Зачем после основания Петербурга потребовалось строительство каналов. Реки вспять ( 1 фото )

И вот каковы итоги "славных дел". То есть чем осчастливил Россию Петр, построивший свой парадиз на гнилых болотах устья Невы.

Пройдя, наконец, все препоны:

«…суда прежде подвергались многим опасностям на бурном и каменистом Ладожском озере, которого волны ежегодно поглощали тысячи барок, и оттого Петербург претерпевал недостаток в самонужнейших потребностях» [2] (с. 197).

То есть выстроенный на костях русских людей город-монстр теперь требовал к своему ежегодному "обиходу" еще и жертв потопления на не приспособленных к хождению по бурному озеру баржах все тех же предназначенных б-гу Петра людей  - Русских. А потому, в конце-то концов, дабы не оставить свой Парпдиз без снабжения. А потому, воизбежание довременной смерти этой затеи:

«Петр Великий повелел устроить обводной канал…» [2] (с. 197).

А до этого самого ежегодного потопления с несколькими тысячами барок десятков тысяч обслуживающих их русских людей, которых «преобразователь» назначил в ежегодную жертву своему столь постоянно требующему именно русской крови свирепому масонскому божку, этот самый «великий», как теперь выясняется, вовсе и знать не знал и ведать не ведал, в каком гиблом месте свою столицу вознамерился сооружать?!

Так выходит, что и впрямь не знал. Он лишь читать по складам выучился к возрасту нашего нынешнего шестиклассника, а до изучения географии просто не успел и к двадцати восьми годам подобраться.

Однако ж и этот возраст — не предел тупоголовости этого всеми и вся воспетого «чудесного гения». Ведь он практически и до самой смерти своей так и не понял, что из столь ему требующегося Каспийского моря в Персидский залив, и по сей день, через отделяляющие их акватории горные кряжи, наиболее комфортно переправиться можно лишь на самолете.

Вот как описывается существо его стратегических инициатив в этом регионе:

«Каспийское море обращало на себя особое внимание Петра: связать Балтийское море с Каспийским и найти дальнейшее водное сообщение между Каспийским морем и Индией, — составляло заветную мечту Петра Великого» [4] (с. LXXI).

Что здесь скажешь?

Просчеты в познаниях географии этого «светлого гения», что переориентировал свою экспансию от незамерзающих гаваней Прибалтики в гнилой затон Петербурга (у жителей этого города и по сей день практически не встречается из-за гадкой тамошней воды здоровых зубов) — все это еще покажется цветочками. В сравнении с куда как и еще более мифологическим намерением: «обуздать» горный хребет Мазандарана — Эльбурс с его снежными вершинами — пятитысячниками!

Таким образом, выясняется, что Петр, так до самой своей смерти толком и не ознакомленный с самыми элементарными азами географической науки, просто и понятия не имел — что и зачем он делает.

Но поименован при этом «гением», а потому вот кому он препоручает определение основного направления своей экспансии:

«…Петр направил свой первый удар на Нарву, но, узнав после поражения своих войск, что стоянка для судов в нарвском рейде не хороша, вследствие дурного илистого дна, поручил сержанту Преображенского полка Василию Кормчину, учившемуся инженерному искусству заграницей, осмотреть Орешек и “возле него”, т.е. реку Неву» [3] (с. 58).

Вот те раз! Так выходит, что Петр ко всему прочему еще и знать не знал о том, что эта самая Нарва, где Карл столь изрядно настучал ему по зубам, как оказывается, вовсе не была ему и нужна…

Но вот он нашел себе в этом вопросе «специалиста». Им оказался сержант-недоучка, который от «илистого дна» переориентировал все пути «преобразователя» в самую гущу комариных болот, откуда лишь попутный ветер с востока и мог вызволить вошедшие в устье Невы иностранные корабли, которые именно поэтому так упорно и не желали пользоваться вроде бы и близко расположенным, исключительно лишь для них и сооруженным односторонним «окном»-воронкой. Сама природа этих мест даже розу ветров сконструировала только на ввоз в нашу страну товаров, а никак не наоборот! И даже соратник Петра по масонству, Карамзин, об этом столь опрометчивом выборе сержанта-недоучки, сообщает, что основание Петербурга:

«было безсмертной ошибкой Преобразователя» [3] (с. 58).

Выходит, что обмишурился наш «великий» по части географии-то? Получается, что не знал он про то, что восточный ветер в этих широтах крайне редок…

Но, что с другой стороны в порядке нами уже вычисленного, может и не хотел знать?!

Ведь его задачей являлось отнюдь не созидание благоденствия для русского народа. Его главной задачей было изобретение той безумной затеи, в созидание которой, словно в бездонную пропасть, можно было бы без счета бросать миллионами русские жизни, которые бы, принимая смерть, и ведать не ведали о конечной цели всех этих им изобретенных «преобразований». А конечной их целью было ни много ни мало, а всего лишь тотальное уничтожение единственного в мире народа, чья Держава даже и по сию пору, несмотря на захват в ней власти иноверцами, продолжает являться подножием Престола Господня!

Причем, мероприятие это по обустройству северного Парадиза, обоснованное сержантом недоучкой, требовало для поддержания своей жизнедеятельности и огромных финансовых средств. Цена Ладожского канала была равна 5,5 млн. руб., Свирского и Сясского — 3 млн. руб. (в ценах времен Николая I). А сколько загубленных русских жизней? Только лишь о послепетровском «устроении» обводного канала на Ладоге в «Путеводителе» сказано:

«Имя Миниха тесно соединено с устроением этого канала» [2] (с. 197).

И это «соединено» выглядит точно так же, как и двести лет спустя связанное с именем Сталина возведение еще одной стройки века — Беломорканала.

И их действительное предназначение теперь становится более понятно. Совершенно неважно, что этим «великим» строить. Важно загубить при этом как можно большее количество русских жизней. Страну Россию им победить станет возможным лишь тогда, когда защищать ее рубежи будет попросту некому…

Причем, для умерщвления ее защитников даже ведение военных действий, при осуществлении этих далеко идущих планов, не являлось обязательным условием. Ведь людей, понятно дело, русских, истреблять планировалось и в мирное время. Для этого, что на 200 лет предваряет трудовые армии Троцкого, Петр, по словам того же Миниха:

«…приказал отправить 25 000 человек солдат для работ на канале…» [5] (гл. 24, с. 287).

А народ-то для всех этих «великих» чужой — русский, а потому, если оказывает сопротивление при его перековке в иноверие, то и подлежит в ответ за такое тотальному уничтожению. Потому и окропил Петр русской кровушкой нашу святую землю отнюдь не менее, нежели сменившие его через пару веков «комиссары в пыльных шлемах».

Однако же, в альтернативу этому самому царю, который, прозываясь при всем при этом «великим», за целый год (!) поистине каторжных работ при рытье канала выделял по полтиннику на брата, при Николае, прозванном «Палкиным», русский человек за период всего лишь летней навигации зарабатывал следующие средства для существования своего семейства:

«…плата, без всяких расходов на содержание со стороны хозяев барок, простирается от 14 до 25 руб.» [2] (с. 198).

Что это за деньги?

Это легко просматривается из письма А. Розена, написанного Пущину в Курган от 14 октября 1832 года:

«курица — 8 копеек, утка — 12 копеек, гусь — 20 копеек...» [181].

Отношение же цены курицы к корове в России — это где-то 65:1. То есть цена коровы должна быть по тем временам порядка 5 руб.

То есть подрабатывал в ту всеми руганную переруганную пору крепостничества, такого уж ужасного и безчеловечного, русский крестьянин за одну такую экспедицию от трех до пяти коров! И это еще и при полном пансионе!

Но может, мы ошибаемся? Может в пушкинские времена наши отечественные рубли так дорого уже не ценились?

Именно по тем же самым временам «во глубине сибирских руд» заработок каторжан составлял:

«За август месяц следует государственным преступникам жалованья:

Сергею Трубецкому — 63 ½ коп.

Сергею Волконскому — 65 ½ коп.

Евгению Оболенскому 1 р. 89 ½ коп» [6] (с. 169).

Так что: как потопаешь, так и полопаешь. Что заработал, то и съел. И меньше ими зарабатываемого, что вполне по тем временам естественно, «графьям» в крепостной стране платить не могли. Потому Оболенский и зарабатывал втрое больше Волконского с Трубецким, что пахал на штрафных своих работах как все: с утра до вечера. Его, судя по всему, в отличие от Волконского с Трубецким, никто из родни не подкармливал. Потому и приходилось, чтобы не умереть с голоду, работать в полную силу. Но крепостной крестьянин, как нам теперь докладывают — забитый-де и обчищенный до нитки поборами, при всем прочем равенстве позиций, зарабатывал в десяток раз поболее вкалывающих с рассвета до заката каторжан. Почему?

Да потому, что в противном случае он на эту свою подработку в неурочное время просто никогда бы и не согласился!

Тут же послышится недоумение: крепостной, забитый и зашуганный эксплуататором?! Тот, которого на борзых собак десятками и сотнями оптом и в розницу обменивали, следуя присказкам Репиных с Некрасовыми, как негров в Америке?!

Вот мы теперь и выясняем для себя цену всем этим слухам и присказкам про некие такие «обмены» русского человека на борзых щенков. Что-то уж больно здесь не просто дебет с кредитом не сходятся, но не сходятся ровно настолько, насколько всю эту глупость про борзых можно было бы вообще за что-то воспринимать. Эти сведения относятся к какому-то такому народонаселению, которого у нас никогда и в помине не проживало: русский человек всегда был свободен и в любой момент мог отправиться — куда ему заблагорассудится, ни в коей мере не пытаясь как-либо согласовывать свои действия с каким-то и без того не в меру обожравшимся барчуком мироедом, считающим себя его властелином. Но, что уже бытовало на самом деле, до этого кровососа русскому человеку и дела-то никогда не было никакого. Он лишь исправно платил оброк, искренне считая, что все эти деньги идут на повышение благосостояния его государства. И если бы он только знал, что все эти заработанные его трудом астрономические средства идут не на вооружение армии и флота и не на строительство фортификационных сооружений для защиты страны от неприятеля, а на организацию пиров глупого барчука, то вряд ли он так динамично работал бы. Но впал бы в апатию, как впоследствии впадет русский крестьянин в новом изобретении по его тотальному изничтожению — советском колхозе. Потому, для отдушины, чтобы не сойти с ума, будет хлестать водку, подорожавшую в сравнении с царскими временами в десяток раз.

Вот где следует искать истоки русского пьянства — в совке.

И теперь становится понятен проект учрежденного Петром государственного аппарата. Он придумал некий слой между правящим монархом и русским народом. Этот слой призван был, словно высаженный на дерево короед, подгрызать все то живое, что на дереве успевало вырасти. И если для съедения всего вновь выросшего этому кровососу аппетита не хватало, то уже не вмещаемое в его желудок обилие свежих ростков следовало если и не заглотать, то хотя бы надкусить. Что всегда вполне исправно и выполнял этот высаженный Петром на нашу шею класс паразитов. Ведь пей себе, казалось бы, молдавский или крымский портвейн, черпай в любых количествах реки шампанского нашего родного Абрау-Дюрсо или Нового Света да закусывай осетринкою с севрюжкой, балычком с лососятинкой, красною да черною икоркою в свое удовольствие. Все эти невиданные на Западе богатства речных угодий прекрасно и в большом обилии некогда были потребляемы нами, не сходя с места. Ведь эти ценнейшие породы рыб водились чуть ли ни во всех наших родных реках. Даже в Москве реке!

Так чего ж утвержденному Петром короеду не хватало? Зачем ему требовалось портвейн везти непременно из Португалии, в лучшем случае — рейнвейн из Германии, а шампанское лишь исключительно из самой Шампани? Каких совершенно необоснованных затрат стоило такое роскошество?

Это совсем не трудно представить, если учесть, что ром, например, в пушкинские времена обходился барчуку по цене 5 рублей за бутылку [7] (c. 317)!

То есть рядовой ужин Александра Сергеевича Пушкина Евгений Оболенский отрабатывал за целых три месяца каторжных работ!!!

И все это, между прочим, Пушкин играючи спустил, со слов Юрия Тынянова, лишь за свою рядовую выпивку. Но ведь Александр Сергеевич в тот запротоколированный вечер изволил еще и чем-то закусить… И уж понятно дело чем-то чрезвычайно модным и не менее чрезвычайно дорогостоящим. И это все притом, что наш поэт от своих современников особым мотовством вовсе не отличался. То есть трата полугодовой зарплаты простолюдина за день — для барчука норма.

И чтобы еще более детально убедиться в глупости считающего себя хозяином жизни представителя высшего общества России, усаженного нам на шею Петром, стоит лишь краешком глаза глянуть на цену того холста, который был закуплен масонским сопровождением вышеупомянутых арестантов, работавших на копях рудника одного из Нерчинских заводов:

«Холст на рубахи каторжникам — 75 р. ассигнациями» [6] (с. 168).

И это, заметим, не на все тюрьмы Сибири, как тут следует сразу предположить, не на все близлежащие прииски и даже не на всю тюрьму, в которой содержались Сергеи Трубецкой и Волконский и Евгений Оболенский под строгим государственным контролем, но на упомянутых всего лишь: троих масонов!

То есть по пять коров стоило лишь одно полотно для каждой из рубах!!!

Оно, это полотно, что: из золота?

Да нет: все из того же, из чего уже много лет спустя Запад ткал одежду, самого что ни есть наитривиальнейшего материала — из хлопка.

А вот пахать в своей этой самой «глубине сибирских руд» не вздернутым на виселице лишь за свои красивые дворянские фамилии Сергеям — Трубецкому и Волконскому — за модную эту самую рубаху, пришлось бы не менее трех лет. Но это лишь в том случае, если масонские спонсоры продолжали бы их подкармливать французскими булочками с мармеладом. Если же еду им пришлось бы закупать на свои зарабатываемые, то, в случае просто титанического терпения этих самых «страдальцев», им пришлось бы попыхтеть в каторжных своих работах, во глубине этих самых оскомину набивших сибирских руд, годочков эдак с десяточек. Однако ж от этой самой модной рубахи, ими надетой в долг, ко времени его отработки уже ничего бы и не осталось.

Кстати «о птичках»: а не является ли таковая форма каторжных работ, когда дикарям кидается некая модная блестящая брошка или зеркальце, очень эффективным средством организации каторжно-трудовых работ для падких к иноземщине папуасских слоев верхнего общества? Они же не понимают, что эдаких безделиц цивилизатор может за день наштамповать с сотню. Вот они и готовы на «благодетеля» за таковую роскошь полжизни пахать задаром.

Но это для папуаса. Русский же человек этой глупости, лишь насущной для немца-басурманина, всегда предпочитал все же приобретение куда как более приземленного товара: стада коров.

Такое роскошество он мог себе позволить лишь век спустя. После физической смерти «преобразователя», преобразившего его труд в реки шампанского из Шампани и столетней выдержки портвейна из самых дорогих подвалов Португалии, которые теперь в совершенно немереных количествах изжирали вживленные в государственный организм паразиты, постоянно требующие добавки. И никакие технические усовершенствования не удешевляли покупавшихся ими по цене пяти коров за штуку модных рубах, которые эти новые русские все также безропотно отдавали за свое пристрастие к моде, вытряхивающей все содержимое их карманов, постоянно пополняемых переизбытками русской энергии.

Однако ж самым главным «творением» Петра во всей вышеописанной системе было отобрание у русского человека какой-либо самой малой возможности работать своим СЛОВОМ. Оно было обасурманено и закреплено правилами во всяких новодельческих его переиначениях на новый модный лад барчуками, воркующими на заграничных жаргонах. Само же нынешнее наше наречие, справедливо именуемое пушкинским, как раз и есть результат этих модных поисков новых жаргонов, когда Александр Сергеевич, получавший по две бутылки рома за каждую из своих строчек, благополучно прокучивал результаты своего стихослогательского таланта. И именно этот талант стал поставлен в качестве эталона новоизобретенной речи, теперь поименованной русской.

А сам русский человек, в то же время, был отстранен от возможности познания своих духовных книг — церковноприходские школы закрывались:

«Церковь отстранялась от народного образования, от школы» [8] (с. 53).

А так как наша исконно русская школа и являлась никак не иначе, нежели именно церковноприходской, то здесь и выявляется самая главная причина — откуда пошла безграмотная русская деревня. Теперь выясняется окончательно — от Петра.

Но и не только его лично, но и его последователей:

«В результате реформ Петра общая грамотность народа резко упала и во времена Александра I была ниже, чем при царе Алексее Михайловиче, о чем, кстати, писал и Пушкин» [8] (с 53).

Но не вечно над Русью ворону кружить: после победы Николая I над поднявшим декабрьский путч масонством в изданном по случаю восшествия на престол манифесте значилось:

«Отечество очищено от следствий заразы, столько лет среди него таившейся…

…Горестные происшествия, смутившие покой России, миновались, и, как мы уповаем, миновались навсегда и невозвратно…» [6] (с. 140).

К большому сожалению: не навсегда, и не невозвратно. Сменить свой импортный фрак на русскую рубашку барчук так и не подумал. Потому закупка блестящей мишуры, «трущихся штанов» и зеркалец с бусами продолжились: русский мужик, благодаря усаженной ему на шею паразитической сущности, все так и продолжал снабжать средствами к существованию хитрого француза и жадного немца, заносчивого англичанина и раздутого от неимоверной любви к себе поляка. И, несмотря на это на все, уже ко времени разгрома декабристов русский человек прирабатывал к своему хозяйству за период созревания хлебов от трех до пяти коров.

А вот еще вид подработки русского человека. На этот раз извозом. Посланник маркграфа Баден-Дурлахского Карла-Фридриха барон Христиан Генрих фон Гайлинг, например, сообщает, что русскому извозчику баре и иностранцы:

«В месяц платят 40 рублей за 4 лошадей» [9] (с. 118).

И это по ценам 1770–1771 гг. Что является, если учесть, что лошади все-таки не жрут бензин и износу механизмов не подвержены, но, наоборот, лишь плодятся и размножаются, чистым месячным заработком русского крепостного крестьянина времен Екатерины II.

Вот еще особенности жизни русского человека той поры. В акватории Невы, где по тем временам встречались многие из ценнейших пород рыб, таких, например, как стерлядь и лосось:

«Рыболовством занимаются только русские. Немцы не могут ловить рыбу на продажу, если их за этим застают, они обязаны возместить убытки. Им дали на 5 лет освобождение от налогов, но они пользуются этим правом уже 10 лет…

Рыболовство является главным источником пропитания для жителей деревень, расположенных по берегам Невы, так как крестьяне не очень много занимаются сельским хозяйством, поскольку их леность велика.

Каждый должен платить в казну налог в размере 10 копеек; в Лифляндии и Ингерманландии — 40, кроме крепостных, которые платят частично в казну, частично помещикам, собственностью которых они являются. Сами они не имеют никакого заработка и, если хозяин захочет их прогнать, он имеет на это право» [9] (с. 124).

И такую слишком нелестную для немцев и чухны информацию сообщает нам иностранец, русского человека и в грош не ставящий. Однако ж сообщает нам достаточно важную вещь: мы ничьей собственностью не являемся, тогда как прибалты не просто бездомные и безправные жители своей страны, но еще и подать платят в казну в 4 раза большую русского крестьянина. И они, что взахлеб сегодня воют демократы, да и они сами им не без на то удовольствия поддакивают, якобы свободные хлебопашцы, а мы какие-то-де такие якобы тысячелетние рабы. Ну не смешно ли? Тут немцам, для которых в этом государстве правительством делается все, что выясняется на поверку, было рыбу нашу ловить строжайше запрещено. А чухонцы так и вообще в то время зачуханными были — света белого не видели: без кола и без двора лишь в качестве безправных рабов на своего помещика с зари до заката вкалывали. Мало того, государству нашему антирусскому, позволявшему немцу в наш госбюджет за свое на нашей земле многолетнее пребывание, вообще ничего не отдавать, платили вчетверо больше нашего.

Вот до чего распрекрасненько поработала с нашими мозгами вражья пропаганда. Однако ж опубликованный сегодня дневник барона, своими собственными глазами видевшего настоящее, а не вымышленное советской пропагандой положение вещей в нашем государстве той поры, открывает нам глаза на жизнь русского человека эпохи крепостничества. Ведь вы только прикиньте — что значит зарабатывать 40 руб. в месяц, используя при этом лишь 4 личных лошади — ведь безлошадных крестьян у нас в России вообще никогда не было?

Причем, и сам нами рассматриваемый этот баден-эльзасский барон обилие у русского человека домашней живности подтверждает:

«Крестьяне имеют много скота…» [9] (с. 118).

Среди которого, понятно дело, не только лошади имелись, но и коровы, и овцы, и свиньи. Значит, мясо и молоко, овчинные полушубки и яйца, шерстяные носки и теплые кафтаны с валенками — у каждого крестьянина, в преизобилии, что и барон закордонский подтверждает, буквально, по улице бегают. А тут еще стерляжечкой да лососятинкой балуйся всласть — чуть не из окна дома ее вылавливай — да икорку откушивай, как в «Белом солнце пустыни», столовой ложечкой...

Да, русский человек в те времена имел очень неплохие статьи дохода. Причем, и в государственную казну платил причитающуюся с него подать вчетверо меньшую соседствующего здесь с ним чухонца. Потому-то и поля свои, занимающие бывшие болота и мало пригодные для земледелия, распахивать не спешил. А деньгу нарабатывал иными способами: извозом, сопровождением барок с грузами и рыбной ловлей.

Вот еще очередная статья дохода крестьян не обильных на урожаи зерновых наших северных земель. На этот раз смотрим рапорт себежского городничего Шубина от 3 апреля 1780 г., в котором сообщается:

«о выплате 10 рублей казенных денег крестьянину Леону Пуляшке за изготовление лодки (Ф. 1019. Шубин, майор, себежский городничий. О. Ф. 35114(9). ДОК-14688)» [10] (с. 761).

То есть две коровы зарабатывает русский человек за произведение своего квалифицированного труда — сооружение плавсредства малой величины — лодку. Причем, оплачивает его труд столь удивляюще не хило даже не частник, но именно государство. То есть расценки на изготовление лодок фиксированные. А ведь во времена Екатерины II десять рублей — это даже более чем две коровы! Не многовато ли для крепостного «подъяремного» якобы аккурат нищетой и загнанного барином в угол человека? Стал бы таковой, что уже на самом деле, на кого-то там еще барина горбатиться сверх получаемых им баснословных для нашего времени барышей? Да ни в жизнь… Такой,  скорее, сам мог бы барчуку пропойце денег ссудить на поправление изломанного шампусиками здоровья — лишь бы только этот ряженый под заграницу расфуфыренный всеми ухищрениями французских мод попугайчик не лез в его личные дела. И сколько таких лодок мог селящийся исключительно на реках, то есть с младых лет корабельщик, наш русский мастеровой человек за год настрогать?

Ну, думается, с десяток — уж точно. А ведь и это — стадо коров…

Но и полувеком позднее царствования Екатерины II что-то никакой измордованности в русском человеке не замечается.

Дмитриев:

«У всех лица веселые, ни одного угрюмого, ни одного нищего — ничего прячущегося: нет никаких признаков несчастия, удручения и зломыслия. А гармоническая поэзия русских песен? Оссиан, желая изобразить действия сладостных и заунывных песен, говорит: “…они походят на воспоминания о минувших радостях — сладостны и вместе грустны”. Это сравнение удачно и точно, несмотря на то, что песни не имеют ни малейшего сходства с чувствами нашей души, ни с воспоминаниями о прежних удовольствиях. Русские живут в спокойствии, в избытке — а от избытка глаголют уста их радость и веселие» [2] (с. 48).

И в этом взгляде на русскую нацию москвича, пускай и зааристократизированного, нет ничего и близко наигранного и лишь в унисон цензуре сказанного — еще полвека до этого суворовские солдаты были просто шокированы униженно выпрашивающей у них корочку хлебушка побирающейся босоногой нищетой Италии, на территории которой им тогда довелось воевать. А ведь это говорит о том, что устроенный Петром погром уже ко временам Павла I был практически ликвидирован и народ вновь вставал с колен.

Однако ж и чуть ранее, во времена правления Екатерины II, вот какие о достатке русского человека имеются высказывания. Посол Франции Л.-Ф. Сегюр, увидевший Россию в 1788–1789 гг., уж куда как более явный наш недоброжелатель, вот что сообщает о простолюдинах времени его у нас пребывания:

«Русское простонародье, погруженное в рабство… пользуется некоторою степенью внешнего довольства, имея всегда обезпеченное жилище, пищу и топливо; оно удовлетворяет своим необходимым потребностям и не испытывает страданий нищеты, этой страшной язвы просвещенных народов» [11] (с. 329).

Так что и этот свидетель, в грош нас не ставящий и талдычащий и им самим впитанную теорию о некоем «тысячелетнем рабстве», ни о какой якобы бытовавшей в то время у нас нищете, которую здесь же и в это же время в своей сказке о России «запечатлел» масон Радищев, что-то не упоминает. Однако ж и «рабства», описанного Радищевым, он не замечает точно также:

«…подчинение их приближается к тому положению, в котором были в Европе крестьяне, прикрепленные к земле» (там же).

Кстати, пока они вообще землю эту в наличии имели. Но затем им дали с этой самой земли хорошенького пинка, и они стали свободными. То есть освободились от владения землею на все оставшиеся времена. И были теперь лупливаемыми работодателями и выкидываемыми ими на улицу за малейшую провинность. А также вешиваемыми патрулями после задержания их на большой дороге, куда они аккурат и попадали после того, как их вышвырнут на улицу работодатели.

Библиографию см. по:

Слово. Том 23. Серия 8. Книга 4. Реки вспять