Turg
Недоросли ( 1 фото )
- и оскорбление действием. Одно уголовное дело из далекого 1767 года.
...был отправлен в Германию, в Лейпцигский университет для обучения праву.
За время, проведенное там, Радищев колоссально расширил свой кругозор.
Из российской википедии
XVIII век стал редким исключением в отношениях России и Запада - на смену глухому недоверию пришла открытость и готовность учиться у "просвещенных европейцев". Уже к концу этого века импульс - на государственном уровне - иссякнет, сменившись отчуждением, но, как показала практика, и по сей день дети даже самых матёрых (sic) российских патриотов и "государственников" почему-то получают образование не в Томске или Калуге, а в безбожных городах загнивающей Европы.
Бог его знает - почему так, а не иначе.
Между тем, прежде в Москве и Санкт-Петербурге этот процесс поддерживали на официальном уровне - первые российские студенты, как известно, отправлялись в Европу с благословения царей. Иногда, впрочем, случались и казусы - поголовное невозвращение домой или нечто вроде инцидента, который я предлагаю разобрать в сегодняшнем посте.
Итак, 1766 год - группа высокородных российских дворян, среди которых был и некто Радищев, прославившийся позднее описанием внутреннего туризма, так отличавшегося от екатерининской курицы на столе у Вольтера, приезжает в Священную Римскую империю, а именно в Германию, а еще точнее в курфюршество Саксонию, а говоря конкретно - в Лейпциг. Там скубенты, сплошь дворянство и князья, должны будут изучать основы права. И тут прямо сказать, что право Российской империи, а особливо практика правоприменения, очень сильно отличались (и, что характерно, отличаются до сих пор) от принятых в Саксонии норм.
Лично меня, как человека имевшего в прошлом некоторое отношение к судопроизводству, восхитил тщательный подход лейпцигских юристов к опросу свидетелей. А вот свидетелей чего, вы узнаете, ознакомившись с находящимися под катом документами.
Майор фон Альтен Бокум ректору Лейпцигского университета, 27 июня 1767 г. -
Ее императорским величеством российской государыней мне всемилостивейше доверено и поручено наблюдение за присланными из России в здешний университет молодыми людьми — князьями и дворянами, и я до сего времени следовал всему, чего требуют от меня великие предначертания российской государыни и данная мне инструкция и что может способствовать благополучию доверенных мне. Но так как дурное поведение этих молодых людей, прямо противоречащее высоким намерениям моей государыни, вынуждает меня к чрезвычайным мерам, которые я, хотя и очень неохотно, вынужден, наконец, принять в отношении их, согласно моей инструкции и даже для ограждения своей жизни, то считаю долгом искренне и согласно правде изложить ход дела вашему высокородию и высокопреподобным, благородным господам для его расследования и суждения, хотя мне весьма прискорбно, что станет известным такое их поведение, не делающее им чести.
Согласно наставлению моей инструкции, а также с одобрения и согласия некоторых здешних господ профессоров я тотчас же, с самого начала, расписал их лекции и уроки и, кроме того, приняв во внимание предписанное им совершенствование в изучении немецкого языка, дал им также немецких наставников и репетиторов. Они же, напротив, из склонности ли к чрезмерной свободе или из ненависти к видимости подчинения старались навязать мне план, придуманный ими самими, и потому некоторые из них без моего ведома и желания недавно начали слушать курс морали на французском языке у господина профессора Шмидта, дальнейшее слушание которого я, однако, запретил.
Согласно предписанию данной мне инструкции и составленному соответственно ей плану, они первые три месяца слушали на немецком языке курс господина гофрата и профессора Бёме по основам истории, которым им было особенно указано заниматься со всем прилежанием, ибо тот же курс с такой большой пользой посещал, как это явствует из имеющейся в деле выписки, его превосходительство господин граф Орлов, и они настоятельно заверили, что хорошо поняли этот курс и извлекли из него много полезного. К тому же они в продолжение четырех месяцев слушали лекции по логике профессора Зейдлица на немецком языке.
Тем не менее вчера, 25 числа сего месяца, перед обедом князю Трубецкому и Несвицкому, раздраженным тем, что им препятствуют действовать самовольно и продолжать слушание курса господина профессора Шмидта, вдруг вздумалось заявить в моем кабинете, что они не желают продолжать слушание лекции на немецком языке, особенно по истории, по той причине, что они якобы еще слишком слабы в немецком языке и не понимают его.
В опровержение сказанного я указал, между прочим, что план занятий и лекций установлен согласно императорской инструкции и одобрен несколькими здешними господами профессорами; что у них есть наставник и что после столь длительного времени они могли бы уже настолько успеть в учении, чтобы понимать этот курс, что само по себе дело легкое, и, кроме того, изучение немецкого языка в совершенстве является одним из главных намерений; что они к тому же в избытке имеют наставников, от которых могут потребовать необходимые разъяснения в отведенные репетиционные часы; что разрешить каждому действовать по собственному усмотрению означало бы, что я мирюсь с безответственным отношением к моим распоряжениям и что в будущем нельзя допускать подобные бесполезные увертки от предначертаний ее императорского величества.
Князь же Трубецкой с непристойной горячностью возразил мне, что не будет продолжать слушание упомянутого курса, что понудить его к этому я не могу и что имеются другие честные люди, курс которых он сможет слушать. Хотя я, невзирая на это неслыханное неповиновение, был весьма сдержан и лишь указал князю Трубецкому, что сами их наставники жаловались на то, что в часы репетиций они невнимательны и сугубо небрежны в упражнениях по немецкому языку, князь Трубецкой держал себя при этом весьма непристойно и разразился под конец бранью, назвав назначенных мною наставников бестиями. Почему я, чтобы показать, что они ничего не достигнут своим своеволием, неповиновением и непристойным поведением, которыми, если бы я оставался к тому равнодушным, были бы нарушены всемилостивейшие намерения моей монархини и расстроился бы весь установленный распорядок, счел себя вынужденным, согласно объявленному им ранее милостивейшему рескрипту курфюрста Саксонского, для примера остальным объявить этому князю домашний арест с началом отбытия его тотчас же, еще до обеда.
Однако, вместо того чтобы походатайствовать за него и обещать лучшее поведение за него и за себя, остальные молодые господа сейчас же после обеда собрались, явились совместно в мою комнату и очень шумно потребовали у меня объяснений по поводу упомянутого ареста. Когда я им ответил, что я ни в коем случае не обязан отчитываться перед ними в своих действиях, которые соответствуют императорской инструкции и повелению двора курфюрста Саксонского, и что если они имеют что-либо против этого, то могут принести свои жалобы в надлежащее место, то среди них возник шум и крик со всякими угрозами, с которыми они наконец покинули мою комнату и из которых я особенно расслышал сказанное господином Ушаковым старшим по-французски: «Пусть черт возьмет его или меня» и также угрозу князя Несвицкого на русском языке с такими непристойными выражениями: «Погоди, приятель, мы еще до тебя доберемся!».
Вслед за этим направился я к его высокородию господину ректору, чтобы обсудить с ним меры, необходимые при этих обстоятельствах для безопасности в будущем. Они, между тем, собрались и совместно совещались против меня, так что те, кто это видел и слышал, могли полагать, что они имеют злой умысел. Содержание их обсуждения можно видеть из дальнейшего.
Около четырех часов, после моего возвращения домой, молодые господа, некоторые из них были вооружены шпагами и тростями, без шляп и не намереваясь выйти из дому, вновь вошли в мою прихожую и, заперев дверь, через слугу Иоганна, бывшего в прихожей, вызвали меня для разговора. Не зная их истинных намерений, я вышел, сопровождаемый из предосторожности наставником господином Нейманом и моим писарем Зеллиусом, взятыми в качестве свидетелей моего поведения при разговоре.
Разговор начался с упомянутой выше жалобы, что они якобы не понимают лекций. Между тем внезапно вышел вперед господин Челищев и с диким выражением лица спросил по-русски: «Как долго продлится арест князя Трубецкого?». Я спокойно отвечал по-немецки: «Столько, сколько я сочту правильным и необходимым» и что своим буйством они ничего не достигнут. На это господин Насакин осмелился тотчас же ударить меня рукою, на такое же преступное действие решились также господин Ушаков старший со своим братом и господином Челищевым. Все остальные в тот же момент стремительно бросились на меня, и господин Насакин обнажил шпагу. В то время как я голыми руками старался защищаться от этого неожиданного нападения, мой писарь Зеллиус прыгнул навстречу шпаге упомянутого господина Насакина, а я во избежание дальнейших выпадов удалился в соседнюю комнату, дверь которой некоторые затем пробовали открыть силой, между тем как остальные насильно отняли у моего писаря шпагу, а господин Ушаков младший ударил его по руке шпагою в белых ножнах.
После такой тщетной попытки преследовать меня и после того как один из них ударил палкою по голове находившегося в это время в прихожей слугу Иоганна, они удалились с буйством, изрытая угрозы и ругательства, и последовали за господином Насакиным, который до самой улицы шел впереди с обнаженной шпагой.
Я же после сего происшествия и при создавшихся обстоятельствах вынужден был, конечно, хотя и с неохотой последовать имеющимся предписаниям двора курфюрста Саксонского.
Хотя я уже отослал требуемые доклады для получения приказаний о моем образе действий в этом деле и поэтому не желаю оговаривать подчиненных мне господ, мне все же представляется нужным, по всем соображениям, более точное расследование всех обстоятельств этого дела. Посему всепокорнейше прошу Ваше высокородие и высокопреподобных, благородных господ допросить всех помянутых согласно настоящему донесению господ, выслушав при этом их претензии, допросить свидетелей и заслушать их и, таким образом, учинить расследование истинных обстоятельств всего дела, и благосклонно содействовать более быстрому производству его посредством выделенной для этого комиссии.
Так как это будет соответствовать образу мыслей двора курфюрста Саксонского, а также намерениям российской императрицы, моей всемилостивейшей государыни, то тем более смею я надеяться на благожелательное исполнение этого и остаюсь
Вашего высокородия и высокопреподобных, благородных господ
совершенно преданный слуга
Герхард Георг фон Альтен Бокум.
июля -
Предстает перед судом Готлиб Якоб Нейман и, будучи спрошен, показывает:
Он состоит наставником и репетитором при учащихся здесь молодых русских господах, а именно при четырех из них, взят их инспектором господином майором фон Альтен Бокумом.
Он знает, правда, что князь Трубецкой был посажен под арест упомянутым господином майором, слышал также о причине этого, но при ссоре его с господином майором не присутствовал. Он не был также при том, когда остальные молодые господа потребовали у господина майора объяснений по этому делу, но слышал, что после этого господин майор ушел к его высокородию господину ректору и вернулся домой; не знает, однако, что во время его отсутствия его подчиненные собрались и совещались. Но так как около четырех часов этого дня он был в комнате господина майора и тот как раз в это время был вызван через слугу в прихожую, он по требованию господина майора вышел вместе с ним.
Здесь он увидел, что из ранее упомянутых молодых господ русских собрались следующие: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин. Все они были без шляп, но у некоторых на боку имелись шпаги, были ли трости — на это он внимания не обратил. Из тех, кто имел шпаги, он вспоминает лишь господина Насакина и господина Ушакова младшего.
Здесь эти лица все вместе заговорили по-русски с господином майором, из ответа которого на немецком языке он понял, что разговор идет о лекциях господина гофрата Бёме. При этом он видел, как господин Челищев внезапно вышел вперед, состроил дикую физиономию и по-русски обратился к господину майору, ответ которого на немецком языке был таков: «Столько, сколько я сочту нужным» и что буйством своим они ничего не добьются; притом он сказал также, что не их дело допрашивать его, и если у них кроме этого ничего нет, то он уходит.
После этого он отступил назад, так как господин Насакин сейчас же ударил его рукой, причем все остальные бросились на него, а господин Ушаков старший вместе со своим братом и господин Челищев замахнулись, чтобы его ударить. Он слышал, правда, также, что господин Насакин вытащил свою шпагу, но он уже ушел в соседнюю комнату.
Что происходило в зале после того, как он ушел оттуда, ему неизвестно, он лишь знает, что когда господин майор вошел в соседнюю комнату, где находился и свидетель, то он силою должен был держать дверь, чтобы те не могли ворваться. Выбежал ли господин Насакин с обнаженной шпагой на улицу и последовали ли за ним другие — этого он не видел, но слышал об этом.
Больше ему ничего не известно, кроме того, что писарь господина майора, после того как все окончилось, вошел в комнату, имея на руке значительную ссадину, а слуга господина майора, Иоганн, принес туда кольцо со словами, что оно от шпаги господина Насакина.
По прочтении свидетелю этих его показаний он подтвердил их и скрепил следующей добровольно и должным образом принесенной присягой.
...
Предстает пред судом Генрих Вильгельм Зеллиус и, будучи допрошен, показывает:
В настоящее время он является писарем у господина майора фон Бокума. Ему неизвестно то, что произошло с молодыми господами русскими в четверг, неделю тому назад. О чем между собою говорили указанные молодые господа перед тем, как они в тот день пришли к господину майору, об этом он не знает ничего более того, что ему рассказывали.
Несколькими неделями ранее господин Ушаков старший сказал ему, свидетелю, что он не успокоится, пока либо майор не уйдет, либо он сам, хотя бы пришлось ему идти в Петербург пешком.
В указанный четверг, 25 июня, свидетель был в кабинете господина майора, когда в столовую господина майора явились пришедшие после своего обеда все молодые господа русские, кроме князя Трубецкого и Зиновьева и вызвали его к себе, куда господина майора сопровождал свидетель. Там эти господа, особенно князь Несвицкий, с горячностью разговаривали с господином майором по-русски, чего свидетель не понял, за исключением того, что господин Ушаков старший, когда господин майор собрался вернуться в свою комнату, употребил, обращаясь к нему, на французском языке выражение, которое свидетель очень хорошо понял: «Черт бы побрал меня или тебя!». Господин майор пошел затем в свою комнату и после этого вскоре ушел из дому, как слышал свидетель — к высокородному господину ректору.
По возвращении его, примерно после трех часов дня, те молодые господа приказали опять доложить о себе господину майору, который вышел к ним в прихожую — столовую, куда по его требованию последовали за ним свидетель и наставник Нейман. В этой комнате собрались следующие девять господ русских: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин, из которых большинство имели при себе шпаги, а часть — трости, однако, шляп ни у кого из них не было. Они стали полукругом, Насакин же прямо перед господином майором, и все разом заговорили с господином майором по-русски, при этом господин Челищев вышел вперед и состроил дикую физиономию. На его слова господин майор ответил по-немецки: «Столько, сколько я сочту нужным» и также сделал им еще другие увещевания. При этом господин Насакин ударил господина майора рукою, остальные же столпились, около господина майора, среди них господин Ушаков старший и его брат, а равно господин Челищев ударили его, господин Насакин вытащил свою шпагу и хотел ударить господина майора, но поскольку он, свидетель, стоял рядом с тем Насакиным, то он схватил его за руки и хотел отобрать у него шпагу и уже отобрал ее, но другие, набросившись на него сзади, хотели ее вырвать. При этом все те, кто имел при себе шпаги, обнажили их и били его также плашмя клинками, частью по щекам, частью по рукам, и он особенно заметил господина Челищева.
Тем временем господин майор ушел обратно в свою комнату, и он, свидетель, закричал тогда «караул!» и стал звать на помощь, но хотя он слышал, что за дверью находятся люди, которые сильно дергали ручку и хотели войти, но никто не мог открыть ее и войти до тех пор, пока молодые господа сами не открыли ее и не ушли. После того узнал он от стражи, стоящей снаружи, что хотя они и хотели прийти к нему на помощь, но не могли открыть дверь.
Уйдя от господина майора, эти молодые господа пошли в свои комнаты, взяли шляпы, и Насакин с обнаженной шпагой сошел вниз, на улицу, остальные же последовали за ним.
Более он сейчас сказать ничего не имеет.
июля -
Предстает господин доктор Карл Готфрид Цицман, доверенный господина майора Герхарда Георга фон Альтен Бокума, и объявляет, что так как Иван Тушаков, который является крепостным своего господина и находится в услужении у него, должен быть допрошен как свидетель при следствии по делу обучающихся здесь молодых русских господ, то принципал освобождает его в части, касающейся этого показания, от обязательства в отношении его, принципала.
Предстал по требованию суда Андреас Мюрк, студент-медик, и было ему разъяснено, что поскольку он понимает русский язык, то будет употреблен для допроса лица, которое не знает, кроме этого языка, никакого другого, и что он должен говорить ему по-русски то, о чем это лицо на немецком языке будет спрошено достопочтенным судом, и то, что оно отвечать будет, он должен переводить суду на немецкий; а также поскольку это лицо свои показания должно скрепить присягой, то присягу перевести ему с немецкого на русский язык, а также и обо всем остальном, что еще встретится в этом деле, переговорить с ним на вышеупомянутом русском языке и изложить по-немецки.
Тогда же предстает пред судом Иван Тушаков и показывает:
Он состоит в услужении у господина майора фон Бокума и из того, что неделю тому назад, в четверг после обеда учинили молодые господа русские, сам слышал и видел следующее. Упомянутые молодые господа, а именно: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин сразу же после обеда пришли к господину майору и хотели узнать у него причину, почему он посадил под арест князя Трубецкого. Господин майор дал им на это ответ, и они тотчас же ушли. После трех часов эти господа опять велели доложить о себе господину майору, и все вместе вошли в прихожую, где он, свидетель, остался стоять. Господин майор вышел из своей комнаты вместе с наставником Нейманом и своим писарем Зеллиусом. Тогда те обступили господина майора и с горячностью обратились к нему по-русски, что свидетель хорошо понял, так как он сам урожденный русский, с вопросом: они хотят знать, как долго будет находиться под арестом князь Трубецкой? И если господин майор его не освободит, то они сделают это сами.
Когда господин майор ответил по-немецки, что им не требуется знать это, пока он не сочтет того нужным, и после того намеревался идти обратно в свою комнату, попрощался с молодыми господами и при этом наклонился, господин Насакин ударил его рукой, а все остальные накинулись на господина майора. Поскольку у большинства этих молодых господ при их входе в прихожую были шпаги и трости, хотя ни один из них не имел при себе шляпы, господин Насакин при этом выхватил свою шпагу и хотел ударить господина майора, от чего, однако, его удержал писарь Зеллиус. Упомянуть следует также, что как старший и младший Ушаковы, так и господин Челищев били господина майора руками.
Также следует указать, что когда господин майор хотел возвратиться в свою комнату, то все вместе бросились к нему и силою пытались открыть дверь. Он не видел, обнажили ли они шпаги в этой суматохе, когда они накинулись на Зеллиуса и хотели отобрать у него шпагу Насакина, но хорошо видел, что все они били Зеллиуса. Когда Зеллиус закричал «караул!» и начал звать на помощь, он, свидетель, хотел открыть комнату, чтобы сюда могла войти стража, но дверь была заперта, и хотя на крик Зеллиуса люди хотели войти, но не могли этого сделать из-за запертой двери, пока наконец Ушаков младший опять не отпер ее, после чего они все ушли, пошли в свои комнаты, взяли шляпы и выбежали из дома. Но он не видел, чтобы Насакин все еще держал в руке обнаженную шпагу.
Более он ничего не имеет сейчас сказать.
июля -
Предстает пред судом по доброй воле Иоганн Якоб Вольф и показывает:
Он — слуга четырех обучающихся здесь молодых русских господ, а именно, князя Несвицкого, обоих господ братьев Ушаковых и господина Челищева.
Ему известно, что произошло неделю тому назад, в четверг, с господами русскими. Действительно, Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин, придя домой после обеда, поднялись к господину майору, но он не знает, что произошло в этот первый раз. В другой раз упомянутые господа вновь пришли к господину майору между тремя и четырьмя часами. Когда они вошли к господину майору в столовую, он, свидетель, стоял в прихожей и хотел войти в указанную комнату вместе с ними, но господин Ушаков младший закрыл дверь и запер ее, так что он не смог войти.
У этой двери он слышал, что в комнате поднялся сильный крик и шум. На этот шум пришла стража, и она, а также он и его товарищ хотели войти в дверь, но не могли открыть; ему слышно было также, что кто-то изнутри хотел выйти наружу, но не мог этого сделать, пока наконец Ушаков младший не открыл дверь и не вышел, а за ним последовали все остальные, они пошли вместе в свои комнаты и взяли шляпы. Он не видел, чтобы у Насакина в руке была обнаженная шпага, но видел, что в руке он держал шпагу в ножнах и вместе с другими с криками и разговорами, которых он, свидетель, не понял, вышел из дому на улицу.
Более он ничего не знает.
...
Предстает пред судом по доброй воле упомянутая на листе 18 женщина и на вопросы, заданные ей судом и переведенные для нее на русский язык присягнувшим, как на том же листе указано, переводчиком, показала через него:
Зовут ее Лукерья Саткина, состоит на службе у господина майора фон Бокума, 28 лет от роду, и по прочтении следующих имен молодых русских: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев, Насакин сказала, что они все ей известны и по делу, к ним относящемуся, она знает следующее.
В четверг на прошлой неделе она поднялась за сахаром в кладовую на третий этаж, молодые же господа живут на втором, она, проходя, видела их. Она видела, что они очень оживленно разговаривают друг с другом по-французски. Увидев ее, они разошлись, и потом, когда она тихо стояла на верхнем этаже, чтобы видеть, что будет дальше, то слышала, как Ушаков старший звал по именам: «Челищев, Радищев, Рубановский, Насакин!». После того слышала она, а также видела, что они собрались в комнате Ушакова старшего, где Ушаков старший, насколько она могла слышать, говорил по-русски: «Мы должны идти, сколько же должен сидеть Трубецкой? Самый последний человек высмеет нас за то, что Трубецкой сидит под арестом», после чего они говорили на французском языке, которого она не знает, и поэтому не поняла. Наконец, Ушаков младший сказал опять по-русски, с ругательствами: «Если дойдет до драки, то я сам проткну его шпагой». Она, свидетельница, с того места, где стояла, могла смотреть в комнату Ушакова, двери которой были открыты, они же не могли ее видеть; и она видела, как они прицепили свои шпаги и стучали по полу палками, после чего пошли к господину майору.
Она показала сейчас то, что слышала и видела, а что далее произошло — ей неизвестно.
Присяга:
Я, Лукерья Саткина, присягаю пред Господом всемогущим в том, что то, что я здесь показала и что мне затем было прочитано, есть истинная, чистая и неподдельная правда и я при этом ничего не утаила ни из благорасположения, ни за дары, ни из дружбы, вражды или по каким-либо другим причинам, в чем да поможет мне Бог и его Святое Евангелие.
После того как вышеприведенная формула присяги передана была присягнувшему переводчику для перевода ее свидетельнице на русский язык и он сие исполнил, указанная свидетельница, которой переведенная на русский язык присяга была прочитана на том же языке упомянутым переводчиком, заявила ему, что с чистой совестью может принять ее, и присягнула согласно обычному церемониалу.
июля -
Предстает пред судом по вызову Алексей Михайлович Кутузов и показывает, что он — один из тех молодых русских, которые ее величеством российской императрицей посланы сюда в университет для обучения и к которым инспектором приставлен господин майор фон Альтен Бокум.
Подтверждает, что неделю тому назад, 25 июня, в четверг, господин майор фон Альтен Бокум поставил к князю Трубецкому стражу из солдат. Говорит, что он и остальные молодые господа после того договорились между собою ходатайствовать перед господином майором об освобождении князя Трубецкого. Он не слышал, чтобы при первом их посещении господина майора Ушаков старший при уходе сказал господину майору: «Черт бы побрал тебя или меня!». Признает, что он и остальные восемь, поименованные на листе 15 об., пришли к господину майору. Отрицает, что у него на боку была тогда шпага, не было у него также и трости; кроме Насакина, никто не имел при себе шпаги.
Возможно, у кого-нибудь из остальных была палка, но точно он не знает. У него при этом была шляпа, но были ли шляпы у других, ему неизвестно. Подтверждает, что все они стали перед господином майором. Это верно, что господин Насакин ударил рукой господина майора, но не ранее, чем господин майор дал ему пощечину. Он не видел, чтобы господин Челищев ударил господина майора. Он не видел также, чтобы господин Насакин обнажил свою шпагу и хотел ударить господина майора. Он знает, что дверь за ними была закрыта, но неизвестно, кем она была заперта, а также кто открыл ее вновь, когда они выходили.
Когда они пошли к господину майору в другой раз, то господин Ушаков старший не звал его, а они уже находились вместе. Он знает и видел, что писарь Зеллиус хотел отнять у господина Насакина шпагу, но она была у него не в руке, а в ножнах, на боку. Писарь Зеллиус хотел ударить Насакина, почему другие и оттолкнули писаря. Ударил ли кто-нибудь Зеллиуса, он не знает, что же касается его, то он этого не сделал.
Наконец, говорит он, ему известно, что его превосходительство российский посол в Дрездене выхлопотал приказ курфюрста, который был всем им объявлен, что если господин майор фон Бокум сочтет нужным кого-нибудь из них за их проступки посадить под арест, то в этом случае должен отнестись к высокородному господину ректору и господину полковнику. Впрочем, он не может сказать, что господин майор сделал ему что-нибудь, но одному из них он дважды дал пощечину.
Будучи строго предупрежден, что он должен подчиняться господину майору и примириться с ним, чтобы облегчить свою судьбу, ответил, что не может этого сделать, он не желает у него оставаться, он уже жаловался на него в Россию.
Более он ничего не знает.
...
Тогда же Александр Радищев, будучи допрошен, показывает, что, действительно, он и другие поименованные на листе 15 об. молодые господа русские неделю тому назад, в четверг 25 июня, после обеда пошли к господину майору фон Бокуму, чтобы спросить относительно ареста князя Трубецкого и ходатайствовать перед ним о его освобождении. При этом он не слушал, чтобы в то время, когда господин майор хотел вернуться в свою комнату, Ушаков старший сказал по-французски: «Черт бы побрал тебя или меня!».
После этого они вновь собрались, они всегда были вместе. Возможно, что это было около трех часов. Он не может вспомнить, было ли это в комнате Ушакова, а также — созвал ли их Ушаков старший.
Подтверждает, что прежде чем пойти в другой раз в этот день к господину майору, они разговаривали о том между собою. Говорит, — чтобы еще раз спросить господина майора о князе Трубецком и ходатайствовать о его освобождении.
Ему неизвестно, чтобы перед тем, как второй раз пойти к господину майору, Ушаков младший произнес различные ругательства, он не слышал, чтобы Ушаков младший при этом сказал: «Если дойдет до драки, то я сам проткну его шпагой».
Подтверждает, что они затем вторично в эту вторую половину дня направились к господину майору фон Бокуму и вновь его спрашивали о князе Трубецком и просили освободить.
Отрицает, что он сказал, что если господин майор его не освободит, то он освободит его сам, ему неизвестно также, чтобы это сказал кто-нибудь другой; как ему известно, господин Насакин в это время потребовал от господина майора ответа, на каком основании он ранее дал ему пощечину, а тот сказал ему, чтобы он замолчал, и дал ему еще одну пощечину, после чего Насакин хотел ударить господина майора, от чего, однако, они, собравшиеся, его удержали.
Ему неизвестно, и он не видел, что Насакин хотел ударить господина майора шпагою, он не вытаскивал своей шпаги, она была у него на боку. Ему неизвестно, у кого еще были шпаги.
Будучи спрошен, были ли шляпы у молодых господ, когда они вторично находились у господина майора, отвечает, что у него самого шляпа была, ибо он хотел выйти, но он не знает, имели ли их все другие, как равно ничего не знает, имелись ли у них трости и палки. Он не знает также, заперли ли они за собою дверь, равно как ему неизвестно, что когда господин майор вернулся в свою комнату, то кто-то из них последовал за ним и хотел силою открыть дверь. Ему неизвестно также, кто ударил писаря Зеллиуса. Но он видел, что Зеллиус отнял у Насакина шпагу в ножнах, находившуюся у того на боку.
Ему неизвестно, кто вновь открыл дверь, когда они уходили.
Наконец, он признает, что действительно господин майор фон Бокум назначен и приставлен инспектором к ним ее величеством российской императрицей и получил также для сего инструкцию.
Ему известно также, что его превосходительством российским послом оглашен приказ курфюрста, что, в случае провинности, они подлежат аресту.
На увещевания суда, что они обязаны подчиняться господину майору и полюбовно договориться с ним, он ответил, что предпочитает уйти от него и остаться здесь и будет также просить об этом ее величество российскую императрицу.
Более сказать он ничего не имеет.
...
В какой-то момент фон Бокум закусил удила и перешел на мелкие упреки, попытавшись через суд выяснить куда студенты Кутузов и Несвицкий подевали табакерку и золотые часы - не проигрались ли в карты, например? Отвечать майору они отказались, а в суде сказали, что -
В суде Алексей Михайлович Кутузов, спрошенный, не имел ли он золотых часов и золотой табакерки, отвечает: «Да». Признается, что их у него уже нет, обе вещи он дал носить хорошему приятелю; если он потребует их обратно, то, конечно, получит их; но имя того, кому дал, назвать не хочет.
В суде князь Александр Несвицкий был допрошен, куда он девал свои золотые часы. Говорит: он подарил их некоему лицу, купил он их на свои собственные деньги и распоряжается своими вещами сам.
июля -
Предстает пред судом по вызову князь Александр Несвицкий и, будучи допрошен, показывает:
Он был послан сюда ее величеством российской императрицей для обучения, и к нему, вместе с другими молодыми господами русскими, ее величеством императрицей был назначен и приставлен инспектором господин майор фон Альтен Бокум.
Подтверждает, что господин майор дал им указание, где они должны слушать свои лекции; признается, что при этом указано им было слушать их у господина гофрата Бёме и господина профессора Зейдлица. Признает, что они начали без ведома господина майора курс морали у профессора Шмидта.
Сознается, что неделю тому назад, 25 июня в четверг, перед обедом он вместе с князем Трубецким пошел к господину майору и просили его разрешить им не слушать немецкие лекции, особенно исторический курс господина гофрата Бёме, ибо они из-за немецкого языка не понимают его, но господин майор, напротив, поставил им на вид, что они здесь именно для того, чтобы изучить немецкий язык. Подтверждает, что господин майор настаивал, чтобы, невзирая на это, они продолжали слушание курса у господина гофрата Бёме. Подтверждает, что дело дошло до того, что господин майор распорядился посадить князя Трубецкого под арест. Говорит, что после того, как они потом вернулись после обеда домой, то все вместе, поименованные на листе 15 об., совместно с ним пошли к господину майору и просили его освободить князя Трубецкого, в чем он им отказал.
Он не знает, чтобы после того поднялся среди них шум и крик со всякими угрозами. Он не знает также и не слыхал, чтобы господин Ушаков старший сказал тогда же господину майору: «Чёрт бы побрал тебя или меня». Отрицает, что он сказал по-русски господину майору: «Хорошо, приятель, мы еще до тебя доберемся!». Говорит, что он сказал следующее: «Возможно, что вы еще поплатитесь за то, что ругали меня». Говорит, что господин майор затем ушел.
В этот же день, около четырех часов пополудни они, все девять, опять пришли вместе к господину майору. В этот раз он был без шляпы, но не знает, имелись ли шляпы у других. Отрицает, что у него была шпага и трость, из всех них только у господина Насакина была сбоку шпага. Кто запер дверь за ними, он не знает. Дело было так, что, когда господин майор вышел из своей комнаты, он и Насакин еще раз пожаловались, что не понимают лекций господина гофрата Бёме. Кончилось дело тем, что после того, как господин майор дал Насакину пощечину, тот замахнулся и хотел его ударить. Он не видел, чтобы Ушаков старший и господин Челищев также хотели его ударить, он не видел также, чтобы Насакин вытащил шпагу, висевшую сбоку. Ему неизвестно также, чтобы кто-нибудь из них хотел войти в комнату господина майора, когда тот туда ушел, а тем более силою.
Он не знает, кто открыл дверь, когда они выходили из комнаты.
Действительно, когда они покинули господина майора, то пошли в свои комнаты, взяли шляпы и затем вышли на улицу.
На строгое увещевание достопочтенного суда, что он должен и обязан повиноваться инспектору, приставленному к ним ее величеством российской императрицей, он говорит, что если тот дает пощечины, то они выполнять этого не могут, так как он не имеет на то приказа.
июля -
Тогда же был вновь призван Михаил Ушаков младший и допрошен о том обстоятельстве, не сказал ли он по-русски у себя в комнате, раньше чем они вместе ушли к господину майору: «Если дело дойдет до драки, то я сам проткну его шпагой?». На что он ответил, что нет, он не говорил этого.
Отрицает, что одновременно он произнес много ругательств.
...
На опросе студентов (а говорили они, как под копирку, совершенно одинаково: не видели, не слышали, не помним) суд фактически и завершился, поскольку в дело вмешался российский посол "чтобы окончательно прекратить и уладить недоразумения, учиненные упомянутыми кавалерами; 15 июля сего года он сделал выговор этим молодым господам за их опрометчивость и вернул их на путь исполнения долга" и майор - надо понимать, не без некоторого материального удовлетворения - "после настойчивых заверений в исправлении на будущее и должного поручительства высокопочтенного российского императорского посла, что подобное в будущем более не повторится, согласен полностью простить происшедшее".
...был отправлен в Германию, в Лейпцигский университет для обучения праву.
За время, проведенное там, Радищев колоссально расширил свой кругозор.
Из российской википедии
XVIII век стал редким исключением в отношениях России и Запада - на смену глухому недоверию пришла открытость и готовность учиться у "просвещенных европейцев". Уже к концу этого века импульс - на государственном уровне - иссякнет, сменившись отчуждением, но, как показала практика, и по сей день дети даже самых матёрых (sic) российских патриотов и "государственников" почему-то получают образование не в Томске или Калуге, а в безбожных городах загнивающей Европы.
Бог его знает - почему так, а не иначе.
Между тем, прежде в Москве и Санкт-Петербурге этот процесс поддерживали на официальном уровне - первые российские студенты, как известно, отправлялись в Европу с благословения царей. Иногда, впрочем, случались и казусы - поголовное невозвращение домой или нечто вроде инцидента, который я предлагаю разобрать в сегодняшнем посте.
Итак, 1766 год - группа высокородных российских дворян, среди которых был и некто Радищев, прославившийся позднее описанием внутреннего туризма, так отличавшегося от екатерининской курицы на столе у Вольтера, приезжает в Священную Римскую империю, а именно в Германию, а еще точнее в курфюршество Саксонию, а говоря конкретно - в Лейпциг. Там скубенты, сплошь дворянство и князья, должны будут изучать основы права. И тут прямо сказать, что право Российской империи, а особливо практика правоприменения, очень сильно отличались (и, что характерно, отличаются до сих пор) от принятых в Саксонии норм.
Лично меня, как человека имевшего в прошлом некоторое отношение к судопроизводству, восхитил тщательный подход лейпцигских юристов к опросу свидетелей. А вот свидетелей чего, вы узнаете, ознакомившись с находящимися под катом документами.
Майор фон Альтен Бокум ректору Лейпцигского университета, 27 июня 1767 г. -
Ее императорским величеством российской государыней мне всемилостивейше доверено и поручено наблюдение за присланными из России в здешний университет молодыми людьми — князьями и дворянами, и я до сего времени следовал всему, чего требуют от меня великие предначертания российской государыни и данная мне инструкция и что может способствовать благополучию доверенных мне. Но так как дурное поведение этих молодых людей, прямо противоречащее высоким намерениям моей государыни, вынуждает меня к чрезвычайным мерам, которые я, хотя и очень неохотно, вынужден, наконец, принять в отношении их, согласно моей инструкции и даже для ограждения своей жизни, то считаю долгом искренне и согласно правде изложить ход дела вашему высокородию и высокопреподобным, благородным господам для его расследования и суждения, хотя мне весьма прискорбно, что станет известным такое их поведение, не делающее им чести.
Согласно наставлению моей инструкции, а также с одобрения и согласия некоторых здешних господ профессоров я тотчас же, с самого начала, расписал их лекции и уроки и, кроме того, приняв во внимание предписанное им совершенствование в изучении немецкого языка, дал им также немецких наставников и репетиторов. Они же, напротив, из склонности ли к чрезмерной свободе или из ненависти к видимости подчинения старались навязать мне план, придуманный ими самими, и потому некоторые из них без моего ведома и желания недавно начали слушать курс морали на французском языке у господина профессора Шмидта, дальнейшее слушание которого я, однако, запретил.
Согласно предписанию данной мне инструкции и составленному соответственно ей плану, они первые три месяца слушали на немецком языке курс господина гофрата и профессора Бёме по основам истории, которым им было особенно указано заниматься со всем прилежанием, ибо тот же курс с такой большой пользой посещал, как это явствует из имеющейся в деле выписки, его превосходительство господин граф Орлов, и они настоятельно заверили, что хорошо поняли этот курс и извлекли из него много полезного. К тому же они в продолжение четырех месяцев слушали лекции по логике профессора Зейдлица на немецком языке.
Тем не менее вчера, 25 числа сего месяца, перед обедом князю Трубецкому и Несвицкому, раздраженным тем, что им препятствуют действовать самовольно и продолжать слушание курса господина профессора Шмидта, вдруг вздумалось заявить в моем кабинете, что они не желают продолжать слушание лекции на немецком языке, особенно по истории, по той причине, что они якобы еще слишком слабы в немецком языке и не понимают его.
В опровержение сказанного я указал, между прочим, что план занятий и лекций установлен согласно императорской инструкции и одобрен несколькими здешними господами профессорами; что у них есть наставник и что после столь длительного времени они могли бы уже настолько успеть в учении, чтобы понимать этот курс, что само по себе дело легкое, и, кроме того, изучение немецкого языка в совершенстве является одним из главных намерений; что они к тому же в избытке имеют наставников, от которых могут потребовать необходимые разъяснения в отведенные репетиционные часы; что разрешить каждому действовать по собственному усмотрению означало бы, что я мирюсь с безответственным отношением к моим распоряжениям и что в будущем нельзя допускать подобные бесполезные увертки от предначертаний ее императорского величества.
Князь же Трубецкой с непристойной горячностью возразил мне, что не будет продолжать слушание упомянутого курса, что понудить его к этому я не могу и что имеются другие честные люди, курс которых он сможет слушать. Хотя я, невзирая на это неслыханное неповиновение, был весьма сдержан и лишь указал князю Трубецкому, что сами их наставники жаловались на то, что в часы репетиций они невнимательны и сугубо небрежны в упражнениях по немецкому языку, князь Трубецкой держал себя при этом весьма непристойно и разразился под конец бранью, назвав назначенных мною наставников бестиями. Почему я, чтобы показать, что они ничего не достигнут своим своеволием, неповиновением и непристойным поведением, которыми, если бы я оставался к тому равнодушным, были бы нарушены всемилостивейшие намерения моей монархини и расстроился бы весь установленный распорядок, счел себя вынужденным, согласно объявленному им ранее милостивейшему рескрипту курфюрста Саксонского, для примера остальным объявить этому князю домашний арест с началом отбытия его тотчас же, еще до обеда.
Однако, вместо того чтобы походатайствовать за него и обещать лучшее поведение за него и за себя, остальные молодые господа сейчас же после обеда собрались, явились совместно в мою комнату и очень шумно потребовали у меня объяснений по поводу упомянутого ареста. Когда я им ответил, что я ни в коем случае не обязан отчитываться перед ними в своих действиях, которые соответствуют императорской инструкции и повелению двора курфюрста Саксонского, и что если они имеют что-либо против этого, то могут принести свои жалобы в надлежащее место, то среди них возник шум и крик со всякими угрозами, с которыми они наконец покинули мою комнату и из которых я особенно расслышал сказанное господином Ушаковым старшим по-французски: «Пусть черт возьмет его или меня» и также угрозу князя Несвицкого на русском языке с такими непристойными выражениями: «Погоди, приятель, мы еще до тебя доберемся!».
Вслед за этим направился я к его высокородию господину ректору, чтобы обсудить с ним меры, необходимые при этих обстоятельствах для безопасности в будущем. Они, между тем, собрались и совместно совещались против меня, так что те, кто это видел и слышал, могли полагать, что они имеют злой умысел. Содержание их обсуждения можно видеть из дальнейшего.
Около четырех часов, после моего возвращения домой, молодые господа, некоторые из них были вооружены шпагами и тростями, без шляп и не намереваясь выйти из дому, вновь вошли в мою прихожую и, заперев дверь, через слугу Иоганна, бывшего в прихожей, вызвали меня для разговора. Не зная их истинных намерений, я вышел, сопровождаемый из предосторожности наставником господином Нейманом и моим писарем Зеллиусом, взятыми в качестве свидетелей моего поведения при разговоре.
Разговор начался с упомянутой выше жалобы, что они якобы не понимают лекций. Между тем внезапно вышел вперед господин Челищев и с диким выражением лица спросил по-русски: «Как долго продлится арест князя Трубецкого?». Я спокойно отвечал по-немецки: «Столько, сколько я сочту правильным и необходимым» и что своим буйством они ничего не достигнут. На это господин Насакин осмелился тотчас же ударить меня рукою, на такое же преступное действие решились также господин Ушаков старший со своим братом и господином Челищевым. Все остальные в тот же момент стремительно бросились на меня, и господин Насакин обнажил шпагу. В то время как я голыми руками старался защищаться от этого неожиданного нападения, мой писарь Зеллиус прыгнул навстречу шпаге упомянутого господина Насакина, а я во избежание дальнейших выпадов удалился в соседнюю комнату, дверь которой некоторые затем пробовали открыть силой, между тем как остальные насильно отняли у моего писаря шпагу, а господин Ушаков младший ударил его по руке шпагою в белых ножнах.
После такой тщетной попытки преследовать меня и после того как один из них ударил палкою по голове находившегося в это время в прихожей слугу Иоганна, они удалились с буйством, изрытая угрозы и ругательства, и последовали за господином Насакиным, который до самой улицы шел впереди с обнаженной шпагой.
Я же после сего происшествия и при создавшихся обстоятельствах вынужден был, конечно, хотя и с неохотой последовать имеющимся предписаниям двора курфюрста Саксонского.
Хотя я уже отослал требуемые доклады для получения приказаний о моем образе действий в этом деле и поэтому не желаю оговаривать подчиненных мне господ, мне все же представляется нужным, по всем соображениям, более точное расследование всех обстоятельств этого дела. Посему всепокорнейше прошу Ваше высокородие и высокопреподобных, благородных господ допросить всех помянутых согласно настоящему донесению господ, выслушав при этом их претензии, допросить свидетелей и заслушать их и, таким образом, учинить расследование истинных обстоятельств всего дела, и благосклонно содействовать более быстрому производству его посредством выделенной для этого комиссии.
Так как это будет соответствовать образу мыслей двора курфюрста Саксонского, а также намерениям российской императрицы, моей всемилостивейшей государыни, то тем более смею я надеяться на благожелательное исполнение этого и остаюсь
Вашего высокородия и высокопреподобных, благородных господ
совершенно преданный слуга
Герхард Георг фон Альтен Бокум.
июля -
Предстает перед судом Готлиб Якоб Нейман и, будучи спрошен, показывает:
Он состоит наставником и репетитором при учащихся здесь молодых русских господах, а именно при четырех из них, взят их инспектором господином майором фон Альтен Бокумом.
Он знает, правда, что князь Трубецкой был посажен под арест упомянутым господином майором, слышал также о причине этого, но при ссоре его с господином майором не присутствовал. Он не был также при том, когда остальные молодые господа потребовали у господина майора объяснений по этому делу, но слышал, что после этого господин майор ушел к его высокородию господину ректору и вернулся домой; не знает, однако, что во время его отсутствия его подчиненные собрались и совещались. Но так как около четырех часов этого дня он был в комнате господина майора и тот как раз в это время был вызван через слугу в прихожую, он по требованию господина майора вышел вместе с ним.
Здесь он увидел, что из ранее упомянутых молодых господ русских собрались следующие: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин. Все они были без шляп, но у некоторых на боку имелись шпаги, были ли трости — на это он внимания не обратил. Из тех, кто имел шпаги, он вспоминает лишь господина Насакина и господина Ушакова младшего.
Здесь эти лица все вместе заговорили по-русски с господином майором, из ответа которого на немецком языке он понял, что разговор идет о лекциях господина гофрата Бёме. При этом он видел, как господин Челищев внезапно вышел вперед, состроил дикую физиономию и по-русски обратился к господину майору, ответ которого на немецком языке был таков: «Столько, сколько я сочту нужным» и что буйством своим они ничего не добьются; притом он сказал также, что не их дело допрашивать его, и если у них кроме этого ничего нет, то он уходит.
После этого он отступил назад, так как господин Насакин сейчас же ударил его рукой, причем все остальные бросились на него, а господин Ушаков старший вместе со своим братом и господин Челищев замахнулись, чтобы его ударить. Он слышал, правда, также, что господин Насакин вытащил свою шпагу, но он уже ушел в соседнюю комнату.
Что происходило в зале после того, как он ушел оттуда, ему неизвестно, он лишь знает, что когда господин майор вошел в соседнюю комнату, где находился и свидетель, то он силою должен был держать дверь, чтобы те не могли ворваться. Выбежал ли господин Насакин с обнаженной шпагой на улицу и последовали ли за ним другие — этого он не видел, но слышал об этом.
Больше ему ничего не известно, кроме того, что писарь господина майора, после того как все окончилось, вошел в комнату, имея на руке значительную ссадину, а слуга господина майора, Иоганн, принес туда кольцо со словами, что оно от шпаги господина Насакина.
По прочтении свидетелю этих его показаний он подтвердил их и скрепил следующей добровольно и должным образом принесенной присягой.
...
Предстает пред судом Генрих Вильгельм Зеллиус и, будучи допрошен, показывает:
В настоящее время он является писарем у господина майора фон Бокума. Ему неизвестно то, что произошло с молодыми господами русскими в четверг, неделю тому назад. О чем между собою говорили указанные молодые господа перед тем, как они в тот день пришли к господину майору, об этом он не знает ничего более того, что ему рассказывали.
Несколькими неделями ранее господин Ушаков старший сказал ему, свидетелю, что он не успокоится, пока либо майор не уйдет, либо он сам, хотя бы пришлось ему идти в Петербург пешком.
В указанный четверг, 25 июня, свидетель был в кабинете господина майора, когда в столовую господина майора явились пришедшие после своего обеда все молодые господа русские, кроме князя Трубецкого и Зиновьева и вызвали его к себе, куда господина майора сопровождал свидетель. Там эти господа, особенно князь Несвицкий, с горячностью разговаривали с господином майором по-русски, чего свидетель не понял, за исключением того, что господин Ушаков старший, когда господин майор собрался вернуться в свою комнату, употребил, обращаясь к нему, на французском языке выражение, которое свидетель очень хорошо понял: «Черт бы побрал меня или тебя!». Господин майор пошел затем в свою комнату и после этого вскоре ушел из дому, как слышал свидетель — к высокородному господину ректору.
По возвращении его, примерно после трех часов дня, те молодые господа приказали опять доложить о себе господину майору, который вышел к ним в прихожую — столовую, куда по его требованию последовали за ним свидетель и наставник Нейман. В этой комнате собрались следующие девять господ русских: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин, из которых большинство имели при себе шпаги, а часть — трости, однако, шляп ни у кого из них не было. Они стали полукругом, Насакин же прямо перед господином майором, и все разом заговорили с господином майором по-русски, при этом господин Челищев вышел вперед и состроил дикую физиономию. На его слова господин майор ответил по-немецки: «Столько, сколько я сочту нужным» и также сделал им еще другие увещевания. При этом господин Насакин ударил господина майора рукою, остальные же столпились, около господина майора, среди них господин Ушаков старший и его брат, а равно господин Челищев ударили его, господин Насакин вытащил свою шпагу и хотел ударить господина майора, но поскольку он, свидетель, стоял рядом с тем Насакиным, то он схватил его за руки и хотел отобрать у него шпагу и уже отобрал ее, но другие, набросившись на него сзади, хотели ее вырвать. При этом все те, кто имел при себе шпаги, обнажили их и били его также плашмя клинками, частью по щекам, частью по рукам, и он особенно заметил господина Челищева.
Тем временем господин майор ушел обратно в свою комнату, и он, свидетель, закричал тогда «караул!» и стал звать на помощь, но хотя он слышал, что за дверью находятся люди, которые сильно дергали ручку и хотели войти, но никто не мог открыть ее и войти до тех пор, пока молодые господа сами не открыли ее и не ушли. После того узнал он от стражи, стоящей снаружи, что хотя они и хотели прийти к нему на помощь, но не могли открыть дверь.
Уйдя от господина майора, эти молодые господа пошли в свои комнаты, взяли шляпы, и Насакин с обнаженной шпагой сошел вниз, на улицу, остальные же последовали за ним.
Более он сейчас сказать ничего не имеет.
июля -
Предстает господин доктор Карл Готфрид Цицман, доверенный господина майора Герхарда Георга фон Альтен Бокума, и объявляет, что так как Иван Тушаков, который является крепостным своего господина и находится в услужении у него, должен быть допрошен как свидетель при следствии по делу обучающихся здесь молодых русских господ, то принципал освобождает его в части, касающейся этого показания, от обязательства в отношении его, принципала.
Предстал по требованию суда Андреас Мюрк, студент-медик, и было ему разъяснено, что поскольку он понимает русский язык, то будет употреблен для допроса лица, которое не знает, кроме этого языка, никакого другого, и что он должен говорить ему по-русски то, о чем это лицо на немецком языке будет спрошено достопочтенным судом, и то, что оно отвечать будет, он должен переводить суду на немецкий; а также поскольку это лицо свои показания должно скрепить присягой, то присягу перевести ему с немецкого на русский язык, а также и обо всем остальном, что еще встретится в этом деле, переговорить с ним на вышеупомянутом русском языке и изложить по-немецки.
Тогда же предстает пред судом Иван Тушаков и показывает:
Он состоит в услужении у господина майора фон Бокума и из того, что неделю тому назад, в четверг после обеда учинили молодые господа русские, сам слышал и видел следующее. Упомянутые молодые господа, а именно: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин сразу же после обеда пришли к господину майору и хотели узнать у него причину, почему он посадил под арест князя Трубецкого. Господин майор дал им на это ответ, и они тотчас же ушли. После трех часов эти господа опять велели доложить о себе господину майору, и все вместе вошли в прихожую, где он, свидетель, остался стоять. Господин майор вышел из своей комнаты вместе с наставником Нейманом и своим писарем Зеллиусом. Тогда те обступили господина майора и с горячностью обратились к нему по-русски, что свидетель хорошо понял, так как он сам урожденный русский, с вопросом: они хотят знать, как долго будет находиться под арестом князь Трубецкой? И если господин майор его не освободит, то они сделают это сами.
Когда господин майор ответил по-немецки, что им не требуется знать это, пока он не сочтет того нужным, и после того намеревался идти обратно в свою комнату, попрощался с молодыми господами и при этом наклонился, господин Насакин ударил его рукой, а все остальные накинулись на господина майора. Поскольку у большинства этих молодых господ при их входе в прихожую были шпаги и трости, хотя ни один из них не имел при себе шляпы, господин Насакин при этом выхватил свою шпагу и хотел ударить господина майора, от чего, однако, его удержал писарь Зеллиус. Упомянуть следует также, что как старший и младший Ушаковы, так и господин Челищев били господина майора руками.
Также следует указать, что когда господин майор хотел возвратиться в свою комнату, то все вместе бросились к нему и силою пытались открыть дверь. Он не видел, обнажили ли они шпаги в этой суматохе, когда они накинулись на Зеллиуса и хотели отобрать у него шпагу Насакина, но хорошо видел, что все они били Зеллиуса. Когда Зеллиус закричал «караул!» и начал звать на помощь, он, свидетель, хотел открыть комнату, чтобы сюда могла войти стража, но дверь была заперта, и хотя на крик Зеллиуса люди хотели войти, но не могли этого сделать из-за запертой двери, пока наконец Ушаков младший опять не отпер ее, после чего они все ушли, пошли в свои комнаты, взяли шляпы и выбежали из дома. Но он не видел, чтобы Насакин все еще держал в руке обнаженную шпагу.
Более он ничего не имеет сейчас сказать.
июля -
Предстает пред судом по доброй воле Иоганн Якоб Вольф и показывает:
Он — слуга четырех обучающихся здесь молодых русских господ, а именно, князя Несвицкого, обоих господ братьев Ушаковых и господина Челищева.
Ему известно, что произошло неделю тому назад, в четверг, с господами русскими. Действительно, Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев и Насакин, придя домой после обеда, поднялись к господину майору, но он не знает, что произошло в этот первый раз. В другой раз упомянутые господа вновь пришли к господину майору между тремя и четырьмя часами. Когда они вошли к господину майору в столовую, он, свидетель, стоял в прихожей и хотел войти в указанную комнату вместе с ними, но господин Ушаков младший закрыл дверь и запер ее, так что он не смог войти.
У этой двери он слышал, что в комнате поднялся сильный крик и шум. На этот шум пришла стража, и она, а также он и его товарищ хотели войти в дверь, но не могли открыть; ему слышно было также, что кто-то изнутри хотел выйти наружу, но не мог этого сделать, пока наконец Ушаков младший не открыл дверь и не вышел, а за ним последовали все остальные, они пошли вместе в свои комнаты и взяли шляпы. Он не видел, чтобы у Насакина в руке была обнаженная шпага, но видел, что в руке он держал шпагу в ножнах и вместе с другими с криками и разговорами, которых он, свидетель, не понял, вышел из дому на улицу.
Более он ничего не знает.
...
Предстает пред судом по доброй воле упомянутая на листе 18 женщина и на вопросы, заданные ей судом и переведенные для нее на русский язык присягнувшим, как на том же листе указано, переводчиком, показала через него:
Зовут ее Лукерья Саткина, состоит на службе у господина майора фон Бокума, 28 лет от роду, и по прочтении следующих имен молодых русских: Несвицкий, Челищев, Ушаков старший, Ушаков младший, Рубановский, Янов, Кутузов, Радищев, Насакин сказала, что они все ей известны и по делу, к ним относящемуся, она знает следующее.
В четверг на прошлой неделе она поднялась за сахаром в кладовую на третий этаж, молодые же господа живут на втором, она, проходя, видела их. Она видела, что они очень оживленно разговаривают друг с другом по-французски. Увидев ее, они разошлись, и потом, когда она тихо стояла на верхнем этаже, чтобы видеть, что будет дальше, то слышала, как Ушаков старший звал по именам: «Челищев, Радищев, Рубановский, Насакин!». После того слышала она, а также видела, что они собрались в комнате Ушакова старшего, где Ушаков старший, насколько она могла слышать, говорил по-русски: «Мы должны идти, сколько же должен сидеть Трубецкой? Самый последний человек высмеет нас за то, что Трубецкой сидит под арестом», после чего они говорили на французском языке, которого она не знает, и поэтому не поняла. Наконец, Ушаков младший сказал опять по-русски, с ругательствами: «Если дойдет до драки, то я сам проткну его шпагой». Она, свидетельница, с того места, где стояла, могла смотреть в комнату Ушакова, двери которой были открыты, они же не могли ее видеть; и она видела, как они прицепили свои шпаги и стучали по полу палками, после чего пошли к господину майору.
Она показала сейчас то, что слышала и видела, а что далее произошло — ей неизвестно.
Присяга:
Я, Лукерья Саткина, присягаю пред Господом всемогущим в том, что то, что я здесь показала и что мне затем было прочитано, есть истинная, чистая и неподдельная правда и я при этом ничего не утаила ни из благорасположения, ни за дары, ни из дружбы, вражды или по каким-либо другим причинам, в чем да поможет мне Бог и его Святое Евангелие.
После того как вышеприведенная формула присяги передана была присягнувшему переводчику для перевода ее свидетельнице на русский язык и он сие исполнил, указанная свидетельница, которой переведенная на русский язык присяга была прочитана на том же языке упомянутым переводчиком, заявила ему, что с чистой совестью может принять ее, и присягнула согласно обычному церемониалу.
июля -
Предстает пред судом по вызову Алексей Михайлович Кутузов и показывает, что он — один из тех молодых русских, которые ее величеством российской императрицей посланы сюда в университет для обучения и к которым инспектором приставлен господин майор фон Альтен Бокум.
Подтверждает, что неделю тому назад, 25 июня, в четверг, господин майор фон Альтен Бокум поставил к князю Трубецкому стражу из солдат. Говорит, что он и остальные молодые господа после того договорились между собою ходатайствовать перед господином майором об освобождении князя Трубецкого. Он не слышал, чтобы при первом их посещении господина майора Ушаков старший при уходе сказал господину майору: «Черт бы побрал тебя или меня!». Признает, что он и остальные восемь, поименованные на листе 15 об., пришли к господину майору. Отрицает, что у него на боку была тогда шпага, не было у него также и трости; кроме Насакина, никто не имел при себе шпаги.
Возможно, у кого-нибудь из остальных была палка, но точно он не знает. У него при этом была шляпа, но были ли шляпы у других, ему неизвестно. Подтверждает, что все они стали перед господином майором. Это верно, что господин Насакин ударил рукой господина майора, но не ранее, чем господин майор дал ему пощечину. Он не видел, чтобы господин Челищев ударил господина майора. Он не видел также, чтобы господин Насакин обнажил свою шпагу и хотел ударить господина майора. Он знает, что дверь за ними была закрыта, но неизвестно, кем она была заперта, а также кто открыл ее вновь, когда они выходили.
Когда они пошли к господину майору в другой раз, то господин Ушаков старший не звал его, а они уже находились вместе. Он знает и видел, что писарь Зеллиус хотел отнять у господина Насакина шпагу, но она была у него не в руке, а в ножнах, на боку. Писарь Зеллиус хотел ударить Насакина, почему другие и оттолкнули писаря. Ударил ли кто-нибудь Зеллиуса, он не знает, что же касается его, то он этого не сделал.
Наконец, говорит он, ему известно, что его превосходительство российский посол в Дрездене выхлопотал приказ курфюрста, который был всем им объявлен, что если господин майор фон Бокум сочтет нужным кого-нибудь из них за их проступки посадить под арест, то в этом случае должен отнестись к высокородному господину ректору и господину полковнику. Впрочем, он не может сказать, что господин майор сделал ему что-нибудь, но одному из них он дважды дал пощечину.
Будучи строго предупрежден, что он должен подчиняться господину майору и примириться с ним, чтобы облегчить свою судьбу, ответил, что не может этого сделать, он не желает у него оставаться, он уже жаловался на него в Россию.
Более он ничего не знает.
...
Тогда же Александр Радищев, будучи допрошен, показывает, что, действительно, он и другие поименованные на листе 15 об. молодые господа русские неделю тому назад, в четверг 25 июня, после обеда пошли к господину майору фон Бокуму, чтобы спросить относительно ареста князя Трубецкого и ходатайствовать перед ним о его освобождении. При этом он не слушал, чтобы в то время, когда господин майор хотел вернуться в свою комнату, Ушаков старший сказал по-французски: «Черт бы побрал тебя или меня!».
После этого они вновь собрались, они всегда были вместе. Возможно, что это было около трех часов. Он не может вспомнить, было ли это в комнате Ушакова, а также — созвал ли их Ушаков старший.
Подтверждает, что прежде чем пойти в другой раз в этот день к господину майору, они разговаривали о том между собою. Говорит, — чтобы еще раз спросить господина майора о князе Трубецком и ходатайствовать о его освобождении.
Ему неизвестно, чтобы перед тем, как второй раз пойти к господину майору, Ушаков младший произнес различные ругательства, он не слышал, чтобы Ушаков младший при этом сказал: «Если дойдет до драки, то я сам проткну его шпагой».
Подтверждает, что они затем вторично в эту вторую половину дня направились к господину майору фон Бокуму и вновь его спрашивали о князе Трубецком и просили освободить.
Отрицает, что он сказал, что если господин майор его не освободит, то он освободит его сам, ему неизвестно также, чтобы это сказал кто-нибудь другой; как ему известно, господин Насакин в это время потребовал от господина майора ответа, на каком основании он ранее дал ему пощечину, а тот сказал ему, чтобы он замолчал, и дал ему еще одну пощечину, после чего Насакин хотел ударить господина майора, от чего, однако, они, собравшиеся, его удержали.
Ему неизвестно, и он не видел, что Насакин хотел ударить господина майора шпагою, он не вытаскивал своей шпаги, она была у него на боку. Ему неизвестно, у кого еще были шпаги.
Будучи спрошен, были ли шляпы у молодых господ, когда они вторично находились у господина майора, отвечает, что у него самого шляпа была, ибо он хотел выйти, но он не знает, имели ли их все другие, как равно ничего не знает, имелись ли у них трости и палки. Он не знает также, заперли ли они за собою дверь, равно как ему неизвестно, что когда господин майор вернулся в свою комнату, то кто-то из них последовал за ним и хотел силою открыть дверь. Ему неизвестно также, кто ударил писаря Зеллиуса. Но он видел, что Зеллиус отнял у Насакина шпагу в ножнах, находившуюся у того на боку.
Ему неизвестно, кто вновь открыл дверь, когда они уходили.
Наконец, он признает, что действительно господин майор фон Бокум назначен и приставлен инспектором к ним ее величеством российской императрицей и получил также для сего инструкцию.
Ему известно также, что его превосходительством российским послом оглашен приказ курфюрста, что, в случае провинности, они подлежат аресту.
На увещевания суда, что они обязаны подчиняться господину майору и полюбовно договориться с ним, он ответил, что предпочитает уйти от него и остаться здесь и будет также просить об этом ее величество российскую императрицу.
Более сказать он ничего не имеет.
...
В какой-то момент фон Бокум закусил удила и перешел на мелкие упреки, попытавшись через суд выяснить куда студенты Кутузов и Несвицкий подевали табакерку и золотые часы - не проигрались ли в карты, например? Отвечать майору они отказались, а в суде сказали, что -
В суде Алексей Михайлович Кутузов, спрошенный, не имел ли он золотых часов и золотой табакерки, отвечает: «Да». Признается, что их у него уже нет, обе вещи он дал носить хорошему приятелю; если он потребует их обратно, то, конечно, получит их; но имя того, кому дал, назвать не хочет.
В суде князь Александр Несвицкий был допрошен, куда он девал свои золотые часы. Говорит: он подарил их некоему лицу, купил он их на свои собственные деньги и распоряжается своими вещами сам.
июля -
Предстает пред судом по вызову князь Александр Несвицкий и, будучи допрошен, показывает:
Он был послан сюда ее величеством российской императрицей для обучения, и к нему, вместе с другими молодыми господами русскими, ее величеством императрицей был назначен и приставлен инспектором господин майор фон Альтен Бокум.
Подтверждает, что господин майор дал им указание, где они должны слушать свои лекции; признается, что при этом указано им было слушать их у господина гофрата Бёме и господина профессора Зейдлица. Признает, что они начали без ведома господина майора курс морали у профессора Шмидта.
Сознается, что неделю тому назад, 25 июня в четверг, перед обедом он вместе с князем Трубецким пошел к господину майору и просили его разрешить им не слушать немецкие лекции, особенно исторический курс господина гофрата Бёме, ибо они из-за немецкого языка не понимают его, но господин майор, напротив, поставил им на вид, что они здесь именно для того, чтобы изучить немецкий язык. Подтверждает, что господин майор настаивал, чтобы, невзирая на это, они продолжали слушание курса у господина гофрата Бёме. Подтверждает, что дело дошло до того, что господин майор распорядился посадить князя Трубецкого под арест. Говорит, что после того, как они потом вернулись после обеда домой, то все вместе, поименованные на листе 15 об., совместно с ним пошли к господину майору и просили его освободить князя Трубецкого, в чем он им отказал.
Он не знает, чтобы после того поднялся среди них шум и крик со всякими угрозами. Он не знает также и не слыхал, чтобы господин Ушаков старший сказал тогда же господину майору: «Чёрт бы побрал тебя или меня». Отрицает, что он сказал по-русски господину майору: «Хорошо, приятель, мы еще до тебя доберемся!». Говорит, что он сказал следующее: «Возможно, что вы еще поплатитесь за то, что ругали меня». Говорит, что господин майор затем ушел.
В этот же день, около четырех часов пополудни они, все девять, опять пришли вместе к господину майору. В этот раз он был без шляпы, но не знает, имелись ли шляпы у других. Отрицает, что у него была шпага и трость, из всех них только у господина Насакина была сбоку шпага. Кто запер дверь за ними, он не знает. Дело было так, что, когда господин майор вышел из своей комнаты, он и Насакин еще раз пожаловались, что не понимают лекций господина гофрата Бёме. Кончилось дело тем, что после того, как господин майор дал Насакину пощечину, тот замахнулся и хотел его ударить. Он не видел, чтобы Ушаков старший и господин Челищев также хотели его ударить, он не видел также, чтобы Насакин вытащил шпагу, висевшую сбоку. Ему неизвестно также, чтобы кто-нибудь из них хотел войти в комнату господина майора, когда тот туда ушел, а тем более силою.
Он не знает, кто открыл дверь, когда они выходили из комнаты.
Действительно, когда они покинули господина майора, то пошли в свои комнаты, взяли шляпы и затем вышли на улицу.
На строгое увещевание достопочтенного суда, что он должен и обязан повиноваться инспектору, приставленному к ним ее величеством российской императрицей, он говорит, что если тот дает пощечины, то они выполнять этого не могут, так как он не имеет на то приказа.
июля -
Тогда же был вновь призван Михаил Ушаков младший и допрошен о том обстоятельстве, не сказал ли он по-русски у себя в комнате, раньше чем они вместе ушли к господину майору: «Если дело дойдет до драки, то я сам проткну его шпагой?». На что он ответил, что нет, он не говорил этого.
Отрицает, что одновременно он произнес много ругательств.
...
На опросе студентов (а говорили они, как под копирку, совершенно одинаково: не видели, не слышали, не помним) суд фактически и завершился, поскольку в дело вмешался российский посол "чтобы окончательно прекратить и уладить недоразумения, учиненные упомянутыми кавалерами; 15 июля сего года он сделал выговор этим молодым господам за их опрометчивость и вернул их на путь исполнения долга" и майор - надо понимать, не без некоторого материального удовлетворения - "после настойчивых заверений в исправлении на будущее и должного поручительства высокопочтенного российского императорского посла, что подобное в будущем более не повторится, согласен полностью простить происшедшее".
Взято: Тут
512