Казнить нельзя помиловать. Как в России правильно расставить запятые для террористов ( 1 фото )

Мирон Орловский.

Поимка в Башкирии заукраинских террористов на железной дороге дала замглавы Совбеза РФ Медведеву возможность и повод хайпануть в соцсети на тему смертной казни к задержанным. А уже пост Медведева дал старт масштабной дискуссии в «телеге» на тему допустимости и целесообразности возврата к смертной казни, на исполнение которой сегодня в России действует мораторий.

К разговору подключилось множество экспертов, политиков и лидеров мнений. Причем, что характерно – тональность большинства комментариев скорее скептически-осуждающая не в отношении уфимских террористов ( с ними то понятно, пускай надолго присядут), а в отношении «кровожадности» Медведева.


Нет, у его предложения нашлись сторонники, однако куда более многочисленный хор моралистов и гуманистов назвал его предложение «несвоевременным», «избыточным», «бессмысленным», «антигуманным» – и это лишь самые политкорректные эпитеты.

Одни пишут, что не очень понятно, зачем нужна смертная казнь, если в колониях для пожизненно осужденных жизнь тщательно и профессионально организована по принципам Ада на земле, так что смерть становится мечтой о недостижимом счастье.

Другие называют смертную казнь «средневековым пережитком» и «дикостью», недостойной современного общества. Третьи ссылаются на кейс с известным маньяком Чикатило, в поисках которого, как известно, пока следствие не добралось до истинного виновника серийных убийств, было казнено более десятка невиновных. Да и в целом аргумент, пляшущий от осторожности – мол, нужно семь раз отмерить, прежде чем лишать жизни, возможно, невиновного, очень популярен не только в российском, но и шире – во всех остальных постсоветских обществах.

Одним словом, вся эта дискуссия про возможность возврата к смертной казни как «высшей меры социальной справедливости» обнажила самую мякотку. Показав, что вопрос этот является одной из родовых травм постсоветского общества, став, усилиями политиков, прессы, правозащитников и моралистов чем-то вроде священной коровы постсоветского общества. Тем, что не подлежит обсуждению и что «нельзя повторить».

Движение за отмену или, как минимум, за мораторий на применение смертной казни развилось в перестроечные годы под знаменами демократизации общества и приобрело характер «гражданского джихада». Где-то, как на Украине, отмена смертной казни была увязана с вступлением страны в ПАСЕ как часть пакета «европейских ценностей», к которым следует приобщиться стране-неофиту.

В России же в начале девяностых вовсю апеллировали к травматическому советскому опыту репрессий. Мол, нельзя допустить повторения тех мрачных страниц истории, когда людей хватали по ночам и расстреливали «в подвалах Лубянки».

Одним словом, под лозунгами «Никогда больше!» смертную казнь на одной шестой части суши под одобрительные выкрики передовой общественности побороли практически везде кроме, если не ошибаюсь, ряда центральноазиатских деспотий и Белоруссии Лукашенко. Где, опять же, если мне не изменяет память, смертные приговоры были вынесены за памятную попытку устроить теракты в метро. Сегодня в РБ  смертные приговоры могут вынести за убийство при отягчающих обстоятельствах, или за совершение террористических актов, повлекших смерть людей.

В РФ смертная казнь по действующей конституции 1993 года «носила временный характер и была рассчитана лишь на некоторый переходный период» и больше не применяется с 16 апреля 1997 года, то есть наказание в виде смертной казни с тех пор ни назначается, ни исполняется.

При этом – опять же из многолетних наблюдений – при всей неприязни к самой идее смертной казни со стороны «чистой публики» и «людей с хорошими лицами», на низах общества, в том самом глубинном народе смертная казнь как правовой максимум популярна до сих пор. Нет-нет да и услышишь в разговорах про каких-нибудь коррупционеров пресловутое «Сталина на них нет».

И это обстоятельство, как видится, многое объясняет в этом кажущемся противоречии между настроениями верхов и низов. Верхи смертной казни боятся как прецедента. Низы же зачастую уповают на эту же смертную казнь как сопутствующий элемент «новой опричнины», чаемой многими в качестве лекарства для серьезно больного общественного и государственного организма.

Тем более – и тут тот же Медведев абсолютно прав – смертная казнь спокойно существует и прекрасно себя чувствует не только в «империи добра» сиречь в Штатах, но и в Китае и в Индии, в Саудовской Аравии и, продолжая этот список, в Таиланде, на Филиппинах, в Пакистане, КНДР, Иране и так далее.

Как нетрудно заметить – в плане общественно-политического идеала между этими странами может лежать пропасть, но возможность в исключительных случаях казнить преступников – это то, что их объединяет несмотря на все остальные видимые различия.

Иными словами, не существует никакой «мировой практики» в этом вопросе, которая была бы нормативной и единой для всех. Более того, несостоятельны отсылки либералов к тому, что это, дескать, чисто «советская» практика или практика пресловутых «стран-изгоев». Например, смертная казнь принята в Сингапуре – отцом основателем которого был Ли Куан Ю – икона стиля всех постсоветских либералов. В Сингапуре казнят за убийство, контрабанду наркотиков и некоторые преступления, связанные с огнестрельным оружием.

А в Японии вообще практикуется смертная казнь через повешение. При этом Япония – ничуть не «изгой», а вовсе даже пример для подражания у тех же западников, которые нам этим японским опытом построения успешного капитализма всю плешь проели в девяностые и нулевые.

Возвращаясь к кейсу Чикатило. На самом деле он не о том, что могут пострадать невиновные, а о том, по каким именно статьям применять смертную казнь. Ведь, согласитесь, есть существенная разница между ситуацией, когда полиция как иголку в стоге сена ищет неуловимого и неизвестного серийного маньяка Икс, и в процессе поисков действительно может ошибиться. И ситуацией взятых с поличным во время подготовки или осуществления теракта или диверсии террористов или диверсантов.

В последнем случае – факт виновности налицо, тем более, что зачастую такие диверсанты открыто берут на себя ответственность за преступление. И тут, в виду особой общественной опасности, нет риска казнить не тех кого надо.

При этом, наша «либеральная общественность» в любом случае будет на стороне таких преступников, потому что в этом случае имеет место оправдание самого мотива. Например, в случае с поимкой Сенцова – бесспорный, повязанный на месте преступления террорист, пусть довести задуманное до конца ему и не дали.

Хор голосов в защиту Сенцова имел место по той причине, что в глазах будущих кавалеров ордена «За взятие Верхнего Ларса» этот украинский недорежиссер был молодец просто потому, что действовал против России. Уверен, вздумай он взорвать во Львове памятник Бандере, половины голосов в его защиту просто не было бы, а вторая половина требовала бы ровно противоположного. Например, четвертовать.

Тут мы выходим на то, что в советское время называли классовой природой правосудия. Иначе говоря, то, что в наших глазах – преступление, в глазах сенцовопоклонников – акт героизма. Так почему же мы должны ориентироваться на мнение этой публики в вопросе допустимости применения смертной казни?

Отмена смертной казни долгое время была своего рода пропуском «в Европу» – памятником несбывшихся надежд на то, что сошедшая с советского пути Россия войдет на равных в «семью цивилизованных народов». Но с тех пор обстоятельства радикально поменялись, это окно надежно захлопнулось и нам ясно дали понять, что видят нас исключительно в роли «джунглей»,  бесправного поставщика дешевого ресурса для «райского сада», которым мнит себя Европа.