ПОЧЕМУ ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ РУГАЛ АХМАТОВУ, ЦВЕТАЕВУ И ВООБЩЕ ОТКАЗЫВАЛ ЖЕНСКОЙ ПОЭЗИИ В ПРАВЕ БЫТЬ ( 4 фото )

НА КОБЗОНА ЧЕМ-ТО ПОХОЖ...

11 февраля отмечал день рождения поэт Юрий Кузнецов (1941-2003).

1970-ые годы прошли в Советской поэзии под знаком его да Рубцова. Во всех литературных парадных говорили о Кузнецове, как об авторе, создавшем свою космогонию, выработавшем свой голос.

Проблема состояла в том, что Кузнецов оказался слишком сложен для понимания широкими слоями, претендуя при этом на первенство и средь них тоже.

Установка на популярность привела критикующего эстрадное направление в поэзии Кузнецова к эстрадным заявлениям. Он принялся сыпать парадоксами: «Февраль» Багрицкого оканчивается пошлостью, «Свеча горела на столе» Пастернака находится в рискованной близости к пошлости, «Хорошая девочка Лида» Смелякова — плакат и т. д»

Скандал разгорелся, когда Кузнецов обрушился с критикой на поэтов военного поколения, которые к 1970-ым захватили все издательские и начальственные площадки. Нынче сие подзабылось, а вот нападки Кузнецова на поэзию женщин нет-нет да и поставят ему в строку.

Ведь Кузнецов попросту отказывал женской поэзии в праве на существование.

Впервые он затронул тему сию 1 июля 1981 года на Седьмом Съезде писателей СССР. Поднявшись на трибуну, Кузнецов сказал:  «…чтобы мы не говорили о прекрасном поле, в поэзии для него существует только три пути: рукоделие (тип Ахматовой), истерия (тип Цветаевой) и подражание (общий безликий тип). Кто думает иначе, тот не понимает природы творчества». 

Особо прелестна здесь фраза последняя, напрочь отметающая возможность дискуссии.

Кое-кто правда попытался дискутировать. Вечно «немогумолчащий» Евтушенко давно точил зуб на Кузнецова, не в силах хорошо относиться к человеку, который оценивал перспективы современной поэзии так: «В поэзии останутся только поэты: Н. Рубцов и Н. Тряпкин, а не остроумный журналист, пишущий в рифму, каким, например, я всегда считал нашего самого модного стихотворца».

Прочитав стенографический отчет писательского съезда, Евтушенко позвонил Кузнецову с отповедью: «Это безнравственно! Это всё равно, как если бы ты оскорбил мою мать!»


Но сие была, так сказать, кулуарная склока. Стенограмму съезда издали не широким, культмассовым тиражом. Обыкновенные читатели пребывали не в курсе, как именно относится Кузнецов к Ахматовой и Цветаевой, чей культ во времена позднего застоя граничил с поклонением божеству. Если под царственность Ахматовой работать было сложно (здесь просто брали на вооружение снисходительную к простым смертным маску), то раздрызг чувств Цветаевой копировали тысячи неуравновешенных фемин.

Дразня пишущих барышень Кузнецов разразился статьей «Союз души с душой родной (О любовной лирике)». Процитировав Блока: «Когда пишет мужчина, он смотрит на бога, когда пишет женщина, она смотрит на мужчину», пошел дальше:

«Некоторых поэтесс хвалят за то, что они преодолели «женский» барьер и пишут широко, по-мужски. Но это заблуждение. Это значит, что женщина подражает мужчине, и ничего более. Но спорить на эту тему бесполезно, ибо спор будет не по существу, а сведётся к пустякам, скорее всего к обвинению в нарушениях приличий: пусть это, мол, так, но зачем об этом говорить во всеуслышание?»

Особенно досталось в статье той Ахматовой:

«Русскому человеку иногда от скуки любопытно понаблюдать за мухой. Не за слоном — за простой мухой. Вот она бьётся о стекло, хотя рядом открыта форточка, вот садится и потирает лапками перед собой — совсем как пьяница в предвкушении выпивки; а вот вертит изящной головкой и охорашивается, грациозно перебирая лапками.

В стихах Ахматовой много рассыпано таких жестов ручками».


фото с сайта tass.ru

И на этом Кузнецов не успокоился, выдав еще статью «Под женским знаком», где договорился, что из всех творческих направлений женщина превосходит мужчину лишь в танце, а «В остальных искусствах их талант невелик. Они исполнители, а не творцы. Женщины не создали ни одного великого произведения. Ни одна женщина не раскрыла мир женской души — это за них пришлось сделать мужчинам. Поэтому всё лучшее, и высокое, и глубокое о женщине написано не ими».

Тут опять пошла персонализация и вот что странно, фиксируясь на Цветаевой и Ахматовой, Кузнецов никогда не трогал свою современницу Беллу Ахмадулину, а Светлану Кузнецову даже хвалил (КАК ОДНА ПОЭТЕССА ДРУГУЮ СУМАСШЕДШЕЙ ОБЪЯВИЛА). Цветаеву же и Ахматову побивал, обращаясь к классикам.

«И в небесах я вижу бога…

Это Лермонтов. Вон куда смотрит мужчина.

Он снова тронул мои колени

Почти не дрогнувшей рукой.

Это Ахматова. Вот куда смотрит женщина.

Душа хотела б быть звездой…

Это Тютчев. Вот чего желает мужчина.

Горечь! Горечь! Вечный привкус

На губах твоих, о страсть!

Горечь! Горечь! Вечный искус —

Окончательнее пасть.

Это Цветаева. Вот чего хочет женщина».

Единственный аспект, где Кузнецов находил женскую поэзию оригинальной, это потеря. При потере женщина обретает голос («Пусть даже такой истеричный, как цветаевский вопль)». 

Вал возмущенных писем оказался запределен. Кузнецову пришлось объясняться в интервью с Вячеславом Огрызко. Он еще раз повторил, что Ахматова и Цветаева - поэтессы, чье значение сильно преувеличено критикой. При этом обвинял Ахматову в гигантомании, как, мол, можно говорить: «А если когда-нибудь в этой стране воздвигнуть задумают памятник мне»?

Кузнецов забыл, что поэтическая традиция установления памятников самому себе берет начало аж от Горация, о чем известно каждому читающему по-русски: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…»?


картинка с сайта poembook.ru

С воцарением рынка интерес к поэзии упал. Обескураженный Кузнецов, вспоминая прошлое, когда его заявления вызывали шум времени, сетовал в интервью Геннадию Красникову: «...тогда иерархия ценностей была поставлена с ног на голову. Это тогда. А сейчас вообще никакой такой иерархии нет в помине, или делается вид, что её нет. Сплошь подмена. Дурное выдаётся за хорошее, а хорошее за дурное. На глазах царят пошлость, чернуха и порнуха».

Слава Богу, в воцарившейся пошлости, чернухе и порнухе Ахматову и Цветаеву Кузнецов не обвинял.