Год модернизированного крепостничества. Что дальше? ( 1 фото )

Картина «Чтение Положения 19 февраля 1861 года» Григория Мясоедова

2020 год начался с антиконституционной реформы, а закончился скандалом с разоблачением отравления Навального. Это два главных события года, непосредственно между собой связанные. Одно из них — триггер определенных процессов, другое — их прямое следствие. Логично предположить, что самым главным в уже прошедшем году был именно сам процесс. Благодаря ему за неполные 12 месяцев политическая жизнь в России оказалась полностью переформатирована на новый, он же — старый, лад.

Иногда кажется, что Россия сегодня совсем другая страна, чем год тому назад. Но одновременно, парадоксальным образом, Россия стала более узнаваемой, более похожей на себя саму историческую и литературную. Все те же мессианские сны отъевшихся элит, все то же непробиваемое чванство чиновничества и раболепство покорного ему народа. Вдруг стало совершенно очевидным, что никто никогда не «терял» старую Россию, что эта, якобы утерянная Россия, просто спала на печи, ожидая, когда государство-барин пнет ее, наконец, в бок. Пнуло, проснулась, встречайте.

В чем смысл произошедших перемен? Есть старый, немного скабрезный анекдот о молодом человеке, страдавшем энурезом, который по совету приятеля посетил модного психоаналитика. На вопрос о том, помогла ли ему эта встреча и прекратились ли проявления болезни, повеселевший и воспрянувший духом больной ответил: «Нет, конечно. Но теперь я горжусь этим!» Нечто подобное произошло с Россией в минувшем году. В ее постылой авторитарно-неототалитарной реальности вроде бы ничего существенного не поменялось, но теперь она стала этим гордится.

В 2020 году режим покончил с ложной стеснительностью и стал демонстративно смаковать насилие. Пришла эпоха «полицейского экскэгэбионизма» — теперь все зло обязательно напоказ и с оттяжечкой. И отравление Навального в первую очередь об этом. Насилие из постыдного, вынужденного, применяемого по необходимости и исподтишка, стало универсальным, откровенным и демонстративным методом государственного управления.

Власть в такой форме отнекивается от отравления Навального, что создается полное ощущение того, что ее истинной целью является не оправдаться, а сказать: травили и будем травить. Это же касается всех в спешке принимаемых правительством репрессивных законов, которые потеряли какую-либо связь с конституционным полем после того, как само это поле было в начале года варварски перепахано кремлевским трактором. Голое насилие — ничем не ограниченное и ничего не стесняющееся — вот истинная конституция России образца 2020 года. Логично было бы уже заодно с конституцией поменять и герб. На нем должен был бы красоваться кулак императора Николая I и снизу — сказанные им наследнику согласно апокрифу последние слова: «Держи их вот так…»

Но есть ли в этом новом облике России какая-то действительная новизна? Такая Россия сильно отличается от горбачевско-ельцинской России, однако очень похожа на Россию брежневскую и даже хрущевскую. До сих пор, если и отличается, то только в лучшую сторону, от России сталинской и ленинской, а может быть, и от андроповской. Но, если пойти дальше, в глубь веков, так сказать, то и с этой стороны ничуть не лучше. Россия путинская очень похожа на николаевскую Россию, не дотягивает до России Александра II, и лишь внешне, к счастью, напоминает опричнину. Все эти наблюдения-сравнения — не более, чем трюизмы из категории «капитан Очевидность». Однако, несмотря на их очевидность, к ним приходится обращаться снова и снова, потому что, как оказалось, сложнее всего интерпретировать именно то, что лежит на поверхности, и то, к чему глаз привык.

Оппоненты режима, при всех их разногласиях между собой, сходятся сегодня в одном пункте. По их мнению, Россия при Путине, словно падший ангел, сорвалась со своей исторической орбиты и упала на самое дно. Тема «дна» вообще является одной из доминирующих в современной российской беллетристике. Спор в основном идет о том, какой именно из его уровень был пробит тем или иным действием властей. Я же вижу проблему в прямо противоположном ключе. Беспристрастный взгляд на русскую историю вообще и советскую в частности свидетельствует, что Россия никуда не срывалась. Наоборот, она осталась на своей привычной орбите. Путинизм — это и есть «медианная Россия», Россия как она есть (La Russiа com’è), от которой до дна столько же, сколько и до поверхности.

Вопрос должен быть поставлен совершенно иначе. Не почему Россия упала (она никуда не падала), а почему она не смогла взлететь? А это, согласитесь, совершенно иная постановка вопроса. Итоги прошедшего года дают возможность ответить на этот вопрос гораздо четче, чем раньше. Новая конфигурация русской власти является более прозрачной и понятной, чем ее предшествующие версии, в которых сущность была обернута во всевозможные «обманки», затрудняющие распознание. Теперь же в системе можно гораздо проще выделить главный элемент, и это отнюдь не Путин и даже не представляемый им номенклатурно-мафиозный правящий клан.

Главным компонентом системы, обеспечивающим ее устойчивость, оказался «нерастворимый» обширный обывательский кластер. Именно наличие в России столь крупного рудиментарного социального образования, не подверженного разрушительному влиянию «идеологий», стало тем неподъемным грузом, который за разом раз мешает России уйти со своей традиционной исторической орбиты. Помешал и на этот раз. Тяги русской интеллигенции (пресловутых 14%) элементарно не хватило, чтобы вывести на более высокую орбиту такую махину. А то, что к махине этой прицепился Путин и консолидированные им кланы — это уже второй вопрос. Не было бы его, был бы кто-то другой. И будет еще, если эта массивная глыба «социальной мерзлоты» останется нерастопленной.

Стабильность путинского режима держится на непробиваемой лояльности обывательской массы. Вот где настоящее дно. Эта масса руководствуется не идеями, а предрассудками. Ее интересы не выходят за пределы ее местечкового мирка. Она обожает власть как источник всех ценимых ею благ и одновременно ненавидит ее за то, что эти блага текут мимо ее. Ее социальный идеал — выйти «из грязи в князи», ничего не меняя по существу. Она мечтает быть «сверху» и счастлива, когда видит бывших сильных мира сего распластанными «снизу». Она алчна, прожорлива, плохо образована и завистлива. Она смотрит расследования Навального как клуб кинопутешествий по чужим дворцам и мечтает жить так же, как герои этих расследований. Она — истинный демиург режима, хотя и не стала его бенефициаром.

Кто же это? Это наш старый исторический знакомый — неолитическое (патриархальное) крестьянство, выгнанное со своих насиженных мест, провернутое через мясорубку коллективизации и индустриализации, спрессованное городом в пыльно-ледяную глыбу, но сохранившие в неприкосновенности свой ментальный архетип — прагматизм, ограниченность кругозора, предельно короткий «радиус доверия», правовой нигилизм и другие.

Появление таких дифференциалов крестьянского сознания в России будущего предвидел Горький в своей «несладкой» статье о русском крестьянстве, которую я настоятельно рекомендую перечитать всем, кто пытается понять, что происходит сегодня с Россией: «Революция, совершенная ничтожной — количественно — группой интеллигенции, во главе нескольких тысяч воспитанных ею рабочих, эта революция стальным плугом взбороздила всю массу народа так глубоко, что крестьянство уже едва ли может возвратиться к старым, в прах и навсегда разбитым формам жизни; как евреи, выведенные Моисеем из рабства Египетского, вымрут полудикие, глупые, тяжелые люди русских сел и деревень — все те почти страшные люди, о которых говорилось выше, и их заменит новое племя — грамотных, разумных, бодрых людей. На мой взгляд, это будет не очень «милый и симпатичный русский народ», но это будет — наконец — деловой народ, недоверчивый и равнодушный ко всему, что не имеет прямого отношения к его потребностям…. У него разовьется хорошая историческая память и, памятуя свое недавнее мучительное прошлое, он — на первой поре строительства новой жизни — станет относиться довольно недоверчиво, если не прямо враждебно, к интеллигенту и рабочему, возбудителям различных беспорядков и мятежей…»

Есть ли смысл удивляться тому, что этому практичному и равнодушному наследнику русского крестьянства не только безразлично, кто отравил Навального, но в глубине души он ни капли не сочувствует отравленному и его сподвижникам. И в Кремле это прекрасно понимают и именно на это делают свою основную и единственную ставку, проводя свою политику «минус 14%». Потакать во всем предрассудкам массы и изолировать ее от влияния конкурентов — вот и вся «формула успеха». Путин знает, что температура кипения очень маленького по размерам русского политического класса не имеет никакого значения, пока он плавится в собственном соку, отделенный китайской стеной от опекаемой им массы. И только поэтому этот класс пока еще не подвергся полной санации.

Но и на Путина бывает проруха. Строить долгосрочные планы, опираясь на лояльность русской крестьянской массы, — это даже менее комфортно, чем сидеть на штыке. На первый взгляд послушная как социальный пластилин крестьянская масса представляет для любой русской власти потенциальную угрозу, во много раз превосходящую по масштабу те химерические угрозы «цветных революций», с которыми режим так сладострастно и самозабвенно борется сегодня, — угрозу «черного передела».

Боюсь, что в Кремле, при всей изощренности его политических мозгов, исторически неправильно оценивают ситуацию. Те, кто давно и внимательно следит за эволюцией путинского режима, знают, что он всегда был достаточно последователен в проведении общей линии на сворачивание демократии и выдавливании либерализма из России. С самого начала пришедшая с Путиным к власти команда вдохновлялась идеями европейских ультраправых политиков, таких, например, как старший Ле Пен.

Наиболее полно и рельефно идеологические установки пришедшего к власти клана были изложены в серии книг под общим названием «Проект Россия». Как утверждается в Википедии, «осенью 2005 года неизвестным издательством без указания выходных данных был выпущен спецтираж анонимной книги «Проект Россия», который фельдъегерской почтой был разослан во властные структуры страны: ФСБ, МВД, Администрацию Президента, Генеральную Прокуратуру, Государственную думу, МИД. Вскоре книга была внесена в реестр изданий, рекомендованных для чтения госслужащим, а также общественно-политическим деятелям Управлением делами Президента России». Позднее авторство было приписано персонажу, некоему загадочному религиозному деятелю Юрию Шалыгину.

В книге, которая, по замыслу издателей, должна была стать чем-то вроде «Краткого курса ВКП(б)» новой эпохи, откровенно описывалась как политический идеал модель государства, которую в рамках европейского политического дискурса принято называть фашистским. Те, кто полагает это преувеличением, рекомендую лично ознакомиться хотя бы с первым томом. Но гораздо важнее то, что книга в значительной степени оказалась провидческой, и с высоты сегодняшнего 2020 года можно сказать, что государственное строительство путинской России осуществлялось не по наитию, а строго в соответствии с заранее продуманным и даже опубликованным планам. Просто те, кто читал этот проект в 2005 году, не понимали, что это план. Тогда как раз только вышел на экраны «Ночной дозор» Бекмамбетова, которым засматривалась страна, и всю книжную серию «про Россию» единодушно записали в разряд русского фэнтези.

В некотором смысле это и было фэнтези. Построить европейский фашизм в азиатской крестьянской стране было не более реалистичным проектом, чем построить в ней европейский социализм. Может быть кому-то, кто судит по внешним признакам, и кажется, что этот план удался. Но это заблуждение. Все деспотические режимы, культивирующие насилие, внешне чем-то похожи друг на друга, и в этом смысле с равным успехом у современной России можно обнаружить черты сходства и с античными диктатурами фараонов древнего Египта. Но сущностно — это совсем иной общественный и государственный строй, чем европейский фашизм.

В чем различие? В точном смысле слова фашизм есть перверсия европейской либеральной идеологии. Это либерализм, вывернутый мехом внутрь. Его смешной чертой является «легализм». Обоснованием правовых оснований европейского фашизма занимались такие умы, как Карл Шмитт, который не просто пережил «обоснованное» им фашистское государство, но парадоксальным образом остается и по сей день одним из столпов европейского конституционализма.

И это очень показательно, потому что демонстрирует вектор развития фашизма в Европе. Общества, переболевшие им, возвращаются обратно к естественным практикам либерализма, но на другом уровне и с приобретенными «антителами» к политическому насилию. Интересно наблюдать, как в сегодняшней Европе именно страны, перенесшие увлечение фашизмом в особо острой форме в середине XX века (Германия, Италия, Испания), оказывают наибольшее сопротивление подъему новой «правой волны». И, наоборот, в лагере стран-победительниц (США, Великобритания и Франция) правая волна становится доминирующим трендом.

Не то в России. Режим Путина не имеет в своем генезисе никакого либерализма и никогда, даже после Путина, Россия сама по себе на эту стезю не вернется. Нельзя вернуться туда, где не был. Особенность путинской деспотии как раз в том, что она «антилегалистская», она отрицает сам дух европейского права. Не в том дело, что против Навального или Соболь открывают уголовные дела (их бы открыли и во франкистской Испании, и в муссолиниевской Италии, не говоря уже о гитлеровской Германии), дело в том, за что и как их открывают. В Италии, Испании или в Германии при настоящем фашизме они были бы арестованы и даже казнены за то, чем на самом деле занимаются — антигосударственную деятельность в полном соответствии с канонами уголовного процесса. В России Навального судят то ли за кражу недополученной прибыли компании Ив Роше, то ли за хищение пожертвований самому себе. Соболь вообще cудят за насильственное вторжение в квартиру к теще облажавшегося — простите мой французский — сотрудника ФСБ. На Форуме в Риме наблюдается локальное землетрясение — это древнеримские юристы ворочаются в своих гробах.

Но, что европейцу смерть, то русскому крестьянину — его нормальная повседневная реальность. Выстроенный Кремлем по лекалам «Проекта Россия» государственный строй оказался не фашизмом, а модернизированным крепостничеством, эксплуатирующим остаточную крестьянскую ментальность русского обывателя. В отличие от европейского фашизма, он «по убытии» конвертируется не в либерализм, а в дикую русскую смуту. И либералы-интеллигенты не будут иметь к этому никакого отношения. Тут будут работать совсем другие механизмы, смысл действия которых нынешним кремлевским властителям недоступен.

Я уже сравнивал русского обывателя с «социальной мерзлотой». У него есть только два состояния — твердое, когда он подморожен, и газообразное, когда он разогрет. В этом и вся проблема. У опоры режима не бывает промежуточных состояний. Либо все «за», либо «на вилы», причем переход из одного состояния в другое осуществляется практически мгновенно, без каких-либо промежуточных же стадий. Вчера праздновали трехсотлетие дома Романовых, сегодня сбросили всю семью в уральскую шахту. Вчера голосовали за СССР (что характерно — теми же 86%, какая стабильная цифра, однако), завтра разобрали СССР «на троих» под водочку в пуще.

У европейского фашизма, если мы говорим не о личностях, а о социальном и политическом строе, как это ни странно прозвучит, есть историческая стратегия выхода. Судьба Германии, Италии и той же Испании после войны подтверждает это. Фашизм антидемократичен и основан на насилии, но при этом укрепляет то, что впоследствии становится строительным материалом для правового государства — судебную систему, бюрократию и социальную дисциплину. Отсюда двойственное отношение к таким историческим фигурам как Пиночет, Муссолини или Франко. У путинской России такой стратегии выхода нет. Модернизированное крепостничество — это дикое насилие без конструктива. Оно антиинституционально, ничего не укрепляет, но все, что можно, доламывает, оставляя, в конце концов, страх и обман как две единственные реальные социальные скрепы.

Из праха собрано, в прах и обратится — вот историческая формула нынешней российской власти. И, если и будет из этой эпохи извлечен какой-нибудь урок, то не политический, а нравственный, и то для этого придется сильно постараться. Режим чувствует инстинктивно, что конец будет мучительным, но не понимает, с какого края запылает. Он хочет обезвредить детонатор, возводя вокруг вызывающих у него подозрения «14 процентов» политическую линию Маннергейма. Но проблема в том, что крестьянская обывательская масса не нуждается в детонаторе, она обладает способностью к самовоспламенению. Для этого лишь нужно ее хорошенечко подогреть.

Лучшим нагревателем массы, как показывает весь исторический опыт России, является война. Не обязательно ядерная или мировая, достаточно и затяжного субрегионального конфликта или просто длительной «холодной войнушки». С точки зрения здравого смысла, Кремль должен был бы вести очень миролюбивую политику, стараясь избегать риска перегрева массы.

Но логика его внутренней борьбы не позволяет ему действовать с позиций здравого смысла и все глубже заталкивают режим в войну. Если бы я был злым, я бы повторил слова Ленина из письма Горькому, написанного в 1913 году: «Война Австрии с Россией была бы очень полезной для революции (во всей Восточной Европе) штукой, но мало вероятия, чтобы Франц Иозеф и Николаша доставили нам сие удовольствие». Но я не злой и очень боюсь, что наследнички Николаши в Кремле рано или поздно таки доставят нам это удовольствие…

Владимир Пастухов