Morann
«К 25 годам я в одиночку усыновила троих детей» ( 21 фото )
Как живет девушка из Каменска-Уральского, которая воспитывает троих сирот
Тане 25 лет — она мать-одиночка и воспитывает троих детей из домов малюток. В подростковом возрасте, когда подруги влюблялись и прогуливали уроки, она заставила маму оформить «гостевую семью», чтобы забирать сирот домой на выходные, и ходила в школу приемных родителей. Близкие и знакомые к увлечению относились скептически — были уверены, что когда пройдет период юношеского максимализм, она «переболеет» детьми-сиротами и все забудет. Первая дочь появилась у нее пять лет назад — когда Тане было 20, вторая, девочка с инвалидностью, — несколько лет назад. В апреле к девочкам присоединился харизматичный одиннадцатилетний Саша.
The Village побывал в гостях у семьи в Каменске-Уральском, поговорил с Татьяной и рассказывает, каково в 25 лет быть многодетной приемной матерью-одиночкой.
Недетское детство
Когда я была маленькой, моя мама подрабатывала няней в детском доме. После работы она рассказывала мне о детях, которые растут без родителей. Эти разговоры меня сильно цепляли: становилось грустно и обидно. Хотелось, чтобы кого-нибудь из таких детей мама однажды привела в гости. Еще в дошкольном возрасте мне нравилось делиться своими вещами с другими — с нами в доме жила многодетная семья, у которой не было ни нормальной одежды, ни игрушек. Часть своих игрушек я отдавала им — мне казалось, что у меня и так всего много.
Я подросла и стала ходить на занятия гитарой через дом малютки. Постоянно останавливалась рядом и через забор наблюдала за тем, как внутри играют дети — дошкольники от двух до семи лет. Всех их мне хотелось схватить и унести с собой. Однажды меня заметили бывшие коллеги мамы, спросили, как у меня дела, позвали внутрь — тогда я впервые оказалась с детьми из детдома совсем рядом. Как только я попала по ту сторону забора, воспитанники меня буквально облепили. Многие из них забрались ко мне на руки, все они были красивыми. Я помню, что удивлялась: как кто-то мог бросить девочек с такой кукольной внешностью?
От большинства отказались еще в роддоме, когда обнаружили серьезные проблемы со здоровьем. У многих родители сидят в тюрьмах
Я начала приходить в дом малютки постоянно — приносила им свои игрушки, по пути покупала конфеты. Сопровождала их с воспитателями, когда те ходили группой на экскурсию. Я очень хотела, чтобы мама оформила на себя «гостевую семью», чтобы некоторых ребят можно было забирать домой на выходные и праздники. Первое время она меня не понимала: мне самой тогда было всего 12 лет, но уже тогда я говорила, что вырасту и заберу ребенка из детского дома. Мама воспринимала мои слова как проявления юношеского максимализма — думала, это возрастное и пройдет. Но спустя три месяца уговоров на «гостевую» согласилась.
Первым членом нашей «гостевой семьи» стала красивая четырехлетняя девочка с огромными голубыми глазами и длинными ресницами. К тому моменту она успела сильно ко мне привязаться: все лето я приходила к ней с конфетами и играла в куклы. Я знала о ее прошлом только то, что отец сам был выпускником детского дома, а мама родила в очень раннем возрасте. Когда мы впервые привели ее к нам в гости, она всего боялась — все казалось страшным и пугающим. Увидев кошку, она расплакалась и закричала: «Уберите ее от меня». Постепенно девочка освоилась, стала вести и чувствовать себя нормально, но когда на следующий день нужно было отвозить ее обратно, случилась истерика. Она вцепилась в меня и не хотела возвращаться обратно в детский дом.
С тех пор я забирала ее из дома малютки регулярно, но однажды, спустя пару лет, девочку удочерила испанская семья. В то время детей чаще всего забирали именно иностранцы: в детских домах часто звучали незнакомые мне языки. За сиротами нередко приезжали французы и американцы — им тогда еще закон не запрещал (речь о «законе Димы Яковлева», который в том числе запретил усыновление российских детей гражданами США, — прим. ред.). Это выглядело забавно: приходит в детский дом большая семья французов, дарит подарки, улыбается, машет, что-то говорит — оставалось только улыбаться в ответ и молча кивать.
Порой от приемного ребенка ожидают слишком многого — идеальной успеваемости, примерного поведения. Но он долго жил в стрессе, поэтому в ответ на повышенные требования случаются агрессия
Расставание далось мне тяжело: у нас с девочкой успела сформироваться крепкая привязанность друг к другу, мы считали друг друга сестренками. Пока иностранные опекуны готовили документы, я плакала и до последнего надеялась, что удочерение сорвется. Просила удочерить ее свою маму, но та не была готова — говорила, что у нас семья неполная, квартира маленькая. Однажды ее все же забрали, и больше я о ней ничего не слышала.
Я не стала отчаиваться и продолжила ходить в детский дом в качестве волонтера. Параллельно произошла еще одна история: шестилетнюю девочку изъяли из приемной семьи за жестокое обращение с ней спустя год после удочерения. Сюжеты об избиениях показывали в новостях всех местных каналов. У обследовавшего ее врача брали интервью: «Расскажите, в каких местах у ребенка были синяки?» — «Проще сказать, где синяков не было». Меня это сильно потрясло, и я стала за ней ухаживать. Через год ее удочерили повторно — на этот раз семья оказалась благополучной. Вторую разлуку я пережила уже легче.
«По секрету»
Все дети в детском доме сильно травмированы, поэтому с ними работают психологи. У всех истории разные — но страшные одинаково. Дети мне доверяли, часто делились самым сокровенным. От большинства отказались еще в роддоме, когда обнаружили серьезные проблемы со здоровьем. У многих родители сидят в тюрьмах или ведут пагубный образ жизни.
В детском доме были брат с сестрой, у которых отец прямо на глазах расчленил маму и бабушку — они кричали по ночам. Шестилетняя девочка показывала мне страшные шрамы и вспоминала, как отец наносил ей порезы ножом. Мама другой сироты во время беременности пыталась избавиться от плода и пила какую-то ядовитую смесь, но девочка все равно родилась — правда, с ожогами по всему телу, которые впоследствии все время растягивались и рвались. Причем сама девочка — с очень красивыми чертами лица, огромными глазами и хорошим интеллектом.
Бывает, ребенка сначала забирают из дома малютки, а после возвращают обратно, и отказ сильно бьет по психике сироты. Иногда люди просто не взвешивают свои силы. Порой от приемного ребенка ожидают слишком многого — идеальной успеваемости, примерного поведения. Но он долго жил в стрессе, поэтому в ответ на повышенные требования случаются агрессия и откаты.
Ксюша
В 16 лет я увидела маленькую Ксюшу. Мама у нее умерла, когда Ксюше было три года, а папу лишили родительских прав. Вместе с двенадцатилетним братом, который заменял ей родителей, Ксюша попала в детский дом.
Я сразу обратила внимание на Ксюшу — красивую и худенькую, но боялась к ней привязываться. Подарки передавала только через воспитателей, в «гостевую» не забирала. К тому времени я уже знала, что такие хорошие дети в домах малютки надолго не задерживаются. Думала, что наверняка за ней уже целая очередь из усыновителей, и меня она не дождется. Но шли годы, а Ксюша оставалась сиротой — вероятно, все дело было в наличии брата-подростка, с которым ее нельзя было разлучать.
В детском доме были брат с сестрой, у которых отец прямо на глазах расчленил маму и бабушку — они кричали по ночам
Параллельно я пошла в школу приемных родителей, которую обязан пройти каждый опекун. По закону получить удостоверение об окончании могут только совершеннолетние, однако я поступила туда еще в 16 в качестве вольного слушателя — сказала, что я будущая приемная мать. Некоторые педагоги говорили: «Это приемные дети, они никогда не станут родными». Я вставала и ругалась с ними: «Станут». На меня показывали пальцем: «Посмотрите, молодая девушка, ничего не понимает, неопытная».
В школе приемных родителей учились разные люди — как молодые, так и пенсионеры, мечтавшие забрать домой своих внуков. Я училась в педагогическом колледже и знала большую часть информации, которую там давали — о методах воспитания детей, возрастных кризисах и особенностях. В 18 я стала совершеннолетней и вернулась в школу за корочкой: для ее получения курс пришлось пройти заново.
Я посчитала и поняла, что когда окончу учебу и годик поработаю, старший брат как раз выпустится из детского дома, и Ксюша останется там одна. В моей голове все совпадало идеально, поэтому я решила за нее побороться — перед первым классом стала на выходные забирать Ксюшу домой. Мы сразу же подружились, но отношения складывались по-новому: постепенно я становилась уже не сестрой, а мамой. Первое время мне было непривычно — даже передергивало иногда. Я думала: «Мне 19 лет, а ребенок называет меня мамой. Где я в жизни повернула не туда?»
По выходным я всюду водила Ксюшу: мы катались на аттракционах, ездили на лошадях, смотрели на животных в зоопарке. Мне хотелось наряжать ее в лучшие платья, я скупала все красивые куклы. Было классно — именно тогда я стала понимать: «Это мой ребенок».
Первое время мне было непривычно — даже передергивало иногда. Я думала: «Мне 19 лет, а ребенок называет меня мамой. Где в жизни я повернула не туда?»
Все изменилось, когда я по-настоящему стала для Ксюши мамой, и мы начали жить вместе. Она казалась миловидным ангелочком, но дома устраивала истерики и крушила все вокруг — видимо, тогда из нее выходили страхи, боль и накопленная обида. Первые полтора года в квартире регулярно бились стекла, из окна летела посуда. На улице Ксюша могла внезапно упасть в грязь в новом белом платье и начать валяться по земле — часто это случалось, когда рядом оказывались зрители.
Всем вокруг Ксюша рассказывала, что я плохая мама и бью ее, хотя ничего подобного не происходило. По вечерам высовывалась из окна и кричала: «Помогите, спасите, мама меня избивает». Когда я пыталась с ней поговорить, она сворачивалась, закрывала голову коленями и смотрела на меня прожигающим взглядом — после этого в меня летели различные предметы. Когда я пришла с проблемой к психологу, та объяснила: «Ксюша сильно к вам привязана, но практически уверена, что вы ее бросите, потому что близкие люди однажды так уже поступили — она заранее вам мстит».
Однажды я собралась протереть подоконники — а у меня там тогда цветы и статуэтки стояли. Попыталась их приподнять, а все оказалось намертво приклеено к поверхности подоконников. Я позвала Ксюшу спросить, что здесь произошло. Она посмотрела мне в глаза и сказала: «Мама, ты что, мне не доверяешь? Значит, ты меня не любишь, да?».
Пережить эти полтора года мне помогла работа с психологом, а также мое упрямство. Я была уверена, что все смогу: «Ага, решили меня на слабо взять. Нет, я справлюсь, я вам всем докажу». Ксюша увидела, что как бы плохо она себя ни вела, что бы ни делала, я не возвращаю ее обратно в детский дом. Тогда она успокоилась, начала мне доверять и снова стала совсем другой.
Моей маме понадобилось время, чтобы принять происходящее. Когда я только начинала забирать Ксюшу в «гостевую семью», она была уверена, что мой интерес к приемным детям несерьезный и с возрастом пройдет. Вскоре она привыкла, что на всех семейных праздниках Ксюша с нами. Еще позже — смирилась, что Ксюша есть во всех моих планах на ближайшие десятки лет, поэтому уже сама начала спрашивать: «Ну, когда ты ее уже заберешь-то?».
Остальные — знакомые, родственники — долгое время пытались меня отговорить. Объясняли, что ребенка может подвести генетика, но теперь мы с Ксюшей даже похожи внешне, а также мимикой и жестикуляцией. Я ощущаю дочь как часть себя.
Прошло пять лет, и Ксюша делает вид, что детского дома в ее жизни никогда не было. Когда одноклассники спрашивают у нее что-то про прошлое, Ксюша отвечает: «Вы все перепутали — это моя сестра приемная, а я, вы посмотрите, я — копия мама».
Даша
Когда Ксюша успокоилась, расцвела на моих глазах и стала улыбчивой, я решила, что нужно вытащить оттуда еще кого-нибудь, и стала обсуждать это с дочерью. Ксюша хотела младшую сестренку и поддержала меня. Сейчас здоровых детей забирают из домов малютки довольно быстро. Мне же хотелось помочь ребенку, у которого шансы обрести семьи меньше — я решила удочерить девочку с инвалидностью.
Я ездила в детские дома и параллельно общалась с волонтерскими организациями, которые помогали детям-инвалидам. Вокруг меня появилось много семей, в которых росли дети с особенностями. Я приходила к ним в гости, тесно общалась и перестала бояться инвалидности, хотя раньше дистанцировалась — думала, что это все далеко от меня.
По вечерам Ксюша высовывалась из окна и кричала: «Помогите, спасите, мама меня избивает»
Однажды в ленте социальных сетей я увидела маленькую девочку в ходунках — она жила в Челябинской области. Ее позвоночник был не до конца сформирован, поэтому ходить она не могла. Через пару месяцев я поймала себя на том, что сохранила видео с ребенком и пересматриваю его уже десятки раз за день. Начала замечать, что засыпаю и просыпаюсь с мыслями о ней.
Ее звали Даша: родители отказались от нее еще в роддоме, когда та родилась недоношенной, килограммовой. Первое время она не могла самостоятельно дышать и была подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. После — перенесла тяжелую операцию на позвоночник, после которого дети обычно больше никогда не встают с инвалидной коляски и не чувствуют ног.
Мы забрали Дашу к себе. Первое время ее преследовали страхи: казалось, будто кто-то залезет в окно и съест ее, что ночью ее покусает кошка. Игры у Даши были странными — рассадит кукол вокруг себя и орет на них: «Вы все очень плохие дети, вас никто никогда не заберет». Видимо, так с ними в детском доме и обращались.
Сейчас у нее до сих пор слабая чувствительность нижних конечностей, но Даша уже научилась потихоньку ходить и ездить на велосипеде. Также в детском доме Даше диагностировали задержку умственного развития, но психолого-медико-педагогическая комиссия в прошлом году отправила ее в обычную общеобразовательную школу. Сейчас дочь заканчивает первый класс наравне со всеми — делает все чуть медленнее остальных, но с нагрузкой справляется. Иногда Даша вспоминает детский дом и плачет по ночам — говорит, что ей там было плохо и одиноко.
Саша
Мы быстро освоились втроем, и для полного комплекта нам не хватало мальчика. Мы объехали все ближайшие детские дома в поисках малыша. Обе девочки появились у меня уже довольно взрослые — мне хотелось также пройти самые первые этапы жизни ребенка. Мы посмотрели много маленьких мальчиков, но никто из них не цеплял. Пока в группе челябинского детского дома в социальных сетях я не увидела фотографию одиннадцатилетнего Саши.
Мы с девочками приехали к Саше на день открытых дверей — воспользовались единственной возможностью увидеть всех детей-сирот сразу. Ксюша сразу кинулась к малышам: «Вон ляльки бегают, мама, давай их заберем» — а я увидела Сашу и поняла, что все эти малыши мне как-то по барабану. Из вежливости к Ксюше я все-таки подошла к ним. Села: «Ой, привет, как тебя зовут?». Ребенок посмотрел на меня испуганными глазами и убежал. Саша в это время бегал мимо меня — играл в какую-то игру, где на каждой станции нужно выполнять задание. Я посмотрела на него и поняла, что он — мой.
Сотрудница опеки посмотрела на меня и стала улыбаться: «Сразу хочу сказать, что мы не намерены отдавать вам больше детей»
Сотрудница детского дома рассказала, что Саша в детском доме с рождения, что никаких ни родственников, ни братьев, ни сестер у него нет. Позвала его к нам — он вышел, улыбается, видимо, сразу понял, что мы им заинтересовались. Впервые за столько лет кто-то обратил на него внимание. Он сел на стульчик напротив нас и с воодушевлением начал все про себя рассказывать: «А я вот футболом увлекаюсь, а мне вот этот урок нравится в школе. А я, а я, а я». Очень старался понравиться, спрашивал про нас, как мы живем, где. Девочек он тоже быстро к себе расположил — хотя те сначала очень удивлялись тому, что вместо малыша я хочу взять одиннадцатилетнего отказника.
В сентябре я пришла в опеку подавать документы, чтобы забрать Сашу насовсем. Сотрудница опеки посмотрела на меня и стала улыбаться: «Сразу хочу сказать, что мы не намерены отдавать вам больше детей». Я ответила: «Хорошо, но я тоже хочу вам сказать, что за этого ребенка я намерена побороться». «Это ваше право, подавайте документы, но шансов у вас нет». Я подала документы и получила отказ. Формулировка отказа была бредовой: «Так как в семье имеется ребенок-инвалид, появление еще одного ребенка нежелательно, так как будут ущемлены права и интересы воспитываемого ребенка-инвалида». Решение я решила обжаловать во внесудебном порядке в областном Министерства социальной политики — после этого в местные органы опеки позвонили и устроили им встряску. Мне разрешили забрать Сашу после Нового года, если я не передумаю усыновлять «такого тяжелого ребенка».
В конце января мне разрешили стать опекуном Саши. Мои документы долго рассматривали в Челябинске, регулярно просили прислать какие-то дополнения. Мне говорили: «Вы знаете, мы всем так долго все оформляем, потому что дети достаются только самым стойким. Одна женщина настаивала, чтобы ей все быстро сделали, а через месяц вернула ребенка назад. Поэтому мы даем вам время хорошо подумать». В итоге мы наконец-то забрали Сашу только в апреле.
Сейчас он ведет себя как лялька, потому что у него не было детства — сосет пальцы, просится на ручки, имитирует голос маленького ребенка. Вероятно, ему нужно пройти все пропущенные этапы взросления, чтобы стать по-настоящему одиннадцатилетним. Как это было с Ксюшей, Саша тоже время от времени устраивает истерики с целью проверить, нужен ли он мне «плохим». Косячит и смотрит на мою реакцию. Говорит: «Я сейчас уроню эту вазу», а я спокойно отвечаю: «Ну, ладно, роняй, разобьется — придется потом вместо твоей шоколадки новую вазу покупать». Или выходит в подъезд в носках и заявляет: «Я сейчас уйду из дома. Я отвечаю: «Ну ладно, погуляешь — придешь». Больше я не поддаюсь на провокации, потому что знаю, как себя вести.
Иногда Саша вспоминает друзей из прошлого дома и обещает к ним когда-нибудь заехать, но по прошлой жизни не скучает — с любопытством смотрит в новую.
«Тереза»
Моя мама полностью смирилась с тем, что я забрала детдомовских Ксюшу, Дашу и Сашу. Теперь она прикалывается надо мной — в телефонном справочнике записала меня как «Терезу».
Снова усыновлять или удочерять кого-то я не планирую — сейчас у меня оптимальное количество детей для того, чтобы каждый из них мог ходить в кружки и получать необходимое внимание. Саша занимается футболом, Ксюша ходит в театральную студию и в модельную школу — хочет стать актрисой, Даша ходит на вокал, на танцы и на рисование. Практически каждый будний вечер у них занят, а по выходным мы все вместе куда-то ходим.
Моя мама полностью смирилась с тем, что я забрала детдомовских Ксюшу, Дашу и Сашу. Теперь она прикалывается надо мной — в телефонном справочнике записала как «Терезу»
Когда возникают проблемы, я звоню психологу — это меня поддерживает. Бывают вопросы, которые нельзя обсудить ни с кем другим — любой «нормальный» человек в ответ просто покрутит у виска. Психолог специализируется на работе с приемными семьями и подсказывает, как вести себя в кризисных ситуациях.
В последние годы государство стало больше помогать приемным семьям — пособия на содержание детей стали выше. Сумма зависит от возраста ребенка, от состояния его здоровья. В среднем на ребенка выделяется около 10 тысяч рублей, столько же выплачивается опекуну в качестве зарплаты. Мы живем на пособия, дополнительно я удаленно подрабатываю.
Нередко потенциальным приемным родителям отказывают — причины могут быть как адекватные, так и самые бредовые. В последнее время это происходит все чаще — возможно, среди родителей просто стало больше кандидатов. Знакомой девушке отказали с формулировкой «выявлен неблагоприятный фактор проживания ребенка младшего возраста из-за наличия в доме собаки», хотя усыновители планировали забрать ребенка в возрасте 12 лет, а собака была привитой и прошла курс дрессировки.
Времени на молодых людей у меня нет. Приемные дети хорошо отсеивают всех слабых мужчин. Раньше, когда нужно было отогнать от себя назойливого поклонника, я воодушевленно рассказывала ему про мечту усыновить 10 детей с инвалидностью. Все сразу же отваливались. Мне кажется, выйти замуж и родить ребенка я еще успею — когда мне будет 30, Ксюше уже исполнится 18. Вся жизнь будет только впереди.
Тане 25 лет — она мать-одиночка и воспитывает троих детей из домов малюток. В подростковом возрасте, когда подруги влюблялись и прогуливали уроки, она заставила маму оформить «гостевую семью», чтобы забирать сирот домой на выходные, и ходила в школу приемных родителей. Близкие и знакомые к увлечению относились скептически — были уверены, что когда пройдет период юношеского максимализм, она «переболеет» детьми-сиротами и все забудет. Первая дочь появилась у нее пять лет назад — когда Тане было 20, вторая, девочка с инвалидностью, — несколько лет назад. В апреле к девочкам присоединился харизматичный одиннадцатилетний Саша.
The Village побывал в гостях у семьи в Каменске-Уральском, поговорил с Татьяной и рассказывает, каково в 25 лет быть многодетной приемной матерью-одиночкой.
Недетское детство
Когда я была маленькой, моя мама подрабатывала няней в детском доме. После работы она рассказывала мне о детях, которые растут без родителей. Эти разговоры меня сильно цепляли: становилось грустно и обидно. Хотелось, чтобы кого-нибудь из таких детей мама однажды привела в гости. Еще в дошкольном возрасте мне нравилось делиться своими вещами с другими — с нами в доме жила многодетная семья, у которой не было ни нормальной одежды, ни игрушек. Часть своих игрушек я отдавала им — мне казалось, что у меня и так всего много.
Я подросла и стала ходить на занятия гитарой через дом малютки. Постоянно останавливалась рядом и через забор наблюдала за тем, как внутри играют дети — дошкольники от двух до семи лет. Всех их мне хотелось схватить и унести с собой. Однажды меня заметили бывшие коллеги мамы, спросили, как у меня дела, позвали внутрь — тогда я впервые оказалась с детьми из детдома совсем рядом. Как только я попала по ту сторону забора, воспитанники меня буквально облепили. Многие из них забрались ко мне на руки, все они были красивыми. Я помню, что удивлялась: как кто-то мог бросить девочек с такой кукольной внешностью?
От большинства отказались еще в роддоме, когда обнаружили серьезные проблемы со здоровьем. У многих родители сидят в тюрьмах
Я начала приходить в дом малютки постоянно — приносила им свои игрушки, по пути покупала конфеты. Сопровождала их с воспитателями, когда те ходили группой на экскурсию. Я очень хотела, чтобы мама оформила на себя «гостевую семью», чтобы некоторых ребят можно было забирать домой на выходные и праздники. Первое время она меня не понимала: мне самой тогда было всего 12 лет, но уже тогда я говорила, что вырасту и заберу ребенка из детского дома. Мама воспринимала мои слова как проявления юношеского максимализма — думала, это возрастное и пройдет. Но спустя три месяца уговоров на «гостевую» согласилась.
Первым членом нашей «гостевой семьи» стала красивая четырехлетняя девочка с огромными голубыми глазами и длинными ресницами. К тому моменту она успела сильно ко мне привязаться: все лето я приходила к ней с конфетами и играла в куклы. Я знала о ее прошлом только то, что отец сам был выпускником детского дома, а мама родила в очень раннем возрасте. Когда мы впервые привели ее к нам в гости, она всего боялась — все казалось страшным и пугающим. Увидев кошку, она расплакалась и закричала: «Уберите ее от меня». Постепенно девочка освоилась, стала вести и чувствовать себя нормально, но когда на следующий день нужно было отвозить ее обратно, случилась истерика. Она вцепилась в меня и не хотела возвращаться обратно в детский дом.
С тех пор я забирала ее из дома малютки регулярно, но однажды, спустя пару лет, девочку удочерила испанская семья. В то время детей чаще всего забирали именно иностранцы: в детских домах часто звучали незнакомые мне языки. За сиротами нередко приезжали французы и американцы — им тогда еще закон не запрещал (речь о «законе Димы Яковлева», который в том числе запретил усыновление российских детей гражданами США, — прим. ред.). Это выглядело забавно: приходит в детский дом большая семья французов, дарит подарки, улыбается, машет, что-то говорит — оставалось только улыбаться в ответ и молча кивать.
Порой от приемного ребенка ожидают слишком многого — идеальной успеваемости, примерного поведения. Но он долго жил в стрессе, поэтому в ответ на повышенные требования случаются агрессия
Расставание далось мне тяжело: у нас с девочкой успела сформироваться крепкая привязанность друг к другу, мы считали друг друга сестренками. Пока иностранные опекуны готовили документы, я плакала и до последнего надеялась, что удочерение сорвется. Просила удочерить ее свою маму, но та не была готова — говорила, что у нас семья неполная, квартира маленькая. Однажды ее все же забрали, и больше я о ней ничего не слышала.
Я не стала отчаиваться и продолжила ходить в детский дом в качестве волонтера. Параллельно произошла еще одна история: шестилетнюю девочку изъяли из приемной семьи за жестокое обращение с ней спустя год после удочерения. Сюжеты об избиениях показывали в новостях всех местных каналов. У обследовавшего ее врача брали интервью: «Расскажите, в каких местах у ребенка были синяки?» — «Проще сказать, где синяков не было». Меня это сильно потрясло, и я стала за ней ухаживать. Через год ее удочерили повторно — на этот раз семья оказалась благополучной. Вторую разлуку я пережила уже легче.
«По секрету»
Все дети в детском доме сильно травмированы, поэтому с ними работают психологи. У всех истории разные — но страшные одинаково. Дети мне доверяли, часто делились самым сокровенным. От большинства отказались еще в роддоме, когда обнаружили серьезные проблемы со здоровьем. У многих родители сидят в тюрьмах или ведут пагубный образ жизни.
В детском доме были брат с сестрой, у которых отец прямо на глазах расчленил маму и бабушку — они кричали по ночам. Шестилетняя девочка показывала мне страшные шрамы и вспоминала, как отец наносил ей порезы ножом. Мама другой сироты во время беременности пыталась избавиться от плода и пила какую-то ядовитую смесь, но девочка все равно родилась — правда, с ожогами по всему телу, которые впоследствии все время растягивались и рвались. Причем сама девочка — с очень красивыми чертами лица, огромными глазами и хорошим интеллектом.
Бывает, ребенка сначала забирают из дома малютки, а после возвращают обратно, и отказ сильно бьет по психике сироты. Иногда люди просто не взвешивают свои силы. Порой от приемного ребенка ожидают слишком многого — идеальной успеваемости, примерного поведения. Но он долго жил в стрессе, поэтому в ответ на повышенные требования случаются агрессия и откаты.
Ксюша
В 16 лет я увидела маленькую Ксюшу. Мама у нее умерла, когда Ксюше было три года, а папу лишили родительских прав. Вместе с двенадцатилетним братом, который заменял ей родителей, Ксюша попала в детский дом.
Я сразу обратила внимание на Ксюшу — красивую и худенькую, но боялась к ней привязываться. Подарки передавала только через воспитателей, в «гостевую» не забирала. К тому времени я уже знала, что такие хорошие дети в домах малютки надолго не задерживаются. Думала, что наверняка за ней уже целая очередь из усыновителей, и меня она не дождется. Но шли годы, а Ксюша оставалась сиротой — вероятно, все дело было в наличии брата-подростка, с которым ее нельзя было разлучать.
В детском доме были брат с сестрой, у которых отец прямо на глазах расчленил маму и бабушку — они кричали по ночам
Параллельно я пошла в школу приемных родителей, которую обязан пройти каждый опекун. По закону получить удостоверение об окончании могут только совершеннолетние, однако я поступила туда еще в 16 в качестве вольного слушателя — сказала, что я будущая приемная мать. Некоторые педагоги говорили: «Это приемные дети, они никогда не станут родными». Я вставала и ругалась с ними: «Станут». На меня показывали пальцем: «Посмотрите, молодая девушка, ничего не понимает, неопытная».
В школе приемных родителей учились разные люди — как молодые, так и пенсионеры, мечтавшие забрать домой своих внуков. Я училась в педагогическом колледже и знала большую часть информации, которую там давали — о методах воспитания детей, возрастных кризисах и особенностях. В 18 я стала совершеннолетней и вернулась в школу за корочкой: для ее получения курс пришлось пройти заново.
Я посчитала и поняла, что когда окончу учебу и годик поработаю, старший брат как раз выпустится из детского дома, и Ксюша останется там одна. В моей голове все совпадало идеально, поэтому я решила за нее побороться — перед первым классом стала на выходные забирать Ксюшу домой. Мы сразу же подружились, но отношения складывались по-новому: постепенно я становилась уже не сестрой, а мамой. Первое время мне было непривычно — даже передергивало иногда. Я думала: «Мне 19 лет, а ребенок называет меня мамой. Где я в жизни повернула не туда?»
По выходным я всюду водила Ксюшу: мы катались на аттракционах, ездили на лошадях, смотрели на животных в зоопарке. Мне хотелось наряжать ее в лучшие платья, я скупала все красивые куклы. Было классно — именно тогда я стала понимать: «Это мой ребенок».
Первое время мне было непривычно — даже передергивало иногда. Я думала: «Мне 19 лет, а ребенок называет меня мамой. Где в жизни я повернула не туда?»
Все изменилось, когда я по-настоящему стала для Ксюши мамой, и мы начали жить вместе. Она казалась миловидным ангелочком, но дома устраивала истерики и крушила все вокруг — видимо, тогда из нее выходили страхи, боль и накопленная обида. Первые полтора года в квартире регулярно бились стекла, из окна летела посуда. На улице Ксюша могла внезапно упасть в грязь в новом белом платье и начать валяться по земле — часто это случалось, когда рядом оказывались зрители.
Всем вокруг Ксюша рассказывала, что я плохая мама и бью ее, хотя ничего подобного не происходило. По вечерам высовывалась из окна и кричала: «Помогите, спасите, мама меня избивает». Когда я пыталась с ней поговорить, она сворачивалась, закрывала голову коленями и смотрела на меня прожигающим взглядом — после этого в меня летели различные предметы. Когда я пришла с проблемой к психологу, та объяснила: «Ксюша сильно к вам привязана, но практически уверена, что вы ее бросите, потому что близкие люди однажды так уже поступили — она заранее вам мстит».
Однажды я собралась протереть подоконники — а у меня там тогда цветы и статуэтки стояли. Попыталась их приподнять, а все оказалось намертво приклеено к поверхности подоконников. Я позвала Ксюшу спросить, что здесь произошло. Она посмотрела мне в глаза и сказала: «Мама, ты что, мне не доверяешь? Значит, ты меня не любишь, да?».
Пережить эти полтора года мне помогла работа с психологом, а также мое упрямство. Я была уверена, что все смогу: «Ага, решили меня на слабо взять. Нет, я справлюсь, я вам всем докажу». Ксюша увидела, что как бы плохо она себя ни вела, что бы ни делала, я не возвращаю ее обратно в детский дом. Тогда она успокоилась, начала мне доверять и снова стала совсем другой.
Моей маме понадобилось время, чтобы принять происходящее. Когда я только начинала забирать Ксюшу в «гостевую семью», она была уверена, что мой интерес к приемным детям несерьезный и с возрастом пройдет. Вскоре она привыкла, что на всех семейных праздниках Ксюша с нами. Еще позже — смирилась, что Ксюша есть во всех моих планах на ближайшие десятки лет, поэтому уже сама начала спрашивать: «Ну, когда ты ее уже заберешь-то?».
Остальные — знакомые, родственники — долгое время пытались меня отговорить. Объясняли, что ребенка может подвести генетика, но теперь мы с Ксюшей даже похожи внешне, а также мимикой и жестикуляцией. Я ощущаю дочь как часть себя.
Прошло пять лет, и Ксюша делает вид, что детского дома в ее жизни никогда не было. Когда одноклассники спрашивают у нее что-то про прошлое, Ксюша отвечает: «Вы все перепутали — это моя сестра приемная, а я, вы посмотрите, я — копия мама».
Даша
Когда Ксюша успокоилась, расцвела на моих глазах и стала улыбчивой, я решила, что нужно вытащить оттуда еще кого-нибудь, и стала обсуждать это с дочерью. Ксюша хотела младшую сестренку и поддержала меня. Сейчас здоровых детей забирают из домов малютки довольно быстро. Мне же хотелось помочь ребенку, у которого шансы обрести семьи меньше — я решила удочерить девочку с инвалидностью.
Я ездила в детские дома и параллельно общалась с волонтерскими организациями, которые помогали детям-инвалидам. Вокруг меня появилось много семей, в которых росли дети с особенностями. Я приходила к ним в гости, тесно общалась и перестала бояться инвалидности, хотя раньше дистанцировалась — думала, что это все далеко от меня.
По вечерам Ксюша высовывалась из окна и кричала: «Помогите, спасите, мама меня избивает»
Однажды в ленте социальных сетей я увидела маленькую девочку в ходунках — она жила в Челябинской области. Ее позвоночник был не до конца сформирован, поэтому ходить она не могла. Через пару месяцев я поймала себя на том, что сохранила видео с ребенком и пересматриваю его уже десятки раз за день. Начала замечать, что засыпаю и просыпаюсь с мыслями о ней.
Ее звали Даша: родители отказались от нее еще в роддоме, когда та родилась недоношенной, килограммовой. Первое время она не могла самостоятельно дышать и была подключена к аппарату искусственной вентиляции легких. После — перенесла тяжелую операцию на позвоночник, после которого дети обычно больше никогда не встают с инвалидной коляски и не чувствуют ног.
Мы забрали Дашу к себе. Первое время ее преследовали страхи: казалось, будто кто-то залезет в окно и съест ее, что ночью ее покусает кошка. Игры у Даши были странными — рассадит кукол вокруг себя и орет на них: «Вы все очень плохие дети, вас никто никогда не заберет». Видимо, так с ними в детском доме и обращались.
Сейчас у нее до сих пор слабая чувствительность нижних конечностей, но Даша уже научилась потихоньку ходить и ездить на велосипеде. Также в детском доме Даше диагностировали задержку умственного развития, но психолого-медико-педагогическая комиссия в прошлом году отправила ее в обычную общеобразовательную школу. Сейчас дочь заканчивает первый класс наравне со всеми — делает все чуть медленнее остальных, но с нагрузкой справляется. Иногда Даша вспоминает детский дом и плачет по ночам — говорит, что ей там было плохо и одиноко.
Саша
Мы быстро освоились втроем, и для полного комплекта нам не хватало мальчика. Мы объехали все ближайшие детские дома в поисках малыша. Обе девочки появились у меня уже довольно взрослые — мне хотелось также пройти самые первые этапы жизни ребенка. Мы посмотрели много маленьких мальчиков, но никто из них не цеплял. Пока в группе челябинского детского дома в социальных сетях я не увидела фотографию одиннадцатилетнего Саши.
Мы с девочками приехали к Саше на день открытых дверей — воспользовались единственной возможностью увидеть всех детей-сирот сразу. Ксюша сразу кинулась к малышам: «Вон ляльки бегают, мама, давай их заберем» — а я увидела Сашу и поняла, что все эти малыши мне как-то по барабану. Из вежливости к Ксюше я все-таки подошла к ним. Села: «Ой, привет, как тебя зовут?». Ребенок посмотрел на меня испуганными глазами и убежал. Саша в это время бегал мимо меня — играл в какую-то игру, где на каждой станции нужно выполнять задание. Я посмотрела на него и поняла, что он — мой.
Сотрудница опеки посмотрела на меня и стала улыбаться: «Сразу хочу сказать, что мы не намерены отдавать вам больше детей»
Сотрудница детского дома рассказала, что Саша в детском доме с рождения, что никаких ни родственников, ни братьев, ни сестер у него нет. Позвала его к нам — он вышел, улыбается, видимо, сразу понял, что мы им заинтересовались. Впервые за столько лет кто-то обратил на него внимание. Он сел на стульчик напротив нас и с воодушевлением начал все про себя рассказывать: «А я вот футболом увлекаюсь, а мне вот этот урок нравится в школе. А я, а я, а я». Очень старался понравиться, спрашивал про нас, как мы живем, где. Девочек он тоже быстро к себе расположил — хотя те сначала очень удивлялись тому, что вместо малыша я хочу взять одиннадцатилетнего отказника.
В сентябре я пришла в опеку подавать документы, чтобы забрать Сашу насовсем. Сотрудница опеки посмотрела на меня и стала улыбаться: «Сразу хочу сказать, что мы не намерены отдавать вам больше детей». Я ответила: «Хорошо, но я тоже хочу вам сказать, что за этого ребенка я намерена побороться». «Это ваше право, подавайте документы, но шансов у вас нет». Я подала документы и получила отказ. Формулировка отказа была бредовой: «Так как в семье имеется ребенок-инвалид, появление еще одного ребенка нежелательно, так как будут ущемлены права и интересы воспитываемого ребенка-инвалида». Решение я решила обжаловать во внесудебном порядке в областном Министерства социальной политики — после этого в местные органы опеки позвонили и устроили им встряску. Мне разрешили забрать Сашу после Нового года, если я не передумаю усыновлять «такого тяжелого ребенка».
В конце января мне разрешили стать опекуном Саши. Мои документы долго рассматривали в Челябинске, регулярно просили прислать какие-то дополнения. Мне говорили: «Вы знаете, мы всем так долго все оформляем, потому что дети достаются только самым стойким. Одна женщина настаивала, чтобы ей все быстро сделали, а через месяц вернула ребенка назад. Поэтому мы даем вам время хорошо подумать». В итоге мы наконец-то забрали Сашу только в апреле.
Сейчас он ведет себя как лялька, потому что у него не было детства — сосет пальцы, просится на ручки, имитирует голос маленького ребенка. Вероятно, ему нужно пройти все пропущенные этапы взросления, чтобы стать по-настоящему одиннадцатилетним. Как это было с Ксюшей, Саша тоже время от времени устраивает истерики с целью проверить, нужен ли он мне «плохим». Косячит и смотрит на мою реакцию. Говорит: «Я сейчас уроню эту вазу», а я спокойно отвечаю: «Ну, ладно, роняй, разобьется — придется потом вместо твоей шоколадки новую вазу покупать». Или выходит в подъезд в носках и заявляет: «Я сейчас уйду из дома. Я отвечаю: «Ну ладно, погуляешь — придешь». Больше я не поддаюсь на провокации, потому что знаю, как себя вести.
Иногда Саша вспоминает друзей из прошлого дома и обещает к ним когда-нибудь заехать, но по прошлой жизни не скучает — с любопытством смотрит в новую.
«Тереза»
Моя мама полностью смирилась с тем, что я забрала детдомовских Ксюшу, Дашу и Сашу. Теперь она прикалывается надо мной — в телефонном справочнике записала меня как «Терезу».
Снова усыновлять или удочерять кого-то я не планирую — сейчас у меня оптимальное количество детей для того, чтобы каждый из них мог ходить в кружки и получать необходимое внимание. Саша занимается футболом, Ксюша ходит в театральную студию и в модельную школу — хочет стать актрисой, Даша ходит на вокал, на танцы и на рисование. Практически каждый будний вечер у них занят, а по выходным мы все вместе куда-то ходим.
Моя мама полностью смирилась с тем, что я забрала детдомовских Ксюшу, Дашу и Сашу. Теперь она прикалывается надо мной — в телефонном справочнике записала как «Терезу»
Когда возникают проблемы, я звоню психологу — это меня поддерживает. Бывают вопросы, которые нельзя обсудить ни с кем другим — любой «нормальный» человек в ответ просто покрутит у виска. Психолог специализируется на работе с приемными семьями и подсказывает, как вести себя в кризисных ситуациях.
В последние годы государство стало больше помогать приемным семьям — пособия на содержание детей стали выше. Сумма зависит от возраста ребенка, от состояния его здоровья. В среднем на ребенка выделяется около 10 тысяч рублей, столько же выплачивается опекуну в качестве зарплаты. Мы живем на пособия, дополнительно я удаленно подрабатываю.
Нередко потенциальным приемным родителям отказывают — причины могут быть как адекватные, так и самые бредовые. В последнее время это происходит все чаще — возможно, среди родителей просто стало больше кандидатов. Знакомой девушке отказали с формулировкой «выявлен неблагоприятный фактор проживания ребенка младшего возраста из-за наличия в доме собаки», хотя усыновители планировали забрать ребенка в возрасте 12 лет, а собака была привитой и прошла курс дрессировки.
Времени на молодых людей у меня нет. Приемные дети хорошо отсеивают всех слабых мужчин. Раньше, когда нужно было отогнать от себя назойливого поклонника, я воодушевленно рассказывала ему про мечту усыновить 10 детей с инвалидностью. Все сразу же отваливались. Мне кажется, выйти замуж и родить ребенка я еще успею — когда мне будет 30, Ксюше уже исполнится 18. Вся жизнь будет только впереди.
Взято: Тут
2