале, издаваемом в Лондоне. Он утверждал, что Жорж Кадудаль и все шуанские вожди, покушавшиеся на его драгоценную жизнь, находили себе убежище и помощь в Англии, и что в Нормандии пойманы два злодея, подосланные французскими эмигрантами, чтобы его убить. «Это, - сказал он, - всенародно будет доказано на суде».

Затем он обратился к своему любимому Египту, уверяя, что он мог бы завладеть им, если бы только того захотел, и прибавил, что слишком мало дорожит этим завоеванием для того, чтобы начинать из-за него войну. Однако, коснувшись этого предмета, он немедленно обнаружил, что намерение снова захватить эту землю было им лишь отложено, но вовсе не забыто навсегда... «Египет, - сказал он, должен рано или поздно принадлежать Франции - или через полное падение турецкого правительства или же по договору с Портой». В доказательство миролюбия своих намерений он сознался, что ему нет выгоды начинать войну, поскольку он не может иначе напасть на Англию, как лишь с помощью морского десанта, риск и опасность которого он трезво признавал. «Шансы не в мою пользу: сто против одного. Однако эта попытка будет предпринята, если меня вынудят начать войну».

Далее он высоко оценил военные силы обеих держав... «Французская армия, - сказал он, - скоро будет доведена набором рекрутов до четырехсот восьмидесяти тысяч человек, а английский флот ныне таков, что я и через десять лет вряд ли буду иметь подобный ему. Соединив свои силы и будучи союзниками, две эти державы владели бы целым светом. Если бы я видел, - продолжал он, - хоть признаки малейшей приязни со стороны Англии, то она получила бы себе вознаграждение на суше, торговые трактаты и вообще все, что бы только пожелала». Но он был вынужден признать, что взаимная неприязнь с каждым днем возрастает, поскольку веющий из Англии ветер несет ему только одну вражду и ненависть.
Затем он коснулся как бы побочной темы, перебрав все европейские державы и утверждая, что Англия не может надеяться на помощь ни одной из них, воюя с Францией... В заключение своей речи он потребовал (именно так) немедленного выполнения Амьенского трактата и запрещения публикации вредных статей в английских журналах. В противном случае - быть войне.

Во время этой длинной, сбивчивой речи, которую первый консул произнес, можно сказать, не переводя дыхания, лорд Витворт, несмотря на то, что свидание длилось два часа, едва нашел возможность сказать несколько слов в ответ... Когда же он было начал излагать причины новых опасений, заставивших английского короля требовать более выгодных условий, ссылаясь на недавно захваченные Францией земли, то Наполеон тут же прервал его. «Полагаю, что вы подразумеваете под этим Пьемонт и Швейцарию, - сказал он, -это такие пустяки, что не стоит и говорить... Думаю, что это нужно было предвидеть во время переговоров. Теперь уж вы не имеете права за них вступаться». По поводу предлагаемого Англии вознаграждения из отнятой у Европы общей добычи, если держава эта вступит в союз с Наполеоном, лорд Витворт холодно заметил, что честь английского короля ограничивается тем, чтобы надежно охранять то, что ему по праву принадлежит, не посягая на чужую собственность...

Они расстались вежливо, но лорд Витворт отлично понял, что Бонапарт ни за что не откажется от своих притязаний на Мальту. Британское министерство было такого же мнения, и его величество предложил палате депутатов увеличить военные силы Англии дня защиты ее в случае французского вторжения. Министры в свою очередь говорили о различных приготовлениях, деятельно ведущихся в разных портах Франции, но отчего-то не возражали против этого во время переговоров двух держав. Оттого, вольно или невольно французы получили тот перевес, усиливавший опасность хищных притязаний первого консула. В его подлинных стремлениях и желаниях, в его чувстве вражды к Великобритании сомневаться не приходилось...

Талейрану было поручено довести до сведения лорда Витворта те меры, с помощью которых Франция могла поразить Англию если не прямо, то нападением на те европейские державы, чья свобода от военных притеснений была дорога Великобритании. «Естественно, - говорил Талейран в своей ноте, - что Англия в случае приказа короля возьмется за оружие. Если это случится, то Франция сделает то же самое. Она пошлет армию в Голландию, поставят лагерь на границах Ганновера, удержит свои войска в Швейцарии, отправит отряд в Южную Италию и, наконец, расположит войска для наблюдения по берегам моря».

Все эти угрозы, кроме последней, относились к отдаленным и нейтральным державам, которые ни в чем против Франции не провинились. Теперь же они могли подвергнуться военному вторжению и всяческим притеснениям, поскольку Британия желала видеть их счастливыми и независимыми и угнетение этих государств было ей не по нраву... это воистину был новый способ ведения войны с державой, на которую не осмеливались напасть прямо, а действовали, притесняя беззащитных и нейтральных соседей.

Вскоре после отправки этой ноты английскому правительству Бонапарт, раздраженный предложением короля Великобритании парламенту, решил вообще покончить с переговорами между Францией и Англией. Избранные им для этого место, время и сами средства были одинаково необычны. На торжественном съезде в Тюильри 12 марта 1803 года первый консул подошел к лорду Витюрту в явном и сильном волнении и сказал умышленно громко, чтобы все присутствующие могли слышать: «Итак, вы решились воевать!» После этого, не слушая английского посланника, он продолжал: «Мы дрались пятнадцать лет! Вы хотите еще пятнадцать лет драться! Вы меня к этому принуждаете!» Потом он обратился к графу Моркову и к кавалеру Аззаре: «Англичане хотят войны... Но если они первые обнажат меч, то я последний вложу его в ножны. Они не соблюдают трактатов, так задернем же их черным крепом!»

После этого он снова заговорил с лордом Витвортом: «К чему это вооружение? Против кого вы принимаете такие меры предосторожности? У меня нет ни одного линейного корабля в портах Франции. Но если вы возьметесь за оружие, то и я сделаю это. Если вы хотите драться, то и я буду драться. Вы можете истребить Францию, но испугать ее вам не под силу». «Мы не хотим ни того ни другого, - отвечал спокойно лорд Витворт. - Мы желаем жить с ней в добром согласии». «Так соблюдайте трактаты, - сказал Бонапарт гневно. - Горе тем, кто их нарушает! Они будут отвечать за последствия своих действий перед всей Европой». Сказан это и повторив два раза свои последние слова, Бонапарт покинул собрание, весьма пораженное и шокированное неуместностью и неприличием этой сцены.