«Благодаря Андрею живы люди». Мать — о погибшем в СВО сыне ( 2 фото )

Фото: t.me/kostuyk

Текст: Юрий Васильев, Биробиджан — Москва

«Могу только сказать: держитесь. И верьте в величие своих сыновей. Нет у меня других слов для коллег, у которых дети погибли... Если сведет судьба, увидимся где-то – наверное, поревем вместе, прежде всего. И разойдемся к людям, помогать им». Замглавы правительства Еврейской автономной области рассказывает о гибели своего сына-офицера в СВО и о том, что дает ей силы пережить это горе.

– «Дети чиновников не идут воевать», «Дети чиновников не погибают в СВО»... Я все это читала и читаю, – говорит Мария Костюк, заместитель главы правительства Еврейской автономной области. – Не злюсь. Уже – не злюсь.

Мария Костюк потеряла сына в августе. Старший лейтенант Андрей Ковтун, командир роты мотострелков, погиб близ села Спорное, ДНР во время второй командировки в зону спецоперации.

Из официальной биографии Ковтуна Андрея Николаевича, 1996 г. р.: «Разведывательная группа попала в засаду, Андрей принял решение выдвинуться на помощь товарищам... Лично уничтожил три единицы техники противника и десятки солдат ВСУ... Обеспечил эвакуацию личного состава разведгруппы из-под огня... ценой собственной жизни прикрыл отход боевых товарищей... Награжден орденом Мужества и медалью «За отвагу».

Мария Федоровна, Маша, что спасает? Честно, как оно есть.


Память. Я понимаю, что звучит как обычное слово. Из тех, которым цена в таких случаях – ну, небольшая. Спасает то, что если ты – если я, конкретно я сломаюсь сейчас, то обнулится все. История гибели Андрея, история его подвига, история всего того, за что он положил свою жизнь. Нельзя сейчас ломаться. Я понимаю, что горе не проходит; «со временем пройдет» – для меня, по крайней мере, это неправда. Оно с каждым днем как-то все больше растет. Но ты работаешь – и как бы оправдываешь этим самым свое спасение. Я не могу позволить себе сесть, уткнуться в угол, потеряться и зареветь. Иначе ради чего он погиб?

Это действительно можно определить: ради чего?

Для того, чтобы все здесь жили. В том числе и те, кто пытается все «слить», – и СВО, и его гибель, и меня. Чтобы жили все мы и даже те, кто говорит, что какая же я мать, если, имея возможность, сына не уберегла...

Когда виделась с Андреем в последний раз?

Он приезжал на день рождения в июле – 29 июля ему 26 исполнилось. Говорит: «Мама, я так давно не отмечал день рождения дома» – как уехал в училище, так и появлялся у меня десять лет по разу в год на несколько дней. К физическому отсутствию Андрея рядом я за эти годы привыкла. Но он всегда чувствовал, когда надо позвонить – посмеяться, развеять. «Чего звонишь?» – как-то спрашиваю. Андрей такой: «Такое ощущение, что матери хреново». «Ну да, не то слово», – говорю. Поддержка от него всегда сумасшедшая была.

Он никогда не рассказывал про тех, кто воюет [с украинской стороны]. Но однажды сказал: «Ты не представляешь, какие там твари. Что они делают с женщинами, с детьми. Я даже представить не могу, что это может перешагнуть сюда. Здесь мой сын, здесь вы». И больше мы к этой теме не возвращались. Я понимала, что решение принято. Осознанное.

Вот до сих пор мне говорят, спрашивают: «Донбасс – где это, кто они такие? Мы-то здесь живем, у нас ничего подобного нет. Почему наши сыновья гибнут там?» А для тех, кто там побывал, этот вопрос не стоит. Для Андрея, в частности. Не стоял... «Вы просто не знаете, как это может быть, – говорил он мне. – Я не смогу объяснить, сказать. Гоню от себя, самому страшно. Это не война – то, что они творят. Не дай Бог это проползет сюда. Этого не будет, пока я там».

И теперь его нет.

Есть другие мальчишки. Такие же настоящие воины и защитники, которые звонили и писали мне. И звонят, когда можно, и пишут: «Мария Федоровна, мы вам благодарны. Если бы не он, нас бы не было. Мы отомстим». Не надо мстить. Надо сделать свою работу, чтобы все это быстрее закончилось. И вернуться живыми домой. Андрей увидел, что парни гибнут, и рванул туда на этой броне. Просто он сам по себе таким был. «Я такой же, как и ты», – однажды сказал. – Принципиальный и справедливый». Я уточнила: «В смысле, сдвинутый, что ли?» «Ну, да».

Сослуживцы потом, на похоронах, рассказывали про его принципиальность и справедливость. Я сидела, слушала, так хотелось обнять его и сказать, что я даже и представить не могла, насколько замечательный у меня сын.

А они какие – те, кого он спас?

Настоящие. Когда он в последний раз уезжал, как оказалось – насовсем, я сказала: «Приму любое твое решение». Он: «Мама, не начинай, там пацаны, я обещал». Я тоже не могу по-другому. Мне плохо, я в этом горе каждый день. Утром встала и пошла жить. За себя, за него. А еще ради дочери, невестушки – жены его. И внука. И ради всех, ради кого он погиб.

Он свое дело сделал. И сделал его хорошо. Благодаря Андрею живы люди. Я их знаю – и о них знаю. Для чего он погиб? Чтобы здесь я тоже дело делала, свое. Чтобы каждый из нас делал свое дело. Хорошо и правильно. По-честному и на совесть. Ради людей вокруг, ради памяти Андрея – буду делать.

Свое дело – это что?

Это моя работа. Социальные штабы в каждом районе и городе. Помощь мобилизованным и их семьям. Вроде простая история. Начинали еще в августе – для семей военных и тех, кто ушли добровольцами. Жены, матери, плачущие, потерянные. Потерянные – правильное слово. От них первое время прилетало: «Своего загубила – теперь хочешь, чтобы наши погибли». В лицо. От своих.

И что говорить в ответ?

Ничего.

Я ничего не говорила и не говорю. Я понимаю их страх. Очень верю, что он никогда не станет болью. Это нужно пережить. Большинству просто надо помочь, поддержать. Уголь завезти, дрова. Кому-то комбикорм нужен, потому что за живностью мужик ходил, а теперь он мобилизован. Одна попросила привезти горбыль. Не дрова даже – просто сын всегда привозил ей в деревню горбыль, так дешевле. Она знает, что есть дрова, их можно привезти, но они для нее стоят сумасшедших денег. Губернатор поручил, чтобы всем завезли – бесплатно. И помощь необходимая тоже чтобы вовремя оказывалась. Ей объяснили, она расплакалась: «Сынки, неужели так можно?»

А еще мамочки просто идут к тебе, просто в глаза смотрят: «Подержи меня за руку, скажи, что он вернется».

Зная, у кого просят?

А как еще? Я на виду, я делаю. Ростислав Эрнстович [Гольдштейн, губернатор Еврейской автономной области] определил, что это моя зона ответственности – теперь и по работе, и по духу. Поэтому идут ко мне: «Скажи, что вернется». Я говорю: «Вернется». Верить надо. Только верить...

А он – мне пацаны рассказали – взял БМП и бросился на линию боя их защищать. Импульсивно: получил сигнал о помощи – и рванул. Подбили бронемашину, соскочил на минное поле – подорвался, упал. Парни разминировали тропку, вынесли – говорили: «Мы вообще думали, что он будет живой. Ноги испещрены, дырка со спины – все видно, все забинтовали». А он еще, рассказывали, когда бинтуют – смеется, как обычно: «Не ссыте, пацаны, щас из госпиталя вернусь – вместе будем бить».

А теперь его нет.  С этим же жить как-то надо. Я живу. Не принимаю до сих пор. Но живу.

Опять же: и как жить? Если кроме дела, самой по себе.

Внук есть, ему три. Он должен знать, понимать, что его папа герой. Невестушка есть – хорошая очень девчонка. С Амурской области. Познакомились в Благовещенске, учились там. Оба спички, зажигаются моментально, эмоционально мощные. Сын удивлялся: «Надо было в Благовещенск уехать, чтобы такую же, как ты, выбрать». Ну, говорю, мальчики же по маме жен выбирают, наверное. С десятого класса в [военное] училище готовился. Целиком его решение, вопросов нет.

Ты знакома с другими чиновниками, у которых в СВО погибли дети? Александр Дудоров, вице-губернатор НАО, потерял сына в марте. Или те, кто не захотел рассказывать о своей трагедии. А они есть, и их немало...

Я читала, да. Им больно. Я знаю. И совсем не важно, что ты – чиновник. Боль – она не различает. Могу только сказать: держитесь. И верьте в величие своих сыновей. Нет у меня других слов для коллег, у которых дети погибли. И я не смогу их, эти слова, найти. Если сведет судьба, увидимся где-то – наверное, поревем вместе, прежде всего. И разойдемся к людям, помогать им. Это сейчас основная история. Надо помогать. Для этого мы все сегодня на своих местах.

Каково приходить к людям, на их лицах – сочувствие, а выразить словами они не могут, потому что слов нет?

Мне везет, вот прямо везет на людей. Люди классные, истинные, настоящие и в жизни, и в помыслах в основном. Говорят: «Можно рядом посидеть?» Можно, говорю.

Не знаю, как я жить буду. Но знаю, что буду жить. Не ради себя. Я должна. И всему миру просто не дать забыть: не зря все, не зря эти молодые, красивые, самые лучшие погибли.

От помощи до увековечивания нет расстояния: парты в школах именные, мемориальные доски, места памяти. Мы сейчас с нашими общественниками, с главами районов и городов этим занимаемся. Чтобы люди приходили туда поклониться и уходили, не стиснув зубы от бессилия, а с пониманием, что эти парни – герои, они сделали все что смогли, чтобы мы жили. Такие памятные места должны быть, чтобы сразу было понятно: мы – мы – знаем цену их жизни и их подвигу. И осознаем, какой ценой заплачено за нашу мирную жизнь.

Это после победы?

Что-то нашим жителям нужно уже сейчас. Поэтому мы начали. Сейчас, конечно, в приоритете – помощь тем, кто отправляется туда, и их семьям. «Все для фронта, все для победы» – как будто слова прозвучали именно в наше время.

А знаешь, сколько у нас настоящих людей, про которых теперь не только в книжках читаешь? Любая помощь, любые вещи, снаряжение, все что нужно. Все объединены великой целью.

Как рассказать людям об этом «все не зря»? В первую очередь – тем, кто потерял своих.

Я знаешь что говорю? «Посмотри на себя. Ты мать великого героя. Ты разве другого могла воспитать? Ты воспитала настоящего парня, мужчину. Не труса, не убийцу, не предателя – настоящего мужчину, который выбрал профессию военного и выполнил свой долг. Рано или поздно приходит такой момент, когда они идут воевать. Вот, пришел такой момент. Мы знали, что они встанут на защиту. Теперь надо жить ради его памяти».

Мой погиб? Погиб. Но он спас других, которые следом пошли, дальше продолжили эту борьбу. Мог бы уйти – тогда бы их больше не было, скорее всего.

А как говорить с теми, кто возражает в духе «не к нам пришло, а мы пришли»?

Для меня все проще. Я изначально учитель – русский, литература, история. Я говорю им: «В 1941-м никто не верил, что они придут к нам. Они пришли. А теперь мы отразили заранее, чтобы вы здесь сидели спокойно, ели и пили. И дай Бог, что у вас есть возможность сидеть и обсуждать это».

У меня, у других матерей есть понимание, для чего это все. Для того, чтобы остановить на дальних подступах – а те, о ком ты говоришь, могли тут сидеть и дальше красиво так разговаривать.

«Если на всех внимание обращать – не то, что злости, жизни не хватит, чтобы это все пережить». Это Андрей говорил до всего, вот какой мудрый был ребенок. Он знал свою правду. Я тоже. «Если меня там не будет, если я их не остановлю – они придут сюда». Эту фразу никогда не забуду.

Я правду знаю, остальное все – пыль. А правда одна, я еще раз ее скажу: они не просто погибли, они погибли, чтобы мы жили. А раз они погибли – значит, буду жить. Я буду делать свою работу – и буду делать ее хорошо. Потому что сейчас или хорошо, или никак.