Почему в России не говорят о соперничестве великих держав ( 1 фото )

В политических кругах и экспертном сообществе России такой феномен, как конкуренция великих держав, практически не обсуждается, хотя на Западе идет весьма энергичный обмен мнениями по этому вопросу, который находит живой отклик у чиновников и обозревателей. Кремль вместо этого придерживается альтернативной концепции, с сильной эмоциональной составляющей. По мнению некоторых аналитиков, это мешает российской политической элите увидеть как некоторые возможности, так и угрозы.

Отсутствие серьезного анализа конкуренции великих держав в России во многом объясняется историческим опытом и мировоззрением, которое российские официальные лица привносят в любую дискуссию о месте страны на мировой арене после окончания холодной войны. Слишком уж часто дебаты как в политических, так и в аналитических кругах подвергаются сильному влиянию давних обид, а также зацикленности на Соединенных Штатах как экзистенциальной угрозе выживания режима Владимира Путина. В результате хроническое чувство незащищенности, преследующее Кремль, и его комплексы неполноценности практически никогда не всплывают на поверхность, мешая конструктивной и содержательной дискуссии о стремительно разворачивающихся глобальных экономических, политических и технологических сдвигах.

Качество стратегического мышления Кремля страдает от многочисленных белых пятен. Стратегическая враждебность и страх перед Западом часто приводят к импульсивному поведению и таким актам, как аннексия Крыма в 2014 году. Поскольку Китай не является источником угрозы для нынешнего режима, в Москве не ощущают особой необходимости задумываться о последствиях его влияния. Несмотря на склонность Запада изображать Кремль как бастион глубокой стратегической мысли, такой краткосрочный подход отнюдь не нов. Как писал почти сорок лет назад бывший советник по национальной безопасности Збигнев Бжезински, «весьма сомнительно, что советские лидеры действуют на основании какого-то масштабного плана или хотя бы системной среднесрочной стратегии… Они действуют в контексте основополагающего принципа, предписывающего сохранять все, что контролирует Москва, и разрушать все, что стремится создать Вашингтон. Это исходное положение дает им ориентиры для более конкретной стратегии и тактики». То же самое можно сказать о Путине и сегодня.

Этот подход составляет разительный контраст с западной дискуссией о вызовах, с которыми сталкивается разрушающийся международный порядок, основанный на правилах. Никакого российского эквивалента дебатам, идущим в Соединенных Штатах, в рамках которых госсекретарь Энтони Блинкен открыто называет Китай единственной страной, обладающей достаточной мощью, чтобы бросить вызов стабильной и открытой международной системе, просто не существует.

Для Москвы зарождающееся партнерство с Пекином означает нечто принципиально иное. Оно дает хорошие возможности лишний раз «ткнуть Америку пальцем в глаз». Для представителей российской элиты Китай – это место для сбыта углеводородов, сырья и военных технологий. Но где же самоанализ по поводу того, было ли стремительное сближение с Китаем после 2014 года попыткой выдать желаемое за действительное? Существует ли у Кремля какой-нибудь план действий, направленный на сохранение актуальности для Китая после перехода на низкоуглеродное топливо и возобновляемые источники энергии? Задумывается ли кто-нибудь о сдерживании растущего присутствия Китая на постсоветском пространстве и в самой России? Все мы можем лишь гадать об этом.

Вместо этого мы видим лишь последствия наиболее существенного события, определившего мировоззрение поколения Путина. Речь идет о распаде Советского Союза, политическом и экономическом хаосе девяностых годов, крушении российского влияния как в дальнем, так и в ближнем зарубежье, которое сама Москва и развязала. Обиды той эпохи никуда не исчезли. Путин и его сторонники по-прежнему сфокусированы на том, чтобы подобное никогда не повторилось. Все силы направлены на укрепление государства, которое они отождествляют со своим режимом. Обобщающие термины, которые широко применялись в России к таким как Путин и его единомышленники на протяжении последних двадцати лет, – державник (великодержавный националист) и государственник (сторонник сильного государства) – продолжают занимать внимание Кремля, подталкивая его к укреплению центральной роли режима в России и одновременным попыткам подорвать Запад.

С точки зрения Кремля, именно нежелание Соединенных Штатов соблюдать принципы международного права и отказаться от способности диктовать свою волю всему миру вызывает львиную долю напряженности в международной системе. В качестве иллюстрации хорошо подходит совместное китайско-российское заявление, сделанное в марте 2021 года по итогам нашумевшей встречи высокопоставленных представителей США и Китая на Аляске. В нем говорилось, что Соединенным Штатам необходимо «задуматься о том ущербе, который они нанесли в последние годы миру во всем мире и развитию глобальной экономики, прекратить одностороннее запугивание неугодных, вмешательство во внутренние дела других стран и поиск возможностей для начала новой блоковой конфронтации».

Так уж вышло, что у российских лидеров имеется готовое решение этой проблемы: международная система должна управляться избранной группой великих держав. Сотрудничая под эгидой Совета Безопасности Организации Объединенных Наций (СБ ООН), эти государства должны вырабатывать в ходе переговорного процесса правила, по которым будут жить все страны. Центральное место в этой концепции занимает принцип невмешательства во внутренние дела друг друга (читай — России) и уважение существующих сфер влияния.

Хотя Кремль заявляет о непоколебимой поддержке принципов международного права, он не особенно старается скрыть свою главную цель: добиться такого положения, когда Соединенные Штаты не смогут начать какие-либо военные действия без согласия Москвы, которое подкрепляется ее правом вето в СБ ООН.

Эти идеи, какими бы эгоистичными они ни были, на протяжении многих лет составляют основу риторики российского чиновничества. Кроме того, они во многом определяют внешнеполитическую инициативу Кремля в течение последних полутора лет: бессмысленный призыв к встрече на высшем уровне пяти постоянных членов СБ ООН (США, Великобритании, Франции, России и Китая). Тот факт, что Путин демонстрирует личную приверженность подобным туманным символическим инициативам, многое может сказать о состоянии современной внешнеполитической мысли в России и неспособности создавать новые коалиции стран-единомышленниц, не говоря уже о том, чтобы всерьез участвовать в разработке жизнеспособных правил «дорожного движения» в более сложной глобальной обстановке.

Дискуссия о международной конкуренции в России, судя по всему, зациклилась на Соединенных Штатах, хотя это является лишь одной из целого ряда проблем, с которыми сталкивается современная Россия. К этим проблемам относятся также экономические неурядицы, растущее недовольство населения внутри страны, а также напористая политика Китая на заднем дворе России. Однако концентрация внимания исключительно на Западе в сочетании с предпочтением символических аспектов, а не содержания проблем, продолжает ослеплять российских мыслителей, лишая их возможности адаптироваться к реалиям сегодняшнего гораздо более запутанного мира.