Дальний Восток ( 1 фото )

- коварство англичан и Японская война. "Маленькие письма" А.С. Суворина, февраль - март 1904 г.


Четыре года назад я сделал небольшую (всего два поста) подборку из "Нового времени" и суворинского дневника времен Русско-японской войны - вы можете найти ее по этой ссылке - и теперь с удовольствием обращаюсь к той же теме, но уже несколько подробнее.

Я не хочу выкладывать все письма подряд - в конце концов, для этого есть две замечательные книги-сборника, - но думаю сделать несколько тематических подборок на разные темы. Сегодня - позиция Англии и цели войны, какими они виделись в самом начале разворачивающегося на Дальнем Востоке противостояния.

Суворин приводит хорошо знакомый нам набор аргументов: нас не любят просто потому, что мы - это мы; почему началось - вопрос десятый, важно закончить; и, разумеется, англичанка - гадит, довольно унижений. Делает он это талантливо, убедительно и очень современно - а потому читать его и интересно, и поучительно.

Итак, прошу.

февраля -

Кто наши друзья и наши враги? Наши враги весь мир. К этому вы­ воду легко придти, если взять иностранные газеты за основание. Газеты настраивают общественное мнение. Парламенты и правительства идут за общественным мнением. Кричат больше всего и часто талантливее всех радикальные партии и радикальная печать. За нею идет печать уличная, ищущая скандала, кричащих событий, которые можно еже­дневно сочинять. Радикальные партии и вся эта радикальная и уличная печать не за нас. Благоразумие рассуждает, не увлекается, поучает, а это скучно, как всякая проповедь, если она не согрета внутренним огнем.

В каждой европейской стране мы, конечно, найдем несколько газет, которые стоят за Россию. Это — благоразумные. Во Франции и Германии это даже влиятельные газеты.

А народы, как?

Кто знает, как народы? Народы больше молча работают для насущ­ного хлеба, чем рассуждают о политике. Я видел только один народ, который действительно с большой симпатией относился к нам, не га­зетный народ, а народ подлинный. Это было в памятные дни посещения нашими моряками Тулона, Парижа, Лиона и Марселя. В течение не­ скольких дней (5—12 октября 1893 г.) в Париже как бы стон стоял горя­чих симпатий к России, как бы совершались действительно братские, искренние объятия двух народов. Провинция хлынула в Париж сотнями тысяч народа. Перед военным клубом (cercle militaire) стояли с утра до вечера толпы и раздавались восторженные крики по адресу России и государя, когда моряки появлялись на балконе клуба или в экипажах. Я видел сцены умилительные, трогательные до слез, сцены восторга и общего одушевления. Я видел действительно всю Францию, представи­телей всего народа в подъеме великого чувства солидарности и пре­красных надежд. Я видел в опере всех наиболее ярких знаменитостей Франции, начиная с Карно, маршала Канробера, Золя, академиков, Рот­шильда и проч. И что это за великолепный был вечер, что это был за восторг, когда весь этот зал слушал наше «Славься» и потом слушал стоя наш народный гимн и кричал, и аплодировал!

Проходят ли бесследно такие дни в истории народов? Конечно, с тех пор и обстоятельства осложнились значительно. В 1893 г., во время этих парижских торжеств, говорили о мире, об утверждении мира, но чувства реванша вспыхивали при каждом ничтожном намеке на Германию. Мо­лодой француз, студент Парижского университета, заплакал горькими слезами у меня в комнате отеля, когда мы заговорили об Эльзасе, запла­кал, как дитя. Немецкие газеты шутили и злились. Наш посол в Берлине граф П. А. Шувалов говорил мне о берлинских высших сферах, что они старались держаться корректно, и видимо избегали разговоров о празд­нествах. Были, однако, заметны какое-то ревнивое чувство и досада...

С тех пор, говорю, много воды утекло, многое изменилось. Измени­лись отношения Франции даже к своему врагу, который отнял у нее две провинции. Сколько раз поднимался вопрос о полном примирении при известных уступках с обеих сторон. Крайние партии во Франции и Гер­мании крепко пожимали друг другу руки на почве социалистической революции. Явилось сближение наших союзников с Англией, что-то вро­де тайного союза. Может быть, Англия чуяла уже японскую войну и клала в колеса франко-русского союза большую палку и чем-то прима­нивала прекрасную Францию. Франко-русская дружба охладевала, и Россия начинала чувствовать локтем Германию, которая со своей сторо­ны враждебно стала посматривать на Англию.

Четыре державы, Россия, Германия, Франция и Англия как бы нахо­дились между собою в каком-то не совсем определенном положении. Все точно чего-то ждали, какого-то mot d’ordre, какого-то события, которое должно было определить, наконец, их политику. Может быть, диплома­ тия всех этих держав потому и не могла предупредить настоящую вой­ну, что чувствовалась между державами некоторая неловкость, медли­тельность, шероховатость. Дружной работы несомненно не было. Русская дипломатия, вероятно, это чувствовала и видела, но не ждала coup de foudre в виде нападения японцев на Порт-Артур.

Сочувствие к нам Франции быстро сказалось. И политическая, и экономическая связь заговорила тревожно между политическими пар­тиями и более глубоко в народе. Может быть, возникает теперь во французском народе нечто более старое, чем эти десятилетние связи между Россией и Францией. Не то, что гордый и воинственный галл, услышав звуки военной трубы, воспрянул и готов в битвы, которыми он когда-то наполнял вселенную. Я этого не скажу. Но в нем намечается нечто такое, что переходит за пределы экономических и финансовых соображений и затрагивает французскую душу в ее воспоминаниях о славе и первенстве среди народов земли. Народная душа загадочна и растет невидимо, как невидимо росла она во Франции перед 1789 годом.

И прежде всего это чувствует Англия. Вчерашнее заявление лондон­ской газеты «Daily Telegraph» говорит об этом ясно. «Русскому, говорит, министерству иностранных дел хорошо известно, что Англия предпочла бы соглашение с Россией соглашению со всякой другой державой, кроме Франции, и что не Англия, а Россия отказывалась принять предлагав­шуюся ей дружбу». Франция ставится на первом плане, как излюблен­ная союзница, а за ней идет Россия. Она не пошла навстречу предла­гавшейся дружбы?! Да что ж тут удивительного? Гораздо удивительнее, что Франция пошла на эту встречу, та Франция, против которой Англия постоянно работала и обманывала и едва ли не больше унижала ее, чем унизила ее Германия в 1871 г. Именно Англия была предательницей Франции и, льстя ей теперь, она желает только снова ее опутать.

Как бы то ни было, взаимное положение четырех держав выясняет­ся. Германия несомненно нам сочувствует во главе со своим императо­ром. Теперь: если Англия вмешается в нашу войну с Японией, то Фран­ция и Германия останутся ли нейтральными? Вот вопрос для русской дипломатии и задача для нее очень важная и ответственная.

марта -

Англия посылает в Петербург нового посла. «Times», рекомендует его как человека, который наиболее способен для этой «трудной миссии».
Почему же эта миссия трудна, когда сам «Times» говорит, что «самое положение отнюдь нельзя считать критическим?» И далее: «Каковы бы ни были антибританские чувства, проявляющиеся в русских войсках, рус­ское правительство и в частности министерство иностранных дел впол­ не уверенно в корректности и искренности британского нейтралитета».

Можно бы обернуть эту фразу так: «Как ни старается английская печать вообще и в частности газета «Times» распространить в англий­ском населении ненавистнические чувства к России, британское прави­тельство и в особенности его величество король Эдуард VII относятся совершенно корректно к России».

Не правда ли?

Но несомненно, что в России ни правительство, ни общество не ве­рят в корректность той английской печати, которая не останавливается ни перед какими средствами, чтобы вредить русскому имени. Средства эти не в одном газетном слове, но и в пропаганде такими путями, кото­рыми обыкновенно газеты не занимаются...
Таким образом, оба правительства, британское и русское, относятся друг к другу с доверием. Остаются народы, на которых влияние прави­тельства стоит вне всяких сомнений. Народы не полезут друг на друга без таких причин, которые будут непреодолимы и для правительств. У правительства есть дипломаты, государственные люди, и пусть они ра­ ботают. Результат этой работы будет виден теперь каждый день.

А вот другая сторона дела. Если так усердно занимаются английские газеты ненавистничеством, то несомненно они находят себе почву в англичанах. Значит, часть англичан не любит Россию и желает ей всяко­ го зла. Русские войска питают «антибританские чувства», говорит «Times». Русские войска - часть русского народа. Народу совершенно неизвестны ни британские, ни антибританские чувства. Самое слово «брит» ему понятно только в русском значении «бритый». Но англича­нин прекрасно известен и к нему более полувека русский народ питает недружелюбное чувство и в лучшем случае передает это чувство в форме добродушной или злой насмешки. На это, вероятно, есть исторические причины, и главная из них в том торгашески холодном высокомерии, смешанном с пренебрежением к чести и достоинству русского народа, которое Англия не однажды выказывала к России с целью сломить или уничтожить наши военные и, следовательно, и гражданские успехи. Она не щадила нашу национальную гордость и, подкараулив, наносила ей тяжелые удары. Всюду за это время, где мы являлись в Азии, Англия мешала нам, предъявляла совершенно неосновательные претензии, то­гда как мы никогда и ни в чем до сих пор ей не препятствовали.

О других причинах распространяться не станем, но неужели «Times»’y непонятно, что в этом народе, в значительной части своей грамотном и читающем, в эти дни усиливается недружелюбное чувство и переходит во вражду? Народ думает, основательно или нет, это все равно, что Япо­ния не посмела бы двинуться против России, если бы ее не подстрекали из Англии. Япония не посмела бы нарушить всякие международные правила, если б не была уверена в поддержке общественного мнения Англии. Народ и войска это превосходно знают. Напрасно просвещенные мореплаватели думают, что они имеют перед собой то же общество и тот же народ, с которыми англичане познакомились во время севасто­польской кампании. Мы далеко ушли даже после войны 1877-8 гг., мы выросли в своем русском самосознании. Что тогда было на степени ин­стинкта, то теперь обратилось в крепкое убеждение.

Мало того, мы же­лаем, чтоб весь мир видел нас в этом одушевлении и считался с нами, как считается он с русской литературой. В той безграмотной и крепост­ной России было немало элементов неподвижности и застоя. Теперь этого нет. Мы выросли, и с нами следует обращаться даже гг. англича­ нам как с равными. Да, как с равными. Россия стоит во всеоружии сво­ ей силы и громкого проявления своего искреннего и глубокого патрио­тизма не на словах, а на деле.

Это - не армия, которая борется на Дальнем Востоке, но это - ар­мия мирная, которая докажет, что она стоит своей военной армии. Никакие угрозы не остановят этого всенародного движения, никакая злоба и никакие интриги не пересилят его. Это — не показные манифе­стации, требующие поощрения и подливания поддельного масла, но гг. англичане могут своей политикой подлить настоящего масла в пламя русского патриотизма.

И вот это следует знать корректным, искренно корректным людям Англии, если они действительно есть, и, посылая в Петербург нового по­сла, надо посылать его не для наблюдения над «антибританскими чув­ствами» русских войск - никакой посол тут ничего не сделает - а для выяснения и утверждения той британской корректности, в которую «вполне верит русское правительство и в частности министерство ино­странных дел».

Довольно унижений. Россия требует, чтобы к ней относились, как к равной, относились честно и прямо.

Добро пожаловать!
Take it and welcome!

марта -

Оставим в стороне все то, что нас огорчает, оставим дипломатию и вопросы международного права; оставим дерзость врага и будем смот­реть на него спокойно; оставим английских авгуров и будем думать о настоящем в связи с будущим.

Я пишу это, прочитав проводы А. Н. Куропаткина в Москве. Она — на высоте своего значения, наша старая первопрестольная столица, с ее домом Пресвятыя Богородицы, как вы­ражались наши отдаленные предки. Москва говорит в лице городского головы о «завоевании мира», о «прочном и скором мире», в лице пред­седателя земской управы - о «великом значении подвига, предстоящего русскому воинству»; в лице предводителя дворянства — о «бесповорот­ном упрочении русской твердыни на берегах Великого океана». Конечно, дай Бог скорого мира, но прочный и скорый мир едва ли совместим с настоящим положением воюющих держав. «Великое значение подвига, предстоящего русскому воинству» и «бесповоротное упрочение России на берегах Великого океана» - вот что главное. А это скорым маршем не может быть достигнуто.

Не раз выражалось в печати, что настоящая война — бесполезная война. Даже газета «Times» назвала ее бесполезной, но трудной. Прихо­дится слышать об этом и среди русских. Вообще говоря, всякая война не только бесполезна, но и вредна в том смысле, что все войны страшно тяжелы и изнурительны и для государства, и для каждого гражданина.

В частности, ни о какой войне нельзя сказать заранее, полезна ли она или бесполезна, если уж говорить о пользе войны. Говорят: зачем нам Маньчжурия, зачем Порт-Артур, даже зачем Великий океан, когда у нас нет ни сильного военного флота, ни даже сколько-нибудь удовлетвори­ тельного торгового флота. Скорей же ликвидируем все это и примемся за внутренние реформы.

Но война уже есть, она идет, тяжелая и мрачная. Одного этого дос­таточно для того, чтобы не говорить о какой-то ликвидации. Говорить о ликвидации, значит признать свое бессилие; допустить какое-нибудь посредничество, значит признать свое ничтожество даже перед Японией и ждать, как посадят Россию на скамью подсудимых и дадут ей испы­тать новое унижение, горшее, чем берлинское.

По-моему, для России война эта страшно важна. Может быть, она преждевременна, слишком внезапна, но она — большого значения для России.
Она важна потому, что Россия не может отступать от своих целей. А цели эти несомненно поставлены произволом ли людей, или историей, которой повинуются люди невольно. Занятый нами берег Великого океана - это конечная цель наших завоеваний. Великий океан с теплым морем - это предел наших военных усилий, это конечная и прочная граница нашей Державы. Нужна ли нам Маньчжурия, об этом Россия может сказать только после победоносной войны, не ранее и не иначе.

Ни один русский дипломат не имеет права сказать: нет, потому что Россия прежде всего должна победить во что бы то ни стало в этой войне. Она могла не победить под твердынями Севастополя, могла бы не победить Турцию в 1878 году. Все это было тяжело и могло быть тяжело. Но там мы не ставили на карту все наше значение, как вели­кой и образованной державы. А теперь мы его ставим. Или мы действи­тельно великая держава, недаром стремившаяся в Азию для своих куль­турных целей, недаром тратившая силы и деньги своего народа, рассчи­тывая на его развитие и власть русского разума, или все это было какое-то глубоко-трагическое недоразумение, а во мнении цивилизован­ного мира - трагико-комический фатум, достойный смеха? Вот перед нами какая роковая задача.

Или мы победим, и победим тогда не Японию только, но оконча­тельно победим и все страны, приобретенные нами в течение двух ве­ков, победим предрассудки Европы относительно России, или мы будем побеждены и тогда будем побеждены для всего мира, для Турции, для Кавказа, для наших среднеазиатских владений, для влияний на Балкан­ском полуострове, для всего славянства, которое чует в России старшую и сильную сестру, для всех других врагов, наконец.

Вот как это будет. И я убежден, что так это и будет, и не иначе.

Или наше бытие, или ужас унижения. Что ни говорите, мир любит борьбу и победы и горе побежденным! И вот почему война эта может быть несравненно полезнее прежних войн, завершая их, или станет роковой войной. Вот почему необходимо России напрячь все свои средства, какие только есть, на служение этой войне, возбудить до напряжения все свои умственные и образованные силы и не упускать ничего, что могло бы служить победе. Те, которые желают поражения, рассчитывая этим пу­тем взять реформы, по старой и изношенной погудке о севастопольской кампании и шестидесятых годах,- или безумцы или пошляки. Не говоря о безумцах, у которых всегда найдется оправдание в молодости, в увле­чении и т. п., только равнодушная пошлость, только незрелая умствен­ная тупость может думать, что она чего-нибудь достойна другого, кроме рабства, если она желает поражения своей армии, т. е. своего народа.

Россия победительница может отдать Корею под протекторат Япо­нии, может возвратить Китаю Маньчжурию, может возвратить все, что захочет, укрепив за собою путь к Великому океану и став прочно на его берегах, но возвратить властно, как победительница, как великодушная героиня, полная прозорливого разума. Китай должен сделаться нашим другом и союзником, каким он был века. Нам его не завоевывать, как не завоевывать и Японию, но победить Японию мы должны во что бы то ни стало и чего бы нам это ни стоило. Это сознание должно вдохнов­лять всех, и прежде всего образованное общество, если оно действи­тельно существует, как действительно образованное общество. Да разве оно не чует всего смысла этой войны, разве оно не стремится стать к ней ближе и ближе, путем внимательной заботы о войсках, путем вся­ких усилий и жертв?