Новогоднее. ( 1 фото )

Последнюю живую елку я ставил в советские годы. Найти на “елочных базарах” пышную красавицу было нелегко – и обычно это были деревца с лысоватой, кривой верхушкой и вразнобой торчащими ветками.

Это был типичный образ интеллигента, далёкого от “пышности”, немного жалкого на вид, но тем и близкого душе. Ёлка наряжалась в последний момент. 31-го вешались шарики и кидался на неё бумажный серпантин.

Её приносили и ставили в угол - совсем ненадолго. Праздничный вид казался немного нелепым: праздник увядания под покровом мишуры и детского блеска игрушек..

Те, что выживали и не осыпались, - всё равно выставлялись в сугроб, словно изгнанные звери, теснились у контейнеров, шевеля остатками дождя.

Я ничего не знал о христианской символике, и звезда из советской фольги на макушке – отсылала куда-то вверх, в холодную бездну космоса. Там же исчезала праздничная хвоя, оставляя маленький скелетик.. Звезда была космическим агентом, а не добрым кремлёвским посланцем.

Снимая игрушки, ты колол себе руки сухими иголками, словно деревце мстило за смерть и свою несчастную судьбу . Рыжий остов выносился на улицу, а остатки хвои выметались веником. Мишура и цветные шары исчезали в коробках с ватой. Этим и кончалось волшебство – до новой зелёной елки, обречённой на новую смерть.

Убирая шарики в картонные ячейки, я ловил себя на странном ощущении: новый год настал – и ничего не изменилось. Я отражался в стеклянном глянце и думал: может, я развесил их как-то не так? (Магия – тонкая вещь: ошибся веткой – и всё пропало).

Затем, в восьмидесятые, появилась искусственная ель, – большая и пышная, с пластиковым телом (очень натуральным). Её крепили винтами к крестовине, завинчивали ствол, словно на века. И тёплый свет гирлянды бегал по ветвям, оживляя всю картину. Никто не умирал – и это утешало. Но и весь новогодний театр оставался декорацией, далёкой от жизни и смерти. От запахов снега и хвои.

Последние годы, слушая куранты в одиночестве, я обхожусь еловыми ветками в вазе. Они пачкают руки смолой и приносят в дом немного леса, зимней ночи и немного будущего. (У запахов есть эта магия: они возвращают утраченный смысл).

Никакой звезды, конечно, нет. Несколько шаров, горсточка дождя, несколько фигурок на “прищепках”. (Снеговики и девочки с корзинками – хрупкие, как время, блестящие стеклянными боками, неизвестных лет происхождения).

Несколько свечей и мандаринов – этого достаточно. На эту слабую приманку слетает волшебство из далёкого школьного детства. Легко представить маму в фартуке, кота, цепляющего дождик и сбивающего лапами шары.

Но в этом году на фокус с мандаринами слабая надежда. Всё вокруг не новогоднее. И даже кладбище старых веток (почему я не выкинул их за лето?) притаилось на балконе, под налипшим снегом, напоминая мне, что ничего не изменилось.

С одной стороны, “выгорание” нового года в душе, в воображении – естественная вещь. Ритуалы (даже детские) теряют обаяние. Праздничная хвоя облетает, оставляя печальный каркас. Именно в нём ты себя узнаёшь.

Но с другой стороны, что за праздник с "чужой" символикой? Вечная зелень и вечная жизнь – совсем не советский миф, который так и не стал моим. Остался только ритуал, отсылающий к детству. Но и это - уже немало.

А звезда из дешёвой советской фольги (не волхвов, а моя) – это, скорее, про то, что теряется в звёздах и безвозвратно уходит – вместе с прошлым, любимыми лицами, памятью, вместе с тобой. И чем невозвратней уход – тем дороже потери.

Об этом напомнит снежок на перилах балкона, ночная метель и старые ветки под снегом. Им тоже, наверное, снится праздник - и я не спешу их выкидывать.


Alexander Hotz