На пиявок и букашек с кувшинок ( 2 фото )

Рыбалка на живность найденной на кувшинках и мормышки.

Однажды я пришел к воде почти ночью, может быть, на зыбкой границе ночи и начала молодой зари. И, подходя к месту, вдруг замер от странных звуков, идущих от реки. Словно звонкое причмокивание и чавканье слышалось из зарослей прибрежных кувшинок. Мне показалось, что я вижу, как шевелятся листы на воде, хотя, может быть, это просто был обман зрения, и лишь теплый воздух струился над рекой. Я долго тихо сидел у воды, не разматывая удочек, и убедился, что речные «поросята» – создания не эфемерные, а вполне реальные. В траве время от времени слышались мягкие шлепки, и кубышки, словно раздвигались чьими-то крепкими телами.

Едва стало светло, я сел в лодку и пошёл к месту, где явно жировала какая-то рыба. Перевернув несколько лопухов кувшинок-кубышек, я обнаружил на нижней их стороне множество всякой живности. Набрав этой всякой всячины в полиэтиленовый пакет, я вернулся на берег, уже освещенный солнцем.

Следующей ночью-утром я уже сидел на берегу залива, где накануне собирал пиявок и букашек с травы. Вскоре на воде закачались два маховых поплавка. Длины моих шестиметровых удилищ как раз хватило, чтобы достать до кромки кувшинок, за которыми дно круто уходило вглубь. Бровка!.. Просто классика… А насадкой у меня в этот раз служили те самые пиявки и букашки, подсаженные, ввиду ничтожных размеров, к навозному червячку и опарышу.

Прикормив место, я замер у снастей, одновременно любуясь разгоравшейся зарей, теплый свет которой уже лег на тихую воду. Чавканья подводных поросят я в это утро не слышал. По всей видимости, рыба ощущала мое присутствие, как я ни старался быть осторожным. Но в оконцах среди кубышек поднимались дорожки пузырей. Пузырилась вода и за моими поплавками. Вот один из них качнулся, словно его задела нахальная чика-верховка. На какой-то миг  поплавок приподнялся, подпрыгнул в расходящихся кругах на воде, а потом упал набок. Моя рука машинально легла на комель удилища. Рано…рано… А сердце, падая куда-то вниз и замирая, приказывало – пора!.. Рано – твердил холодный разум… Вот поплавок медленно приподнялся и, опять качнувшись, поплыл под лопушник, медленно погружаясь. А вот теперь – пора!.. Подсечка!.. Замерли птицы, погасла заря, и мир окружающий стал одной лишь властной силой, там, в глубине таинственной вселенной, где тяжело и упруго остановилась у дна рыбина. Несогласная, она толчками гнула удилище, но вдруг ослабла и всплыла среди кувшинок, налитых золотым светом. Теперь уже изумленный и сам золотой, как и солнечные кубышки, лещ лежал на теплой воде, сонно поводя хвостом. Поддернутый удилищем, он покорно заскользил к берегу, но, вдруг спохватившись, взорвался в бурунах и пене и осадился вниз, в зеленую глубину. Едва его остановив, я медленно начал подводить рыбину к берегу. Лещ сдался. Видно было, как, открыв судорожно рот-трубочку, он заскучал и лег на бок, ослепительно блеснув на солнце. Подхваченный подсаком, он провернулся в нем, наматывая сетку на себя, а потом ударил уже в садке, оглушительно и, казалось бы, вольно…


Эти яростные вначале, а потом сонно-изумленные лещи брали редко, но с надежным постоянством. И все же пришел момент, когда поплавки замерли в тоскливо остекленевшей воде, под жарким уже солнцем. Стрекозы спокойно и вяло сидели на них, словно знали наперед, что опора под ними, радужно-изящными и хрупкими, теперь незыблема…

Сматывая снасти, я вдруг заметил, что на поверхности среди травы время от времени закручивались вялые буруны, словно кто-то тяжелый и осторожный бродил в тени лопушника, собирая мягкими губами сладкую мошку да зеленых пиявок. Мормышка!.. Мормыш, бормаш, козявки-козы, мушки, черти, муравьи, овсинки, кандалы, ручейники… Чередование искусственных и живых приманок, но все они в одном обличье, в одной пищевой привлекательности своими мохнатыми неровностями, полосатостями, пятнистостями и округлостями насекомых… А если… Собираю обратно самый длинный «телескоп», отыскиваю в глубине рыбацкой коробки кусочек поролона с порыжевшими мормышками, как раз – под цвет насекомых, и опускаю, не дыша, мелкого «муравья» с пиявками да опарышем под лист лопушника. Прямо в круглое маленькое оконце среди светящихся кувшинок, в отвес, на полутораметровой леске, свисающей с вершинки удилища. И была поклевка, и были еще лещи золотые и сонные, шлепающие в изумлении губами, затянутыми радужной, в капиллярах, пленочкой-завесой. И было простое счастье в одинокой этой ловле среди тихого дня…

Александр Токарев и fishx.org