Костяника-ягода ( 1 фото )

С тех пор, как провели кабельное, Костян рыбачил. Снулая продавщица в продуктовом, что за углом, встречала его каждый день одинаково, выпучив в немом приветствии свои прозрачные рыбьи зенки. В ответ на ссыпанную в блюдце пригоршню мелочи выставляла на прилавок тёплые мальки.

- Курить будем?
- Да, пачку «Родопи», как обычно, пожалуйста.

Распихав мерзавчики по внутренним карманам демисезонки, Костян скорым шагом торопился обратно. Канал «Охота и рыбалка» гонял по кабельному круглые сутки – рыбачь, не хочу. Костян тяжело опускался в хрустящие пружины продавленного дивана и замирал перед линзой телевизора. Ревностно следил за чужими подводками и подсечками, представляя себя на месте героя телепередачи. Не глядя цеплял зубами первую податливую бескозырку. Пахучая тёплая водка шибала горклой отдачей в нос – яростно занюхивал колючим шерстяным рукавом, зажмурив глаза.

На исходе второго малька попускало, привычно размазывало приятной ломотой в обрюзгшем теле. Мельтешение на экране телевизора начинало слоиться, звук что-то невнятно бубнил на заднем фоне. Осоловелые глаза Костяна медленно закрывались, и в тягучих пьяных мыслях своих он невесомо парил туда, далеко – где яркими красками забытья плевалась его безвременно почившая память.

***

Стоило деду стронуть с места в сенях болотники, как лайка уже кружила подле, тыкалась в колени влажным носом, виляя хвостом-колечком, радостно взвизгивала.

- Коська, харч собрали?
- А как же, деда, вот он.
- Ну, пошли что ли тогда.

Коська поспевает за широким дедовым шагом до берега, где их ожидает снаряженная моторка. Лайка носится взад вперёд по тропке, облаивая своё собачье счастье. Будет сидеть в самом носу лодки, прядая в нетерпении ушами.

Закат отгорел ровно, западая алым маревом за горизонт. Недолгие сумерки окутали было сумрачный ельник, вытянувшийся вдоль берега, но уже скоро кромешная ночь распоясалась над застывшим в безветрии озером. Песчаная коса, поросшая редкими соснами, плавно изогнувшись, половинила широкий залив. С одной стороны, там, где она примыкала к берегу, чернело илистое дно полузасохшей старицы. Сетям, что раззявились ячеёй в мелководье залива, стоять до шести утра, а Коське с дедом коротать ночное возле костра за чаем с дымком. Собака, оббегав всё прибрежье, свернулась клубочком тут же рядом, сложив умную голову на передние лапы.

- А хошь Коська на спор чайник из огня на ладонь поставлю, и ничего мне не будет?
- Как это, деда?
- А вот глянь.

Дед снимает с рогатины плюющий с носика хрустальными брызгами только что закипевший чайник и спокойно, нарочито не торопясь, ставит донышком на раскрытую ладонь.

- Деда, горячо же, сымай! – Коська посунулся поближе, не веря своим глазам.

Победно выдержав секунды три-четыре, дед также спокойно, взяв другой рукой за дужку, ставит чайник на светлый песок подле костра.

- Пока бурлит - ничего руке не будет. Вода внутри забирает пузырьками жар ото дна. А чуть передержишь и ожог. Так-то. Эх, знал бы ты, Коська-Костяника, сколь я поллитр на спор таким макаром себе сподобил.
- Вот это да-а-а, деда. А я так смогу? – Коська таращит удивлённые глаза и изумлённо качает вихрастой головой.
- Смогешь. Как подрастёшь. Но сперва с тебя поллитра, имей в виду.

Глухо заворчав, встрепенулась собака, вглядываясь в темноту за светлым кругом от пламени костра. Это жалобным детским плачем затянула свою похоронную песнь росомаха. Заунывно вытягивала с короткими истеричными взвизгами, временами что-то невнятно бормотала. Бродила где-то совсем рядом, нарезая сужающимися кругами непроглядную темь.

- Слышь, деда. А к нам не выйдет, не?
- На огонь не пойдёт. Да и собака здесь. На плач её главное не ходить в чащобу. А то не вернёшься. Зазывает, вишь, как старается. – дед подхватил пару кривых смолистых сучьев, подбросил в костёр. Трескучее пламя ухватилось за добавку, жадно облизывая быстрыми жёлтыми языками сосновый сушняк.
- И что, деда? Напасть может? – Коська придвинулся ближе к костру, зябко ёжась худыми плечами.
- Росомаху даже медведь стороной обходит. Она хитрый зверь, опасный. Наметит добычу и обхаживает, не отцепится.
- Хорошо, мы дров загодя нарубили.
- А то.

***

С треском захлопнулась от сквозняка форточка. Костян очнулся и, продрав глаза, глянул на часы. Половина девятого. Надо успеть до магазина, через полчаса закроется. Костян пошарился по карманам, заглянул в верхний ящик прихожки. В лопатнике ютились несколько сиротливых червонцев. С последней получки оставалось сущее копьё. Что делать дальше - Костян не знал. С завода уже как две недели нагнали за синьку.

Литровую баклаху технаря через проходную протащил Вовчик. Рецепт был прост – развели один к одному с крепким холодным чаем. В таком разе запросто можно уложить полстакана безо всякой закуси. В ночную смену спокойно, мастак завалится спать в бытовке, и гуляй рванина. С тех пор как Костян с полгода назад устроился на лесопилку, он старался в дневную не выходить. Днём суетит начальство, бегает, моросит за планы выработки готовой продукции. А что её вырабатывать? Знай себе, гудит пилорама да визжат циркулярки. Раскидал чокером штабель кругляка на подаче и в подсобку. Хватанули с Вованом по полстакана, перекурили и обратно. Так, глядишь, и пролетит ночная.

В тот раз всю мазуту спалил Корявый. Он работал второй месяц, устроился после армейки водилой на балерине, таскал пакеты распущенной обрезной доски в цех готовой продукции. Его и угостили-то всего, считай, пару-тройку раз, а прогадали – развезло щенка напрочь. Он и ссыпал на повороте с под брюха балерины готовый пакет, не застопорив по пьяни захваты. Мало того, ещё и перевернулся. Мастак прибежал, работа встала, нюхнул – все синие, хороши. У него походу давно накипело, да повода не было, а тут такая удача. Вот и впаяли Костяну в трудовую восемьдесят первую статью. А с такой рекомендацией, да без образования за пазухой – голяк полный. Ладно, что-нибудь, глядишь, придумается. Дай Бог, не загнёмся.

Вечер был свеж и прохладен. Затарившись в магазе водярой, Костян прихватил на сдачу бутылку «Жигулёвского», чтобы на обратном пути мальца охолонуть под грибком на детской площадке. Делать всё равно нечего. Свернув во двор, Костян полез было в карман за бутылкой жигуля, но увидел, что место под грибком уже занято. Два тёмных в вечерних сумерках силуэта походу вечеряли беленькой, укрывшись на детской площадке от случайного наряда милиции.

- Земеля, выручи спичкой, невпадло. – донеслось с хрипотцой из-под грибка.

Костян подошёл, достал коробок, скрежетнув чиркашом, дал прикурить одному, после второму.

- От души, мужик.
- Да не за что.

Костян прикурился сам и чувствуя, что прервал разговор, отошёл под козырёк подъезда, присел на оградку возле заплёванной урны. Потягивая пивко, ненароком прислушался к тому, о чём гутарили двое под грибком.

«... Я к тому времени в сизо уже как полгода под следствием. И приходит, значит, этап с кпз, упакованный ещё. Ну и нам в масть земель повстречать, подогреться. Короче этап пришел, общение, картья, чай-кипяток. Один из старых с этапа на дальняк полез и как даст газья за ширмой. А другой ртом беззубым ржёт и шамкает: «Знакомый гудок, походу на этой фабрике я пахал» Тут, значит, ширма открывается, там другой зэка со шляпой наперевес: «Слышь, ты на вот этой лавочке не перекуривал часом?». Вот тут, прикинь, вся хата впополам согнулась от смеха… Тот, второй – это Костяника-вор был. Любил он романы тискать про то, как матушку не застал, по ходкам чалясь. Жалостно складывал, дескать, любила матушка его костянику-ягоду, вместе, пока он мальцом был, ходили собирать, и вот, значит, вернётся он в отчий дом и матушке ягоды принесёт. Но померла она, не дождалась. А погоняло его от этого, нет ли, не знаю. Он так и загнулся потом на зоне, вольного воздуха не хлебнув напоследок…»

Второй собеседник под грибком глубоко вздохнул и пульнул заковыристо матом. Костян отчего-то зябко поёжился, с тоской глянул на обшарпанные стены хрущёвки напротив и пошёл домой. Грохотнул дверью в передней, сбросил боты под вешалку. Комната озарялась неровными нервными вспышками экрана оставшегося включённым телевизора. Костян присмотрелся и удивлённо присвистнул совпадению. По каналу «Охота и рыбалка» в очередном сюжете показывали места его детства.

Костяну отчего-то щемануло в груди, и позорно повлажнели покрасневшие с перепою глаза. Когда деда не стало, Костян наведался в деревню только раз. К тому времени он успел с грехом пополам закончить восьмилетку, но хабзайку после бросил, так и не доучившись. А в первые каникулы примчал, наколымив деревянных на разгрузке вагонов. Собирался вдосталь порыбалить по дедовым местам. Забухал с порога, с давнишними корешами. Неделя пролетела в гульбе, а там и обратно в город. До дедовой могилки Костян так и не дошёл.

Дальше пуще того всё летело в тартарары. Костян всё ожидал, что вот-вот в его жизни случится что-то важное, но, привыкнув плыть по течению, так и остался бесхребетным перекати-полем. Год сменял другой, вдогон торопился следующий, но Костян застыл в тоскливом безвременье куском оплывшего тюленьего жира. Может потому, что лихоимка-судьбина опрометчиво завела его в чащобу, а может и потому, что не было рядом того человека, который указал бы Костяну путь обратно – к свету костра. Ведь не бывает никчёмных людей, а если и бывает, то к чему они?

***

Вот он поворот. Одолев приземистый замшелый взгорок, Костян миновал пару покосившихся от времени оградок и вышел к дедовой могилке. Из зарослей густо разросшегося черничника выглядывала усыпанная сосновой хвоёй чурка. Костян обмахнул её рукавом, сел, выдохнул. Достал из-за пазухи выцыганенную дедом на спор поллитру. Возле самого креста, рядышком с битым, синей каёмки блюдцем и помутневшей от времени стопкой притулился слабый росток костяники-ягоды. Дай Бог, вырастет, не загнётся.