faktor73
Письма мертвого человека ( 4 фото )
- дневник Ю.В. Готье за 1919 г.
Тэффи в своем замечательном рассказе "О дневнике" писала, что -
Мужчина всегда ведет дневник для потомства. "Вот, думает, после смерти найдут в бумагах и оценят". В дневнике мужчина ни о каких фактах внешней жизни не говорит. Он только излагает свои глубокие философские взгляды на тот или иной предмет.
Очень точная формулировка, не так ли? Законченность этой картине может придать лишь автор подобного дневника, "набело", задним числом, переписывающий свои записи - дабы придать себе прозорливости в глазах тех самых потомков.
Но наш сегодняшний гость может быть оправдан по обоим пунктам "обвинения": во-первых, его дневник совершенно точно не подвергался корректировке, а во-вторых, будучи профессиональным историком, Юрий Владимирович "не гнушается" писать о "прозе жизни" - и в данном случае именно для потомков, справедливо полагая, что подобная информация может впоследствии пригодиться.
В результате такого подхода мы получаем чудесную возможность заглянуть в прошлое - разве это не восхитительная возможность? Дневник Готье - настоящая кинохроника.
Давайте знакомиться. Француз по матери (и пристрастиям), Юрий Владимирович закончил историко-филологический факультет Московского университета, избрав темой своей научной деятельности "старину седую" - допетровскую державу Романовых. Затем работа в архиве министерства юстиции, библиотекарем Румянцевского музея и преподавательская деятельность в родном университете и на Высших женских курсах. Все понятно - человек науки и с характером - избрать не слишком популярную в обществе тематику 17 века мог только по-настоящему вовлеченный в свою работу человек. Эта его счастливая способность - находить утешение в работе - не раз выручит Готье в дальнейшем.
Готье не слишком подробно останавливается на свои политических взглядах (в основном, в записях лета 1917 г.), но в общем реконструировать их не трудно: увлечение старомосковским государством не сказалось на его политических взглядах, которые, по всей видимости, можно отнести к умеренно консервативным. Николая II и царский режим Готье презирал, но и пораженчества кадетской партии во время русско-японской войны принять не мог: вступив в нее в 1905 г., он покидает кадетские ряды из-за Выборгского воззвания (заметим, что для этого требовалось немалое гражданское мужество).
Уже в 1917 г. Юрий Владимирович не без язвительности приведет свой разговор с Милюковым (к слову сказать - его научным руководителем) - вспоминая, как тот во время японской войны советовал ему "агитировать войска против режима", что Готье счел совершенно неприемлемым, он задастся риторическим вопросом: придерживается ли лидер кадетов подобных же воззрений сегодня?
С другой стороны, не трудно догадаться - и это находит подтверждение в дневнике - что вступление России в Мировую войну Готье приветствовал, как и многие его современники находясь в рамках представлений о благотворном влиянии союзных отношений с республиканской Францией и "парламентарной Англией" на внутреннее положение империи. Разве не замечательно будет вместе с сильнейшими державами Европы одновременно выиграть две войны - внешнюю, против "германизма", и внутреннюю, против царизма? Получить, так сказать, и проливы, и настоящую конституцию. Да и чего скрывать: для Готье это было еще и личным делом, спасением далекой родины - "прекрасной Франции",
Можно также с достаточной долей уверенности предположить, что Февральскую революцию Юрий Владимирович принял - по крайней мере в первые недели - с оптимизмом, от которого - и это тоже можно утверждать вполне определенно - вскоре не осталось и следа. Взяться за ведение дневника (по словам Готье - занятию пустому, чисто интеллигентскому и "а ля рюс") его побудили провал "наступления Керенского" летом 1917 г. и большевистский мятеж в Петрограде. Язвительный, разочарованный и неплохо информированный (а главное - умный) Готье находит в нем настоящую отдушину от творившегося вокруг "кабака".
Не сложно, однако, заметить, что со временем общие рассуждения (занимавшие в 1917 г. не менее половины от общего объема записей) все более уступают "частным" (которые, разумеется, так же несут на себе печать интеллекта их автора, а потому не просто полезны, но и весьма занимательны), становящимися все более обреченно отчаянными. Современное положение России, подступающий голод, тяжелая болезнь жены и, наконец, полное неопределенность будущего, не говоря уже об остальных прелестях жизни в Совдепии, постепенно превращают Готье в настоящего мизантропа, живущего лишь ожиданием чудесного избавления - жены от "сахарной болезни", а Москвы - от красных.
И в этом смысле 1919 г. стал для него настоящей трагедией - постарайтесь прочувствовать эти постоянные колебания от растущей надежды до полной безнадежности. Именно поэтому я и назвал этот пост "Письмами мертвого человека". После той явной деградации (в смысле потери интереса к общественным делам, угнетенного состояния духа и - увы! - огрубения и ожесточенности), что наблюдается на страницах этого дневника с конца 1919 и до лета 1922 года, когда опасавшийся обысков Готье передал свой архив американскому профессору (и через шестьдесят лет после этих событий дневник был случайно обнаружен в архиве заокеанского визитера), с немалым удивлением узнаешь, что его автор более-менее благополучно дожил до 1943 г., успев, впрочем, по "делу историков" посетить советские исправительно-трудовые лагеря.
Некоторым утешением - а только бессердечный человек не проникнется сочувствием к Юрию Владимировичу - может служить лишь тот факт, что Володя, единственный сын Готье, о будущем которого так часто тревожился наш герой, - "не пропал", став судебном-медицинским экспертом. А внук Готье - известный врач хирург, ученый и пр. Значит, что его последняя ставка, как грустно писал Юрий Владимирович на исходе 1919 г., все же не была бита.
Ну а теперь, прошу под кат - я не сознательно ограничился лишь небольшими "заметками на полях", не желая вставать между читателями и автором дневника. И, разумеется, настоятельно рекомендую тем, кто еще этого не сделал, ознакомиться с оригиналом - это того стоит.
А это сам автор - после 1919 г.
января
Хотя я начинаю год по новому стилю и хотя я переходу на новый стиль всегда сочувствовал, я сам продолжаю чувствовать старый стиль и сам про себя буду встречать его через 12 дней; быть может, это молчаливый протест против режима РСФСР. День без впечатлений, сидел дома и писал лекции; только в занятиях и отрада.
января
Целый день чувствовал усталость от вчерашней прогулки на Девичье Поле и на Миусскую площадь; эти прогулки тоже современность: они дают свою колоритную нотку в общую картину русской жизни. На завтра жену требуют на очистку снега — вот еще одна нотка современности; такими «нотками» мы окружены, из них мы не выходим.
Одесса занята добровольческой армией и союзниками. Там поднят трехцветный флаг во имя единой и неделимой России. Наконец-то! Об этом сообщает меньшевицкая газетка «Вечер Москвы», которая, конечно, этому не сочувствует.
января
Два тихих дня, в которые большевики позволили нам отдыхать; я старался в эти дни отдохнуть, но едва ли достиг какого-то ни было результата; по крайней мере, сейчас, вечером второго из этих дней, я чувствую себя таким же разбитым, как и ранее. Сегодня возили Володю в цирк и смотрели, как он веселился; но мы веселиться не могли; нигде, может быть, так, как в цирке, не бросается в глаза царящая над нами охлократия: ничего, кроме горильих рож. Вечером долгий и жаркий спор с Ниной по поводу того, что нам предстоит делать и что предпринять для нашего спасения. Мое впечатление, что пока мы еще не понимаем друг друга. Это очень тяжело, тем более что и сам я ежедневно колеблюсь, не зная, что лучше делать. Но я все более и более прихожу к заключению, что деятельность в Совдепии никакая не мыслима и что отсюда, и во имя России, и во имя себя самого, надо уходить.
января
В сегодняшних известиях неподражаемое письмо жены «тов. Раскольникова», попавшего в плен к англичанам: офицеры прямо перешли на ту сторону, а матросы в последний момент стали отдавать им честь и величать «Ваше вскбродие» и сами выдали Раскольникова. Русский человек всегда и везде себе верен: «душевной крепости не бе в нас отдавна».
января
Было собрание домовых жильцов: свергали домового председателя, который покусился на изнасилование дочери управляющего.
января
Был в Храме Спасителя на патриаршей службе; пахнуло чем-то старым и хорошим, но я думаю, что это была моя любовь к Московской Руси, а не сознание силы православной церкви, которая слаба и бессильна, несмотря на внешнюю красоту церковной службы. В то же время шла «демонстрация протеста» по поводу убийства Либкнехта; я ее не видал; говорят, что она особой внушительностью не отличалась. Ободряющих новостей нет; сидел дома и работал.
января
Очищена Нарва и подтверждается переворот в Киеве; этого достаточно, чтобы все повеселели, хотя, может быть, и без всякого основания; в остальном — день прошел, и слава Богу; благодарим Его и за то, что Нина вымолила в Совдепе на усиленное питание 30 яиц, 3 фунта пшена и 3 фунта риса; именно вымолила и выстояла.
января
Продолжаются напряженные ожидания чего-то такого; быть может, не будет и на этот раз ничего, а жизнь становится все труднее. Утром я ходил к Мясницким Воротам в магазин Самсонова получать 30 яиц и 3 фунта риса для Нины и Володи. Уже самый факт путешествия так далеко за столь малым характерен для нашего времени, но путешествие по Москве в деловое время утром еще раз произвело на меня ужасное впечатление — вероятно, нашествие Чингис-хана приблизительно так влияло на города, которые ему подвергались: все окна заколочены, все убито, все прекращено; не скоро удастся все исправить и привести в порядок тем, кто будет призван это сделать.
января
Был у меня Н.А. Бердяев, несомненно выдающийся и приятный человек. Живя литературным трудом и, вероятно, капиталом, он тоже дошел до стенки и говорил со мной о возможности получить место по части музеев и архивов; я, конечно, дал ему все необходимые советы и указания. В беседе он высказал мысль, которую я вполне разделяю, хотя она до моего сознания еще не доходила: у нас слишком много разлагающих сил и слишком мало, точнее, совсем нет сил слагающих; в этом наша величайшая трагедия и опасность. Он был ранее оптимистом, но сейчас изменился к худшему; однако, его пессимизм не превосходит моего.
января
Сегодня несколько радостей, характерных для современного момента; Маша приехала из деревни и привезла картофеля 7 пудов, 6 фунтов масла, 7 фунтов крупы и 3 огромных ковриги хлеба; читал в Шанявском, был народ и дали денег с сентября; и, в-третьих, не было никакого пленума или комиссии. Общих слухов никаких; все остается, как вчера; говорят, что на Принцевы острова они не едут; для нас это было бы даже и лучше.
февраля
События дня: нота тов. Чичерина правительствам союзников: предлагаются концессии, амнистии, уплата по займам, с условием, чтобы внутренний строй Советской России остался нетронутым. Некоторые считают это капитуляцией, но я не держусь этого мнения; вся нота полна лжи, обычной для большевиков; они обещают что угодно, с тем чтобы при случае обмануть и отречься от всех своих обещаний4. Для меня вопрос состоит в том, что союзники из этого сделают или захотят сделать: сделают ли вид, что они им поверили, и вступят в переговоры, или же это будет моментом полного между ними разрыва. Я думаю, что, на худой конец, если они начнут договариваться. то будет небольшой момент, когда сношения с заграницей будут возможны; тогда надо этим воспользоваться и уехать.
февраля
Вернулся А. Э. Вормс с финляндской границы; его с большевицким паспортом не пропустили, тогда как будто бы пропускали людей без оных; Вормс сидел 3 дня на границе, читал газеты финские, шведские и английские и вынес впечатление, что английской интервенции не будет, потому что внутренние затруднения Англии слишком велики. Сегодня узнал, что арестовали у нас в доме самых влиятельных членов домового комитета — кн. Урусова, Соколова и Крылова; уверяют, что это визитная карточка бывшего председателя Славина. Сегодня целый день мрачное настроение.
февраля
За два дня произошли большие и неприятные события. «Военный Контроль», поселившийся в нашем доме, переименовывался в «Особый отдел ВЧК» и стал пухнуть и расширяться. «По стратегическим условиям» они выселяют всех жильцов старого Солововского дома, и все 10 оставшихся квартир вселяют в дом № 4, т. е. наш. При этом недвусмысленно говорят вокруг, что и весь дом будет постепенно выселен. Приходится опять думать о переезде в Музей; об этом ведутся переговоры, и мы уже сейчас отправили часть мебели в Музей. Надо все устроить и все привести в порядок, а там, может быть, удастся и что-нибудь сделать с собой самими. На общем горизонте мертвая зыбь.
февраля
Все по-прежнему, и даже нет интересных слухов. Для проведения фантасмагорических штатов Румянцевского Музея я был водим в Комиссариат Народного Просвещения на заседание коллегии комиссариата. Председательствовал тов. Покровский, но я никогда не думал, чтобы он вел заседание так вяло, скверно и неумело. На заседании присутствовала Н. К. Крупская-Ульянова-Ленина, без 5 минут русская императрица; я не ожидал видеть ее такой, какая она есть, — старая, страшная, с глупым лицом тупой фанатички, причем ее уродство подчеркивается ясно выраженной базедовой болезнью; остальные присутствующие были Познер, Шапиро, Маркс и другие представители господствовавшего племени, кроме тов. Чачиной — тип вечно смущающейся, краснеющей и мигающей учительницы, тоже фанатического вида, которая при Н. К. Крупской состояла вроде того, как mezzo-soprano состоят при soprano в италианских операх.
Первый вопрос, на котором я присутствовал, касался невразумительной и сумбурной записки Ленина, сущность которой сводилась к тому, что вся Совдепия должна покрыться сетью библиотек, причем каждая из них должна дать отчет о своих успехах, а все вместе — соревновать одна перед другой. К записке все относились совершенно так же, как в былое время к тому, что всемилостивейше начерталось на всеподданейших докладах.
февраля
Буржуйно отдыхал, пролежав в постели до 12 часов, и целый день ходил по гостям до оттяжки. В газетах сообщается об уходе в отставку Краснова и о том, что где-то неподалеку от Одессы большевики столкнулись с французами; быть может, это сдвинет дело с мертвой точки.
Сегодня день годовщины основания красной армии; на тех улицах города, где я сегодня был, праздник этот не выражался ничем, кроме нескольких уродливых плакатов.
февраля
Новостей никаких, кроме разве того, что к нам едут ревизоры из западных социалистов — Каутский, Адлер, Гильфердинг, Гендерсон, Лонге и т.п. Что могут нам дать они? Ничего или что-нибудь еще худшее, чем то, что мы имеем.
февраля
Два дня прошли в переезде, и вот мы теперь стеснены в 2-х комнатах, в которых еле помещается та часть имущества, которая нам необходима для жизни. Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т.е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики. Мне было сначала очень грустно покидать еще 1/2 квартиры и остаться в двух задних комнатах; грустно, потому что, въезжая в эту квартиру, мы думали, что она будет для нас вековечной квартирой; потому что она нам подходила по всем своим условиям. Но, переехав, я чувствую себя легко и вспоминаю стихи Печерина о пловце на море в челноке; еще один якорь сорван, еще одной задержкой меньше; надо жить на бивуаках, пока не околеешь, или не уедешь, или не переживешь это ужасное время. Но все-таки в таком стеснении жить нельзя и надо искать выхода в переселении в Музей, от чего я отказывался в течение целых 20 лет. На общем горизонте муть.
Узнал, что делают предложение поступать на службу подслушивать частные разговоры по телефону на правах военной цензуры; такое предложение сделано было моему товарищу В.А.К.
Все более и более убеждаюсь, что приезд социалистической делегации не сулит нам ничего хорошего; между прочим, для них реквизировали особняк А.В. Рериха в Малом Каретном переулке; таким образом, светила социализма будут жить в награбленном добре; это стильно и хорошо.
марта
Решение судьбы будет не в пятницу, а в понедельник; наше будущее зависит от цвета социалистической академии, которая, видимо, не сумев ничего сорганизовать из себя, желает внедриться в Московский Университет силой; таков смысл всей реформы: озлобленные неудачники, ничтожества, преисполненные самообольщения, желают распоряжаться судьбами Московского Университета. Кругом все мертво; надежды на освобождение меркнут все более и более; а процесс перегнивания затянется надолго.
Большевики внезапно объявили на завтра праздник 3-го Интернационала. Что это значит, я как-то, к стыду моему, не понимаю.
марта
На большом горизонте нет ничего ясно видного; однако в эти дни вновь оживились слухи, быть может, в связи с их беспокойством и недовольством, которое они, по-видимому, проявляют за эти дни; опять говорят о каких-то наступлениях в Балтийском крае, в Литве и к Минску, всему этому я, впрочем, значения большого не придаю.
В субботу мы устраивали пир у Курдюмовых на Ярославском вокзале; я записываю это, потому что факт этот характерен для нашего времени: 12 человек собрались на кооперативные блины, потому что всем хотелось забыться, выпить алкоголя и наесться блинов; пир начался в 9 часов и продолжался до 4-х часов ночи; по правде, все было забыто, было тепло, светло и весело.
В тот же день до пира я был призван в ВЧК, в ее особый отдел, поселившийся у нас во дворе; я должен был дать показания по делу кн. Ю.Д. Урусова, обвиненного в «сокрытии государственного достояния», каковым оказались документы исторического значения. Урусов мне говорил о них два раза, и оба раза я советовал ему сдать их в государственное хранилище; на эти разговоры он сослался, и вот поэтому я и был привлечен к допросу. Первая повестка была в четверг, 6-го; я получил ее после назначенного для допроса времени; в субботу меня потребовали туда по телефону и пригрозили даже арестом, если я скоро не приду.
Я отправился в особняк М.М. Петрово-Соловово и нашел грязный вертеп, наполненный мальчишками-латышами и девками-латышками. Меня попросили обождать в комнате, откуда вытащена всякая мебель — осталось только несколько стульев; я слышал, как резвились латыши рядом, и прочел на стене объявление о том, что фракция коммунистов при особом отделе ВЧК выражает порицание товарищам, которые позволили себе грубое обхождение с товарищами женского пола на кухне. Потом, скрипя сапогами, пришел золотоволосый и голубоглазый человек лет 30-ти, очень вежливый и приветливый, который сказал мне, что он сию минуту к его услугам, и, спустя некоторое время, я позван был в старую спальню этого дома с коринфскими колоннами и дивным зеркалом; следователь Фельдман, с золотыми волосами и безупречным русским языком, более похожий на старого народовольца, чем на современного латышско-еврейского деятеля, допросил меня вежливо и толково и напоследок сообщил, что документы, бывшие у Урусова, составляли делопроизводство Ставки с 25 февраля по 1 апреля 1917, которые он получил, вероятно, как бывший в то время прокурором Могилевского окружного суда. Я не мог не сказать, что было неосторожно такие документы держать у себя.
марта
Новое оживление слухов; упорно говорят о начавшемся наступлении Колчаковских войск с востока; быть может, это только очередные самоуслаждающие слухи.
марта
Продолжают распространяться слухи о продвижении с востока, о волнениях среди красноармейцев и рабочих, и все веселеют; между тем голод, несомненно, растет; хлеб дошел до 30 рублей фунт, мука до 1100 рублей пуд.
марта
Слухи крепнут; говорят о восстаниях среди красной армии, о волнениях на почве голода; забастовки в Петрограде они сами не отрицают. Впечатление, что что-то нарастает, есть несомненно, но когда и во что это выльется, даже и думать об этом трудно.
марта
Праздник Парижской коммуны и похороны президента Свердлова; я думаю, что парижские коммунары никогда не думали, что русские варвары будут их праздновать полвека спустя после прелестей 71 года, а президент не думал, что праздник, в установлении которого он, несомненно, принимал участие, омрачится его собственными похоронами.
По слухам, их продолжают толкать с востока.
марта
Еще раз пришлось побывать в «коллегии комиссариата». Тов. Покровский очень милостиво докладывал о деле нашего Музея; в заседании были Познер, Артемьев и какие-то 2 типа рабочего вида, говорят, влиятельные члены сего учреждения. Меня очень заинтересовал Артемьев. Вид человека из общества, бледное лицо, желчный и неприятный вид; чувствуется или обиженное самолюбие, или неудовлетворенное честолюбие. Во время разговоров маленькая подробность: заговорили о сверхсметных кредитах; Покровский, смеясь, заявил, что у комиссариата средств на них нет, за исключением ассигнованных на Пермский Университет, который занят чехословаками. Слухи все те же; внимание обращается на Поволжье.
апреля
Сегодня первый день оттепели, но весна подвигается лениво. Купили пуд муки за 1300 рублей, вследствие чего начинаем влезать в долги. Большевики открыли, как они пишут, новый заговор, в котором обвиняют с.-р. и с.-д. Гады пожирают друг друга.
апреля
Взяли Одессу, вероятно, потому, что никто не хотел ее защищать; все-таки политика союзников мне представляется совершенно непонятной; то начнут, то бросят; относительно русского юга я, однако, не смотрю безнадежно; его завоевание обеспечивает или, точнее, укрепляет вопрос о единстве России.
Готье имеет ввиду, что большевисткие победы "на русском юге" так или иначе обеспечат будущее "единство Великороссиию". Иначе говоря, большевики делают "полезное дело" - невольно, разумеется.
апреля
Натиск с востока продолжается; зато взята Одесса; по рассказам, идущим от немногих людей, проникающих сюда извне, большевизм — зараза для всякого солдата и для всякой усталой армии; иностранные войска на юге России разлагаются под влиянием большевизма, да еще усиливаемого пропагандой и подкупом. Вот, быть может, секрет неуспеха всяческих интервенций.
апреля
Болышевики бьют тревогу, как они давно не били, — все против Колчака! Таков лозунг; удастся ли им и на этот раз вывернуться или же перевернется новая страница нашей многострадальной истории?
апреля
Целый день дома, не выходя на воздух; здесь довольно тепло, а наруже северный ветер, холод, дождь, а под конец снег; уединение отлично действует на нервы; новостей и известий — абсолютно никаких; чтения и заботы о еде — обеде и ужине и о том, хорош ли выйдет хлеб, который Нина сама печет; таковы занятия профессорской семьи, проводящей Пасху у Троицы в 1919.
апреля
Сборы на железную дорогу; решаюсь ехать сегодня днем, потому что идти по слякоти на утренний поезд уж очень неприятно. В Москве сумма полученных известий в общем удовлетворительна. Движение с востока не меняет своего характера; это — самое умное и самое сильное из движений, направленных против Совдепии, но скорых результатов оно, конечно, принести не может; нигде я не чувствую так остро презрения к русскому народу, как едучи по железной дороге: гнусные физиономии, грязь, разговоры о пайке, о прелестях или о невыгодах современного режима — вот все, что слышишь.
апреля
Вечером, вместе с А. А. Борзовым, потерял 4 часа в «малом совнаркоме», где должны были пройти штаты библиотеки Румянцевского Музея. Он помещается в бывшем кабинете товарищей прокурора палаты; рядом, в комнате, выходящей на лестницу, помещается род приемной, где наставлено несколько стульев и кресел, натасканных из всех комнат здания судебных установлений, которое показалось мне сегодня таким бедным, несчастным и сиротливым. Поразительны физиономии, которые проходили в комнату малого совета и толпились в приемной, — неинтеллигентность так и дышит в них; ужас берет от мысли о том, кто нами правит. Нам, однако, так и не удалось «быть впущенными» в августейшее собрание; 3 часа ушли у них на рассмотрение вопроса о какой-то сельскохозяйственной переписи, после чего нам было сообщено, что «малый совет не ужинал» и что наш вопрос сам тов. Покровский постарается провести за этим ужином. Наше длительное ожидание прерывалось двукратной беседой с диктатором русского просвещения, весьма «милостиво» к нам настроенным; очень характерны были его со смехом сказанные слова, как в Харькове университет попал под неограниченную власть 7 студентов — «студенческую диктатуру». Что это — садизм или что-нибудь другое?
апреля
Они сообщают об успехе над Колчаком; этот успех не слишком велик, даже совсем незначителен; однако все же пробуждаются самые пессимистические мысли о будущем; быть может, сорвется и эта, последняя, надежда, и тогда перед нами годы разорения, смуты, анархии, из которых не будет никакого исхода.
апреля
Четыре часа стоял в очереди в Госбанке, чтоб получить 20 000 аванса на музейские приобретения. Банк заплеван, загажен; очередь к комиссару — мальчику лет 25 — человек 70 до меня и человек 40 за мной; наслушался всяких недовольств по отношению к болышевикам; недовольство назрело, готово; с востока дурные вести; под Оренбургом товарищи хвалятся победой над Колчаком. Интересно было бы выяснить соответствие между действительностью и тем, что на самом деле произошло.
мая
Идя пешком от датчан из Пименовского переулка на Ярославский вокзал, чтобы ехать к Троице, видел толпу несчастных, отправляемых из ВЧК в Бутырки; зрелище грустное и тяжелое. В поезде толпа людей, из коих часть, наверно, желает провести 1 мая вне Москвы.
мая
Двое суток у Троицы; отличная прогулка по лесам и полям в воскресенье, 4/21; 15 буржуев и буржуек, выбравшихся из ужасной и отвратительной Москвы, забыли на несколько часов переживаемые горя и испытания и наслаждались убогой русской природой; мне было очень жаль этих бедных буржуев и буржуек, когда им ночью пришлось идти на поезд, чтобы не опоздать на советскую службу. Удивительно кроток и покорен судьбе русский интеллигентный буржуй; среди этой компании были очень богатые люди и очень богатые женщины, и все они удивительно просто примирялись со своей судьбой; я не знаю, хвалить ли их за философское миросозерцание или же презирать за рыхлость.
мая
Положение без перемен; опять везде уныние: русская проклятая и глупая интеллигенция снова в отчаянии созерцает свое бессилие и падение; сегодня слышал, что причиной успехов большевиков около Самары являются военнопленные мадьяры; это возможно, хотя мадьяров суют обычно повсюду; так что это подозрительно. Очень интересна показалась мне речь Черчилля, которой отрывки большевики вчера напечатали в «Известиях»; из нее можно вывести, что совсем без внимания Совдепию все-таки не оставят, особенно если мир все-таки будет подписан.
мая
Во вчерашних газетах опубликованы условия мира для Германии; товарищи раздувают их тяжесть и неприемлемость для Германии. Они действительно очень тяжелы, но ведь на Западе должна быть такая ненависть и злоба по отношению к Германии, что тяжесть эта понятна... интересен разговор с сербом Д. И. Иличем, который вместе со своей полукомпатриоткой Крюковой приезжает сюда за продуктами: он сказал мне за верное, что Франц-Фердинанд был убит действительно сербской организацией, которая группировалась около сербского генерального штаба, что в этом пункте своих претензий Австрия была права; но что Франц-Фердинанд был убит действительно за дело, так как это был самый большой враг славянства.
Ну, раз "враг народа", сиречь славянства - значит можно.
мая
Известия смутны и неопределенны; кадриль на востоке и на юге; большевики не могуг победить врагов, и враги не могут победить болышевиков. Яковлев привез известия, что и в Поволжье режим так же изжит, как здесь, и что при случае там будут также расправляться очень жестоко.
Очередной слух: на юге атаманы Григорьев и Махно провозгласили себя чем-то вроде самостийников, воспользовались полутора миллиардами денег, взятыми у большевиков, и объявили себя врагами советской власти. Бедная Россия! Даже труп ее и то не могут перестать терзать.
мая
Посетил М. Н. Покровского, чтобы отблагодарить за расширение штатов Румянцевской библиотеки. Прием был опять милостивый, и слышал следующее по поводу вопроса о покупке иностранных книг, чем он по-прежнему интересуется: «Антанта опять хочет с нами мириться; месяц назад из этого ничего не вышло; теперь, может быть, и выйдет; они навезли в Стокгольм 900 000 пудов всяких вещей — компотов и варенья для детей — и обещают все это подвезти, если мы остановим военные действия против Колчака и Деникина. Удивительно странные люди: как только Колчаку приходится плохо, так они начинают предлагать нам мир».
мая
Какой-то новый нажим на западе, около Петербурга, я, однако, теряю всякое представление о смысле этого нажима, раз он производится недостаточными силами и не сразу со всех сторон; бедная Россия действительно превращается в какие-то «живые мощи», которые лежат недвижимо и которые все раздирают.
мая
Провел два дня в Сергиеве за разбором писем Герцена, Грановского, жены Грановского и нескольких дам, соприкасавшихся с кружком западников; письма сохранились в семье Корш и теперь предлагаются к приобретению для Румянцевского Музея. Я люблю людей всех московских кружков 40-х годов; люблю эту маленькую ячейку культурных людей, которые светили своим светом на всю горилью Россию, несмотря на их сплетни, их вечную Grübelei [тоскливые размышления], которой уделил место Герцен в «Былом и думах» и о которой не раз говорит в своих письмах жена Грановского.
Из разобранных писем мне более всего интересным показалось одно письмо Грановского к М. Ф. Корш, где он говорит о постоянных припадках тоски, которые им овладевают и от которых он имеет успокоение в вине и картах; и этот талантливый русский человек был русским человеком, несмотря на свою принадлежность к западникам, и он отдавал дань всем прелестям русской жизни. Есть для меня какая-то особая прелесть в чтении писем давно ушедших людей; это то же чувство, что и при архивных занятиях, но какое-то более живое и интимное.
мая
Опять московская беготня и целые дни строительства в Румянцевском Музее, без надежды от этого строительства видеть благие результаты. Общие известия становятся все интереснее; кто-то что-то берет — но когда же конец этой ужасной братоубийственной войне? Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых, Арцыбашевых и Кузминых в литературе, должно было кончить тем, чем оно кончило.
мая
Был на кладбище и продефилировал пешком через всю Москву и еще раз убедился в той ужасающей мерзости, какую сейчас представляет Москва — вонь, грязь и полное отсутствие интеллигентных физиономий. Озверение чувствуется на каждом шагу.
июня
В Москве опять можно наблюдать курьезное, но обычное явление: упадок духа у ех-буржуев, потому что дела не так скоро подвигаются, как бы этого хотелось. Из личных дел — по-прежнему переобременение по Музею; не знаю, когда вылезу из котла, в котором киплю по случаю расширения библиотечных штатов. Из общих известий — говорят за верное, что Сибирское правительство признано; так ли это или не так, но сегодня арестованы все оставшиеся в Москве консульства...
июня
Облава на консулов и иностранцев оказывается гораздо шире, чем можно было думать сначала: все нации подверглись одной и той же участи; очевидно, происходит что-то гораздо большее, нежели мы знаем.
июня
Вот рассказ Димы Вилькена: в 1 час ночи на среду к ним явились из ЧК с ордером на обыск их квартиры, вместе с соседней квартирой Назе. Перерыли все и копались до 7 часов утра, после чего Жоржа В[илькена] увезли на Лубянку, 14. Между прочим, увезли 16 тысяч денег, принадлежавших различным лицам, и заявили, что оставляют им 200 рублей, потом передумали и оставили 1000 рублей. Наутро явились для допроса старая жидовка и ее секретарша и долго расспрашивали их о всех их связях, знакомых и, уходя, заявили, что их показания таковы, что их освободят немедленно; освобождение последовало к вечеру 2-го дня. По-видимому, то же последовало и у других иностранцев; у Вилькенов задержали еще 5 бельгийцев; хватали также швейцарцев и других членов малых народов и государств. Газеты сегодня вопят о движении на Вятку, а Нахамкис говорит о десанте в Архангельске. Московские обыватели опять приободрились.
июня
Недавно, едучи по железной дороге, я видел такую сцену: два парня по 3-му десятку на замечание, сделанное им в вагоне, что он для некурящих, ответили, что они «старину не празднуют», что теперь все новое, а на старое им наплевать. Однако под дружным натиском внезапно осмелевших интеллигентов подлые и глупые гориллы быстро сдались и бросили цигарки в окно. Сегодня, идя в Вифанию, мы встретили толпу мальчишек с пилами и топорами; мой друг Шамбинаго резко, по своему обыкновению, обратился к ним: «Что, идете грабить чужие леса? По новому декрету?» Те грубо ему отвечали: «Конечно, по новому, а не по старому. Что нам старое? Теперь все новое». Психология и тех и других одинаковая: вера первобытных людей, что все изменилось, что все прежнее исчезло и целиком заменилось чем-то новым. В этом смысл революции для народа или той его части, которая разделяет подобную веру; смысл останется без изменения, пока не будет дан властный окрик, и горилье стадо присмиреет в позе старухи при разбитом корыте. Ибо в отрицании старого права коренится отрицание всякого права, а вера в новое заключается в убеждении в свободе от всякого формального и нравственного обязательства и в господстве произвола своей собственной личности, горильство которой превосходит «Кит Китыча» во много раз.
...
Целиком пост лежит на dream, по этой ссылке - нажать.
Тэффи в своем замечательном рассказе "О дневнике" писала, что -
Мужчина всегда ведет дневник для потомства. "Вот, думает, после смерти найдут в бумагах и оценят". В дневнике мужчина ни о каких фактах внешней жизни не говорит. Он только излагает свои глубокие философские взгляды на тот или иной предмет.
Очень точная формулировка, не так ли? Законченность этой картине может придать лишь автор подобного дневника, "набело", задним числом, переписывающий свои записи - дабы придать себе прозорливости в глазах тех самых потомков.
Но наш сегодняшний гость может быть оправдан по обоим пунктам "обвинения": во-первых, его дневник совершенно точно не подвергался корректировке, а во-вторых, будучи профессиональным историком, Юрий Владимирович "не гнушается" писать о "прозе жизни" - и в данном случае именно для потомков, справедливо полагая, что подобная информация может впоследствии пригодиться.
В результате такого подхода мы получаем чудесную возможность заглянуть в прошлое - разве это не восхитительная возможность? Дневник Готье - настоящая кинохроника.
Давайте знакомиться. Француз по матери (и пристрастиям), Юрий Владимирович закончил историко-филологический факультет Московского университета, избрав темой своей научной деятельности "старину седую" - допетровскую державу Романовых. Затем работа в архиве министерства юстиции, библиотекарем Румянцевского музея и преподавательская деятельность в родном университете и на Высших женских курсах. Все понятно - человек науки и с характером - избрать не слишком популярную в обществе тематику 17 века мог только по-настоящему вовлеченный в свою работу человек. Эта его счастливая способность - находить утешение в работе - не раз выручит Готье в дальнейшем.
Готье не слишком подробно останавливается на свои политических взглядах (в основном, в записях лета 1917 г.), но в общем реконструировать их не трудно: увлечение старомосковским государством не сказалось на его политических взглядах, которые, по всей видимости, можно отнести к умеренно консервативным. Николая II и царский режим Готье презирал, но и пораженчества кадетской партии во время русско-японской войны принять не мог: вступив в нее в 1905 г., он покидает кадетские ряды из-за Выборгского воззвания (заметим, что для этого требовалось немалое гражданское мужество).
Уже в 1917 г. Юрий Владимирович не без язвительности приведет свой разговор с Милюковым (к слову сказать - его научным руководителем) - вспоминая, как тот во время японской войны советовал ему "агитировать войска против режима", что Готье счел совершенно неприемлемым, он задастся риторическим вопросом: придерживается ли лидер кадетов подобных же воззрений сегодня?
С другой стороны, не трудно догадаться - и это находит подтверждение в дневнике - что вступление России в Мировую войну Готье приветствовал, как и многие его современники находясь в рамках представлений о благотворном влиянии союзных отношений с республиканской Францией и "парламентарной Англией" на внутреннее положение империи. Разве не замечательно будет вместе с сильнейшими державами Европы одновременно выиграть две войны - внешнюю, против "германизма", и внутреннюю, против царизма? Получить, так сказать, и проливы, и настоящую конституцию. Да и чего скрывать: для Готье это было еще и личным делом, спасением далекой родины - "прекрасной Франции",
Можно также с достаточной долей уверенности предположить, что Февральскую революцию Юрий Владимирович принял - по крайней мере в первые недели - с оптимизмом, от которого - и это тоже можно утверждать вполне определенно - вскоре не осталось и следа. Взяться за ведение дневника (по словам Готье - занятию пустому, чисто интеллигентскому и "а ля рюс") его побудили провал "наступления Керенского" летом 1917 г. и большевистский мятеж в Петрограде. Язвительный, разочарованный и неплохо информированный (а главное - умный) Готье находит в нем настоящую отдушину от творившегося вокруг "кабака".
Не сложно, однако, заметить, что со временем общие рассуждения (занимавшие в 1917 г. не менее половины от общего объема записей) все более уступают "частным" (которые, разумеется, так же несут на себе печать интеллекта их автора, а потому не просто полезны, но и весьма занимательны), становящимися все более обреченно отчаянными. Современное положение России, подступающий голод, тяжелая болезнь жены и, наконец, полное неопределенность будущего, не говоря уже об остальных прелестях жизни в Совдепии, постепенно превращают Готье в настоящего мизантропа, живущего лишь ожиданием чудесного избавления - жены от "сахарной болезни", а Москвы - от красных.
И в этом смысле 1919 г. стал для него настоящей трагедией - постарайтесь прочувствовать эти постоянные колебания от растущей надежды до полной безнадежности. Именно поэтому я и назвал этот пост "Письмами мертвого человека". После той явной деградации (в смысле потери интереса к общественным делам, угнетенного состояния духа и - увы! - огрубения и ожесточенности), что наблюдается на страницах этого дневника с конца 1919 и до лета 1922 года, когда опасавшийся обысков Готье передал свой архив американскому профессору (и через шестьдесят лет после этих событий дневник был случайно обнаружен в архиве заокеанского визитера), с немалым удивлением узнаешь, что его автор более-менее благополучно дожил до 1943 г., успев, впрочем, по "делу историков" посетить советские исправительно-трудовые лагеря.
Некоторым утешением - а только бессердечный человек не проникнется сочувствием к Юрию Владимировичу - может служить лишь тот факт, что Володя, единственный сын Готье, о будущем которого так часто тревожился наш герой, - "не пропал", став судебном-медицинским экспертом. А внук Готье - известный врач хирург, ученый и пр. Значит, что его последняя ставка, как грустно писал Юрий Владимирович на исходе 1919 г., все же не была бита.
Ну а теперь, прошу под кат - я не сознательно ограничился лишь небольшими "заметками на полях", не желая вставать между читателями и автором дневника. И, разумеется, настоятельно рекомендую тем, кто еще этого не сделал, ознакомиться с оригиналом - это того стоит.
А это сам автор - после 1919 г.
января
Хотя я начинаю год по новому стилю и хотя я переходу на новый стиль всегда сочувствовал, я сам продолжаю чувствовать старый стиль и сам про себя буду встречать его через 12 дней; быть может, это молчаливый протест против режима РСФСР. День без впечатлений, сидел дома и писал лекции; только в занятиях и отрада.
января
Целый день чувствовал усталость от вчерашней прогулки на Девичье Поле и на Миусскую площадь; эти прогулки тоже современность: они дают свою колоритную нотку в общую картину русской жизни. На завтра жену требуют на очистку снега — вот еще одна нотка современности; такими «нотками» мы окружены, из них мы не выходим.
Одесса занята добровольческой армией и союзниками. Там поднят трехцветный флаг во имя единой и неделимой России. Наконец-то! Об этом сообщает меньшевицкая газетка «Вечер Москвы», которая, конечно, этому не сочувствует.
января
Два тихих дня, в которые большевики позволили нам отдыхать; я старался в эти дни отдохнуть, но едва ли достиг какого-то ни было результата; по крайней мере, сейчас, вечером второго из этих дней, я чувствую себя таким же разбитым, как и ранее. Сегодня возили Володю в цирк и смотрели, как он веселился; но мы веселиться не могли; нигде, может быть, так, как в цирке, не бросается в глаза царящая над нами охлократия: ничего, кроме горильих рож. Вечером долгий и жаркий спор с Ниной по поводу того, что нам предстоит делать и что предпринять для нашего спасения. Мое впечатление, что пока мы еще не понимаем друг друга. Это очень тяжело, тем более что и сам я ежедневно колеблюсь, не зная, что лучше делать. Но я все более и более прихожу к заключению, что деятельность в Совдепии никакая не мыслима и что отсюда, и во имя России, и во имя себя самого, надо уходить.
января
В сегодняшних известиях неподражаемое письмо жены «тов. Раскольникова», попавшего в плен к англичанам: офицеры прямо перешли на ту сторону, а матросы в последний момент стали отдавать им честь и величать «Ваше вскбродие» и сами выдали Раскольникова. Русский человек всегда и везде себе верен: «душевной крепости не бе в нас отдавна».
января
Было собрание домовых жильцов: свергали домового председателя, который покусился на изнасилование дочери управляющего.
января
Был в Храме Спасителя на патриаршей службе; пахнуло чем-то старым и хорошим, но я думаю, что это была моя любовь к Московской Руси, а не сознание силы православной церкви, которая слаба и бессильна, несмотря на внешнюю красоту церковной службы. В то же время шла «демонстрация протеста» по поводу убийства Либкнехта; я ее не видал; говорят, что она особой внушительностью не отличалась. Ободряющих новостей нет; сидел дома и работал.
января
Очищена Нарва и подтверждается переворот в Киеве; этого достаточно, чтобы все повеселели, хотя, может быть, и без всякого основания; в остальном — день прошел, и слава Богу; благодарим Его и за то, что Нина вымолила в Совдепе на усиленное питание 30 яиц, 3 фунта пшена и 3 фунта риса; именно вымолила и выстояла.
января
Продолжаются напряженные ожидания чего-то такого; быть может, не будет и на этот раз ничего, а жизнь становится все труднее. Утром я ходил к Мясницким Воротам в магазин Самсонова получать 30 яиц и 3 фунта риса для Нины и Володи. Уже самый факт путешествия так далеко за столь малым характерен для нашего времени, но путешествие по Москве в деловое время утром еще раз произвело на меня ужасное впечатление — вероятно, нашествие Чингис-хана приблизительно так влияло на города, которые ему подвергались: все окна заколочены, все убито, все прекращено; не скоро удастся все исправить и привести в порядок тем, кто будет призван это сделать.
января
Был у меня Н.А. Бердяев, несомненно выдающийся и приятный человек. Живя литературным трудом и, вероятно, капиталом, он тоже дошел до стенки и говорил со мной о возможности получить место по части музеев и архивов; я, конечно, дал ему все необходимые советы и указания. В беседе он высказал мысль, которую я вполне разделяю, хотя она до моего сознания еще не доходила: у нас слишком много разлагающих сил и слишком мало, точнее, совсем нет сил слагающих; в этом наша величайшая трагедия и опасность. Он был ранее оптимистом, но сейчас изменился к худшему; однако, его пессимизм не превосходит моего.
января
Сегодня несколько радостей, характерных для современного момента; Маша приехала из деревни и привезла картофеля 7 пудов, 6 фунтов масла, 7 фунтов крупы и 3 огромных ковриги хлеба; читал в Шанявском, был народ и дали денег с сентября; и, в-третьих, не было никакого пленума или комиссии. Общих слухов никаких; все остается, как вчера; говорят, что на Принцевы острова они не едут; для нас это было бы даже и лучше.
февраля
События дня: нота тов. Чичерина правительствам союзников: предлагаются концессии, амнистии, уплата по займам, с условием, чтобы внутренний строй Советской России остался нетронутым. Некоторые считают это капитуляцией, но я не держусь этого мнения; вся нота полна лжи, обычной для большевиков; они обещают что угодно, с тем чтобы при случае обмануть и отречься от всех своих обещаний4. Для меня вопрос состоит в том, что союзники из этого сделают или захотят сделать: сделают ли вид, что они им поверили, и вступят в переговоры, или же это будет моментом полного между ними разрыва. Я думаю, что, на худой конец, если они начнут договариваться. то будет небольшой момент, когда сношения с заграницей будут возможны; тогда надо этим воспользоваться и уехать.
февраля
Вернулся А. Э. Вормс с финляндской границы; его с большевицким паспортом не пропустили, тогда как будто бы пропускали людей без оных; Вормс сидел 3 дня на границе, читал газеты финские, шведские и английские и вынес впечатление, что английской интервенции не будет, потому что внутренние затруднения Англии слишком велики. Сегодня узнал, что арестовали у нас в доме самых влиятельных членов домового комитета — кн. Урусова, Соколова и Крылова; уверяют, что это визитная карточка бывшего председателя Славина. Сегодня целый день мрачное настроение.
февраля
За два дня произошли большие и неприятные события. «Военный Контроль», поселившийся в нашем доме, переименовывался в «Особый отдел ВЧК» и стал пухнуть и расширяться. «По стратегическим условиям» они выселяют всех жильцов старого Солововского дома, и все 10 оставшихся квартир вселяют в дом № 4, т. е. наш. При этом недвусмысленно говорят вокруг, что и весь дом будет постепенно выселен. Приходится опять думать о переезде в Музей; об этом ведутся переговоры, и мы уже сейчас отправили часть мебели в Музей. Надо все устроить и все привести в порядок, а там, может быть, удастся и что-нибудь сделать с собой самими. На общем горизонте мертвая зыбь.
февраля
Все по-прежнему, и даже нет интересных слухов. Для проведения фантасмагорических штатов Румянцевского Музея я был водим в Комиссариат Народного Просвещения на заседание коллегии комиссариата. Председательствовал тов. Покровский, но я никогда не думал, чтобы он вел заседание так вяло, скверно и неумело. На заседании присутствовала Н. К. Крупская-Ульянова-Ленина, без 5 минут русская императрица; я не ожидал видеть ее такой, какая она есть, — старая, страшная, с глупым лицом тупой фанатички, причем ее уродство подчеркивается ясно выраженной базедовой болезнью; остальные присутствующие были Познер, Шапиро, Маркс и другие представители господствовавшего племени, кроме тов. Чачиной — тип вечно смущающейся, краснеющей и мигающей учительницы, тоже фанатического вида, которая при Н. К. Крупской состояла вроде того, как mezzo-soprano состоят при soprano в италианских операх.
Первый вопрос, на котором я присутствовал, касался невразумительной и сумбурной записки Ленина, сущность которой сводилась к тому, что вся Совдепия должна покрыться сетью библиотек, причем каждая из них должна дать отчет о своих успехах, а все вместе — соревновать одна перед другой. К записке все относились совершенно так же, как в былое время к тому, что всемилостивейше начерталось на всеподданейших докладах.
февраля
Буржуйно отдыхал, пролежав в постели до 12 часов, и целый день ходил по гостям до оттяжки. В газетах сообщается об уходе в отставку Краснова и о том, что где-то неподалеку от Одессы большевики столкнулись с французами; быть может, это сдвинет дело с мертвой точки.
Сегодня день годовщины основания красной армии; на тех улицах города, где я сегодня был, праздник этот не выражался ничем, кроме нескольких уродливых плакатов.
февраля
Новостей никаких, кроме разве того, что к нам едут ревизоры из западных социалистов — Каутский, Адлер, Гильфердинг, Гендерсон, Лонге и т.п. Что могут нам дать они? Ничего или что-нибудь еще худшее, чем то, что мы имеем.
февраля
Два дня прошли в переезде, и вот мы теперь стеснены в 2-х комнатах, в которых еле помещается та часть имущества, которая нам необходима для жизни. Извольте при таких условиях заниматься и двигать науку, т.е. исполнять ту обязанность, которую с нас не снимают и большевики. Мне было сначала очень грустно покидать еще 1/2 квартиры и остаться в двух задних комнатах; грустно, потому что, въезжая в эту квартиру, мы думали, что она будет для нас вековечной квартирой; потому что она нам подходила по всем своим условиям. Но, переехав, я чувствую себя легко и вспоминаю стихи Печерина о пловце на море в челноке; еще один якорь сорван, еще одной задержкой меньше; надо жить на бивуаках, пока не околеешь, или не уедешь, или не переживешь это ужасное время. Но все-таки в таком стеснении жить нельзя и надо искать выхода в переселении в Музей, от чего я отказывался в течение целых 20 лет. На общем горизонте муть.
Узнал, что делают предложение поступать на службу подслушивать частные разговоры по телефону на правах военной цензуры; такое предложение сделано было моему товарищу В.А.К.
Все более и более убеждаюсь, что приезд социалистической делегации не сулит нам ничего хорошего; между прочим, для них реквизировали особняк А.В. Рериха в Малом Каретном переулке; таким образом, светила социализма будут жить в награбленном добре; это стильно и хорошо.
марта
Решение судьбы будет не в пятницу, а в понедельник; наше будущее зависит от цвета социалистической академии, которая, видимо, не сумев ничего сорганизовать из себя, желает внедриться в Московский Университет силой; таков смысл всей реформы: озлобленные неудачники, ничтожества, преисполненные самообольщения, желают распоряжаться судьбами Московского Университета. Кругом все мертво; надежды на освобождение меркнут все более и более; а процесс перегнивания затянется надолго.
Большевики внезапно объявили на завтра праздник 3-го Интернационала. Что это значит, я как-то, к стыду моему, не понимаю.
марта
На большом горизонте нет ничего ясно видного; однако в эти дни вновь оживились слухи, быть может, в связи с их беспокойством и недовольством, которое они, по-видимому, проявляют за эти дни; опять говорят о каких-то наступлениях в Балтийском крае, в Литве и к Минску, всему этому я, впрочем, значения большого не придаю.
В субботу мы устраивали пир у Курдюмовых на Ярославском вокзале; я записываю это, потому что факт этот характерен для нашего времени: 12 человек собрались на кооперативные блины, потому что всем хотелось забыться, выпить алкоголя и наесться блинов; пир начался в 9 часов и продолжался до 4-х часов ночи; по правде, все было забыто, было тепло, светло и весело.
В тот же день до пира я был призван в ВЧК, в ее особый отдел, поселившийся у нас во дворе; я должен был дать показания по делу кн. Ю.Д. Урусова, обвиненного в «сокрытии государственного достояния», каковым оказались документы исторического значения. Урусов мне говорил о них два раза, и оба раза я советовал ему сдать их в государственное хранилище; на эти разговоры он сослался, и вот поэтому я и был привлечен к допросу. Первая повестка была в четверг, 6-го; я получил ее после назначенного для допроса времени; в субботу меня потребовали туда по телефону и пригрозили даже арестом, если я скоро не приду.
Я отправился в особняк М.М. Петрово-Соловово и нашел грязный вертеп, наполненный мальчишками-латышами и девками-латышками. Меня попросили обождать в комнате, откуда вытащена всякая мебель — осталось только несколько стульев; я слышал, как резвились латыши рядом, и прочел на стене объявление о том, что фракция коммунистов при особом отделе ВЧК выражает порицание товарищам, которые позволили себе грубое обхождение с товарищами женского пола на кухне. Потом, скрипя сапогами, пришел золотоволосый и голубоглазый человек лет 30-ти, очень вежливый и приветливый, который сказал мне, что он сию минуту к его услугам, и, спустя некоторое время, я позван был в старую спальню этого дома с коринфскими колоннами и дивным зеркалом; следователь Фельдман, с золотыми волосами и безупречным русским языком, более похожий на старого народовольца, чем на современного латышско-еврейского деятеля, допросил меня вежливо и толково и напоследок сообщил, что документы, бывшие у Урусова, составляли делопроизводство Ставки с 25 февраля по 1 апреля 1917, которые он получил, вероятно, как бывший в то время прокурором Могилевского окружного суда. Я не мог не сказать, что было неосторожно такие документы держать у себя.
марта
Новое оживление слухов; упорно говорят о начавшемся наступлении Колчаковских войск с востока; быть может, это только очередные самоуслаждающие слухи.
марта
Продолжают распространяться слухи о продвижении с востока, о волнениях среди красноармейцев и рабочих, и все веселеют; между тем голод, несомненно, растет; хлеб дошел до 30 рублей фунт, мука до 1100 рублей пуд.
марта
Слухи крепнут; говорят о восстаниях среди красной армии, о волнениях на почве голода; забастовки в Петрограде они сами не отрицают. Впечатление, что что-то нарастает, есть несомненно, но когда и во что это выльется, даже и думать об этом трудно.
марта
Праздник Парижской коммуны и похороны президента Свердлова; я думаю, что парижские коммунары никогда не думали, что русские варвары будут их праздновать полвека спустя после прелестей 71 года, а президент не думал, что праздник, в установлении которого он, несомненно, принимал участие, омрачится его собственными похоронами.
По слухам, их продолжают толкать с востока.
марта
Еще раз пришлось побывать в «коллегии комиссариата». Тов. Покровский очень милостиво докладывал о деле нашего Музея; в заседании были Познер, Артемьев и какие-то 2 типа рабочего вида, говорят, влиятельные члены сего учреждения. Меня очень заинтересовал Артемьев. Вид человека из общества, бледное лицо, желчный и неприятный вид; чувствуется или обиженное самолюбие, или неудовлетворенное честолюбие. Во время разговоров маленькая подробность: заговорили о сверхсметных кредитах; Покровский, смеясь, заявил, что у комиссариата средств на них нет, за исключением ассигнованных на Пермский Университет, который занят чехословаками. Слухи все те же; внимание обращается на Поволжье.
апреля
Сегодня первый день оттепели, но весна подвигается лениво. Купили пуд муки за 1300 рублей, вследствие чего начинаем влезать в долги. Большевики открыли, как они пишут, новый заговор, в котором обвиняют с.-р. и с.-д. Гады пожирают друг друга.
апреля
Взяли Одессу, вероятно, потому, что никто не хотел ее защищать; все-таки политика союзников мне представляется совершенно непонятной; то начнут, то бросят; относительно русского юга я, однако, не смотрю безнадежно; его завоевание обеспечивает или, точнее, укрепляет вопрос о единстве России.
Готье имеет ввиду, что большевисткие победы "на русском юге" так или иначе обеспечат будущее "единство Великороссиию". Иначе говоря, большевики делают "полезное дело" - невольно, разумеется.
апреля
Натиск с востока продолжается; зато взята Одесса; по рассказам, идущим от немногих людей, проникающих сюда извне, большевизм — зараза для всякого солдата и для всякой усталой армии; иностранные войска на юге России разлагаются под влиянием большевизма, да еще усиливаемого пропагандой и подкупом. Вот, быть может, секрет неуспеха всяческих интервенций.
апреля
Болышевики бьют тревогу, как они давно не били, — все против Колчака! Таков лозунг; удастся ли им и на этот раз вывернуться или же перевернется новая страница нашей многострадальной истории?
апреля
Целый день дома, не выходя на воздух; здесь довольно тепло, а наруже северный ветер, холод, дождь, а под конец снег; уединение отлично действует на нервы; новостей и известий — абсолютно никаких; чтения и заботы о еде — обеде и ужине и о том, хорош ли выйдет хлеб, который Нина сама печет; таковы занятия профессорской семьи, проводящей Пасху у Троицы в 1919.
апреля
Сборы на железную дорогу; решаюсь ехать сегодня днем, потому что идти по слякоти на утренний поезд уж очень неприятно. В Москве сумма полученных известий в общем удовлетворительна. Движение с востока не меняет своего характера; это — самое умное и самое сильное из движений, направленных против Совдепии, но скорых результатов оно, конечно, принести не может; нигде я не чувствую так остро презрения к русскому народу, как едучи по железной дороге: гнусные физиономии, грязь, разговоры о пайке, о прелестях или о невыгодах современного режима — вот все, что слышишь.
апреля
Вечером, вместе с А. А. Борзовым, потерял 4 часа в «малом совнаркоме», где должны были пройти штаты библиотеки Румянцевского Музея. Он помещается в бывшем кабинете товарищей прокурора палаты; рядом, в комнате, выходящей на лестницу, помещается род приемной, где наставлено несколько стульев и кресел, натасканных из всех комнат здания судебных установлений, которое показалось мне сегодня таким бедным, несчастным и сиротливым. Поразительны физиономии, которые проходили в комнату малого совета и толпились в приемной, — неинтеллигентность так и дышит в них; ужас берет от мысли о том, кто нами правит. Нам, однако, так и не удалось «быть впущенными» в августейшее собрание; 3 часа ушли у них на рассмотрение вопроса о какой-то сельскохозяйственной переписи, после чего нам было сообщено, что «малый совет не ужинал» и что наш вопрос сам тов. Покровский постарается провести за этим ужином. Наше длительное ожидание прерывалось двукратной беседой с диктатором русского просвещения, весьма «милостиво» к нам настроенным; очень характерны были его со смехом сказанные слова, как в Харькове университет попал под неограниченную власть 7 студентов — «студенческую диктатуру». Что это — садизм или что-нибудь другое?
апреля
Они сообщают об успехе над Колчаком; этот успех не слишком велик, даже совсем незначителен; однако все же пробуждаются самые пессимистические мысли о будущем; быть может, сорвется и эта, последняя, надежда, и тогда перед нами годы разорения, смуты, анархии, из которых не будет никакого исхода.
апреля
Четыре часа стоял в очереди в Госбанке, чтоб получить 20 000 аванса на музейские приобретения. Банк заплеван, загажен; очередь к комиссару — мальчику лет 25 — человек 70 до меня и человек 40 за мной; наслушался всяких недовольств по отношению к болышевикам; недовольство назрело, готово; с востока дурные вести; под Оренбургом товарищи хвалятся победой над Колчаком. Интересно было бы выяснить соответствие между действительностью и тем, что на самом деле произошло.
мая
Идя пешком от датчан из Пименовского переулка на Ярославский вокзал, чтобы ехать к Троице, видел толпу несчастных, отправляемых из ВЧК в Бутырки; зрелище грустное и тяжелое. В поезде толпа людей, из коих часть, наверно, желает провести 1 мая вне Москвы.
мая
Двое суток у Троицы; отличная прогулка по лесам и полям в воскресенье, 4/21; 15 буржуев и буржуек, выбравшихся из ужасной и отвратительной Москвы, забыли на несколько часов переживаемые горя и испытания и наслаждались убогой русской природой; мне было очень жаль этих бедных буржуев и буржуек, когда им ночью пришлось идти на поезд, чтобы не опоздать на советскую службу. Удивительно кроток и покорен судьбе русский интеллигентный буржуй; среди этой компании были очень богатые люди и очень богатые женщины, и все они удивительно просто примирялись со своей судьбой; я не знаю, хвалить ли их за философское миросозерцание или же презирать за рыхлость.
мая
Положение без перемен; опять везде уныние: русская проклятая и глупая интеллигенция снова в отчаянии созерцает свое бессилие и падение; сегодня слышал, что причиной успехов большевиков около Самары являются военнопленные мадьяры; это возможно, хотя мадьяров суют обычно повсюду; так что это подозрительно. Очень интересна показалась мне речь Черчилля, которой отрывки большевики вчера напечатали в «Известиях»; из нее можно вывести, что совсем без внимания Совдепию все-таки не оставят, особенно если мир все-таки будет подписан.
мая
Во вчерашних газетах опубликованы условия мира для Германии; товарищи раздувают их тяжесть и неприемлемость для Германии. Они действительно очень тяжелы, но ведь на Западе должна быть такая ненависть и злоба по отношению к Германии, что тяжесть эта понятна... интересен разговор с сербом Д. И. Иличем, который вместе со своей полукомпатриоткой Крюковой приезжает сюда за продуктами: он сказал мне за верное, что Франц-Фердинанд был убит действительно сербской организацией, которая группировалась около сербского генерального штаба, что в этом пункте своих претензий Австрия была права; но что Франц-Фердинанд был убит действительно за дело, так как это был самый большой враг славянства.
Ну, раз "враг народа", сиречь славянства - значит можно.
мая
Известия смутны и неопределенны; кадриль на востоке и на юге; большевики не могуг победить врагов, и враги не могут победить болышевиков. Яковлев привез известия, что и в Поволжье режим так же изжит, как здесь, и что при случае там будут также расправляться очень жестоко.
Очередной слух: на юге атаманы Григорьев и Махно провозгласили себя чем-то вроде самостийников, воспользовались полутора миллиардами денег, взятыми у большевиков, и объявили себя врагами советской власти. Бедная Россия! Даже труп ее и то не могут перестать терзать.
мая
Посетил М. Н. Покровского, чтобы отблагодарить за расширение штатов Румянцевской библиотеки. Прием был опять милостивый, и слышал следующее по поводу вопроса о покупке иностранных книг, чем он по-прежнему интересуется: «Антанта опять хочет с нами мириться; месяц назад из этого ничего не вышло; теперь, может быть, и выйдет; они навезли в Стокгольм 900 000 пудов всяких вещей — компотов и варенья для детей — и обещают все это подвезти, если мы остановим военные действия против Колчака и Деникина. Удивительно странные люди: как только Колчаку приходится плохо, так они начинают предлагать нам мир».
мая
Какой-то новый нажим на западе, около Петербурга, я, однако, теряю всякое представление о смысле этого нажима, раз он производится недостаточными силами и не сразу со всех сторон; бедная Россия действительно превращается в какие-то «живые мощи», которые лежат недвижимо и которые все раздирают.
мая
Провел два дня в Сергиеве за разбором писем Герцена, Грановского, жены Грановского и нескольких дам, соприкасавшихся с кружком западников; письма сохранились в семье Корш и теперь предлагаются к приобретению для Румянцевского Музея. Я люблю людей всех московских кружков 40-х годов; люблю эту маленькую ячейку культурных людей, которые светили своим светом на всю горилью Россию, несмотря на их сплетни, их вечную Grübelei [тоскливые размышления], которой уделил место Герцен в «Былом и думах» и о которой не раз говорит в своих письмах жена Грановского.
Из разобранных писем мне более всего интересным показалось одно письмо Грановского к М. Ф. Корш, где он говорит о постоянных припадках тоски, которые им овладевают и от которых он имеет успокоение в вине и картах; и этот талантливый русский человек был русским человеком, несмотря на свою принадлежность к западникам, и он отдавал дань всем прелестям русской жизни. Есть для меня какая-то особая прелесть в чтении писем давно ушедших людей; это то же чувство, что и при архивных занятиях, но какое-то более живое и интимное.
мая
Опять московская беготня и целые дни строительства в Румянцевском Музее, без надежды от этого строительства видеть благие результаты. Общие известия становятся все интереснее; кто-то что-то берет — но когда же конец этой ужасной братоубийственной войне? Чем больше думаешь, тем все яснее становится, что общество, породившее Николая II с его Распутиным, Мясоедовых и Сухомлиновых, Арцыбашевых и Кузминых в литературе, должно было кончить тем, чем оно кончило.
мая
Был на кладбище и продефилировал пешком через всю Москву и еще раз убедился в той ужасающей мерзости, какую сейчас представляет Москва — вонь, грязь и полное отсутствие интеллигентных физиономий. Озверение чувствуется на каждом шагу.
июня
В Москве опять можно наблюдать курьезное, но обычное явление: упадок духа у ех-буржуев, потому что дела не так скоро подвигаются, как бы этого хотелось. Из личных дел — по-прежнему переобременение по Музею; не знаю, когда вылезу из котла, в котором киплю по случаю расширения библиотечных штатов. Из общих известий — говорят за верное, что Сибирское правительство признано; так ли это или не так, но сегодня арестованы все оставшиеся в Москве консульства...
июня
Облава на консулов и иностранцев оказывается гораздо шире, чем можно было думать сначала: все нации подверглись одной и той же участи; очевидно, происходит что-то гораздо большее, нежели мы знаем.
июня
Вот рассказ Димы Вилькена: в 1 час ночи на среду к ним явились из ЧК с ордером на обыск их квартиры, вместе с соседней квартирой Назе. Перерыли все и копались до 7 часов утра, после чего Жоржа В[илькена] увезли на Лубянку, 14. Между прочим, увезли 16 тысяч денег, принадлежавших различным лицам, и заявили, что оставляют им 200 рублей, потом передумали и оставили 1000 рублей. Наутро явились для допроса старая жидовка и ее секретарша и долго расспрашивали их о всех их связях, знакомых и, уходя, заявили, что их показания таковы, что их освободят немедленно; освобождение последовало к вечеру 2-го дня. По-видимому, то же последовало и у других иностранцев; у Вилькенов задержали еще 5 бельгийцев; хватали также швейцарцев и других членов малых народов и государств. Газеты сегодня вопят о движении на Вятку, а Нахамкис говорит о десанте в Архангельске. Московские обыватели опять приободрились.
июня
Недавно, едучи по железной дороге, я видел такую сцену: два парня по 3-му десятку на замечание, сделанное им в вагоне, что он для некурящих, ответили, что они «старину не празднуют», что теперь все новое, а на старое им наплевать. Однако под дружным натиском внезапно осмелевших интеллигентов подлые и глупые гориллы быстро сдались и бросили цигарки в окно. Сегодня, идя в Вифанию, мы встретили толпу мальчишек с пилами и топорами; мой друг Шамбинаго резко, по своему обыкновению, обратился к ним: «Что, идете грабить чужие леса? По новому декрету?» Те грубо ему отвечали: «Конечно, по новому, а не по старому. Что нам старое? Теперь все новое». Психология и тех и других одинаковая: вера первобытных людей, что все изменилось, что все прежнее исчезло и целиком заменилось чем-то новым. В этом смысл революции для народа или той его части, которая разделяет подобную веру; смысл останется без изменения, пока не будет дан властный окрик, и горилье стадо присмиреет в позе старухи при разбитом корыте. Ибо в отрицании старого права коренится отрицание всякого права, а вера в новое заключается в убеждении в свободе от всякого формального и нравственного обязательства и в господстве произвола своей собственной личности, горильство которой превосходит «Кит Китыча» во много раз.
...
Целиком пост лежит на dream, по этой ссылке - нажать.
Взято: Тут
608