На японца! ( 1 фото )

- "Маленькие письма" А.С. Суворина, февраль - август 1904 г. Продолжаем начатую тут подборку.


Суворин пишет о японцах без приязни - его можно понять. Еще сравнительно недавно он насмехался над англичанами, терпевшими "унизительные поражения" от буров: как показали последние события, - писал он, - если бы мы решились двинуться на Индию, то нашим главным препятствием стали не британские войска. Но буры хотя бы были потомками колонистов-европейцев, а японцы?.. Разве не сам Суворин довольно язвительно высмеивал их победы над "кукольными китайцами" в 1894-95 гг.? И вот "великая Россия" вступает в борьбу с драконом и...

Еще до Ляояна, Порт-Артура, Мукдена и Цусимы Россия потерпела целую серию поражений на суше и на море. За то время, пока Суворин написал приведенные в сегодняшнем посте письма, русские войска проиграли четыре полевые битвы, а флот - два сражения на море. Его остатки заперлись в осажденном Порт-Артуре - фактически, морская война на Тихом океане была проиграна. Все это надо было рационализировать и Суворин пытался, умело избегая рогаток еще не ослабевшей цензуры.

В отличие от многих своих современников, он не был дураком и не верил в лубок. Он знал, что государственный строй обветшал, не особенно высоко ставил династию Романовых в целом, а Николая II справедливо считал ниже посредственности. Будучи убежденным националистом, Суворин мечтал о том дне, когда допущенные к управлению страной массы (в т.ч. и крестьянские) не испорченного русского народа сметут немецкую бюрократию и пронырливых жидов. Он был сторонником парламентаризма и конституции, но... очень осторожным.

А японцев надо разбить. Пускай война непопулярна, непонятна, неудачна, но потерпеть поражение от просвещенных англо-французов в Севастополе и обратиться к благодетельным александровским реформам шестидесятых гг. - это одно, а проиграть каким-то "макакам" в человеческой одежде - совершенно другое. Суворин не принимает еще саму возможность подобного - белая Россия не может проиграть желтой Азии, это что же... вроде итальянской экспедиции в Абиссинию? Не верю, не верю, не верю, - очень скоро напишет он, когда царским режим начнет расползаться по швам и цензура практически исчезнет.

февраля -

Хотелось бы писать каждый день. Но днем и ночью столько слышишь, столько говорят, столько перечувствуешь, что перо вываливается из рук.
Тяжелое и в то же время великое время. Я говорил о весне, и слово это получило такую популярность, о какой я не мечтал. Я думал тогда о другой весне, о русской весне, при которой жизнь расцвела бы, разук­расилась бы цветами не пустого красноречия, а общественным мирным делом, которое высоко подняло бы наш дух, разрушило бы недоразуме­ния, подсекло бы в корне вражду, обессилив ее светом разумной свободы и взаимного понимания, которое совсем заросло сорной травою и черто­полохом. Мне грезились мирные подвиги русского самосознания, русской повышенной энергии самоуправления, народного довольства. Я думал, так это близко, так возможно, так государь желает счастья своей родине.

И вдруг дьявол поднялся на Востоке, на Дальнем Востоке, куда мы спешили с головокружительной быстротою, точно нас толкала туда какая-то неведомая сила. Дьявол притворился смирным, поджал хвост, опустил рога и, высунув на бок лживый язык, моргал кривыми глазами, в которых светился зеленый огонь. Цивилизованный дьявол, приятный, скромный дьявол,— думали мы. А он подкрался и выпустил горячее пламя и оно обдало нас и обожгло...
Обожгло Россию, обожгло весь русский народ. Заболели наши раны, русская кровь полилась, смерть разинула свою пасть и поглотила пер­ вые жертвы, облитые слезами отцов и матерей...

Тяжелое и в то же время великое время. Оно велико тем, что пока­зало, как высоко развилось русское общество, как оно выросло, как оно достойно счастья и всяческих забот, как дух патриотизма силен в нем. Вместе с развитием образования как много оно приобрело тех внутрен­них скрытых достоинств, о которых столь многие не подозревали. Су­дить поверхностно, судить по исключениям, какие мы мастера. И это так легко, так не нуждается ни в каком напряжении мысли. А под верхним вздувшимся слоем лежит золото.

И золотые русские сердца говорят, и мысль работает, и мускулы ок­репли, и грудь поднимается свободно, и сила набирается.
И мы не дождемся весны!? Не дождемся радостного мира, не дождем­ся победы над врагом? Не покажем этому дьяволу, что он рано еще тор­жествует и слишком рано задрал кверху свой цепкий хвост и вертит им!? - Ах, тривиально. Ах, как тривиально! — говорит дама, приятная во всех отношениях, и совершенный во всех отношениях джентльмен.

Почему? Разве я кого обижаю? Разве название «дьяволом» не почет­но, не привлекательно? Почитайте-ка, как нас честят, в каких карика­турах нас изображают, каких клевет о нас не сочиняют. Из песни слова не выкинешь. Так не выкинешь слова из речи, когда она льется.
А я хочу только повторить и напомнить то, что говорил еще в нача­ле ноября: «Если Япония начнет войну, Россия примет войну и будет биться, как бились наши славные предки. Она поставит на карту все, чтобы отстоять себя и свое значение. Если бы даже начался военный европейский катаклизм, если бы смешалось всё и всё полезло на нее, она положит оружие не прежде, чем с честью выйдет даже из такой страшной войны. Русское чувство заговорит громко и горячо и соединит всех под русское знамя!»
И так оно есть, и так это будет.

апреля -

У наших моряков мужества хоть отбавляй. Русские люди всегда уме­ ли умирать и доказывают это и теперь блистательно, блистательнее, чем наши противники. Сии последние как будто даже трусят. Смотрите, в самом деле, как они всегда далеко стоят от наших береговых батарей, как избегали постоянно боя, как стараются в этой чисто «машинной» войне быть в количестве больших боевых единиц. Они нисколько не стыдятся бороться вшестером против двух, как с «Варягом» и «Корей­цем». Наши миноносцы действовали доселе как-то в одиночку. Мало ли их, что ли, у нас, или они сгорали желанием показать, что они мужест­венны и готовы умереть. Так было со «Стерегущим», так было со «Страшным» и с другими. Японцы умели выслеживать это одиночество или заманить хитростью отважных и сейчас же нападали вчетвером или впятером, окружали и губили. Всюду они стараются как можно менее рисковать, чтоб повернее нанести удар.

Только раз они рискнули, именно в первую ночь, когда они открыли войну. Но и тут они употребили столько лукавства, столько обмана и, пожалуй, если это вас может утешить, предательства, что дипломаты были совсем обморочены. Японцы верно рассчитали, что наша эскадра находится на мирном положении, что она даже едва ли знает, что про­ изошел разрыв между Россией и Японией, что во всяком случае ее мож­но застать врасплох или напасть «внезапно», как выразился в первой своей телеграмме генерал-адъютант Алексеев. Поранив несколько наших броненосцев, японцы в тот же день стали бомбардировать крепость. Но, убедившись, что Порт-Артур проснулся, сейчас же ушли. И потом снова и снова бомбардировки и хитрости, вроде брандеров, нервили наших моряков, выводили их из всякой возможности спокойствия и заставляли рисковать своей жизнью и жизнью судов. Сам адмирал проводит ночь под Пасху на сторожевом судне. Из этого видно, какое было напряжение внимания. И последний момент драмы — опять не храбрость, а хит­рость, ловкость и машина.

Вот с каким врагом мы ведем войну на море, и, естественно нам не­обходимо к нему применяться. Наши враги берегли не столько себя, сколько почву, на которой стояли и с которою были связаны эти машины, эти суда. Нет судов, нет почвы, нет и надлежащей силы. Море — не земля, о которой не надо беспокоиться и беречь, потому что она всегда под ногами. На море — земля называется боевыми судами. И эта земля не только ограничена, но она еще может быть взорвана и уничтожена. Под этой зыбкой поч­вой судов могут очутиться взрывчатые мины, глубоко поставленные в море на известной глубине, но так, что судно не может видеть их, но может задеть и взорваться. Море как будто представляет собою невиди­мые вулканы, которые поражают военно-морскую почву, и втягивают ее на дно моря.

Вот почему так действуют на наше воображение морские несчастия и битвы. Корабль и вместе с ним тысяча человек в одну минуту идут ко дну, не нанося неприятелю никакого вреда. Между тем потеря тысячи человек на суше возможна только тогда, когда и неприятель непремен­но теряет, победил он или нет. Никакая битва не может быть без по­терь обеих сторон. На море мы сражаемся неравным оружием. У неприятеля и судов и опытности больше. Он вырос на море и еще недавно вел морскую войну в этих же самых местах, которые ему знакомы во всех мельчайших под­робностях.

Положение Макарова было трудное, когда он приехал в Порт-Артур. Он поднял дух флота, он оживил его своей смелостью, бодростью, ус­пешной защитою и надеждами. Положение нового командующего, Н. И. Скрыдлова,- еще труднее, после события 31 марта.

Он обязан хранить оставшийся флот, как зеницу своего ока и вос­ полнить материальную и умственную убыль его насколько возможно. Он должен повторить вслед за А. Н. Куропаткиным, что надо терпение и терпение. Предстоит много работы, много энергии, много соображений, которые привести в исполнение будет стоить большого труда. Человек большого таланта и мужества, прекрасно знакомый с Дальним Восто­ком, готовый умереть, как все, но умирать именно и не надо. Надо жить и работать с удвоенной энергией, возбуждая ее в других и не считаясь с нашим нетерпением; работать независимо, с спокойствием ответствен­ного вождя, который должен думать только о службе, возложенной на него государем и о защите своей родины.
Еще это он исполнит.

апреля -

Вчера целый день бродили по городу слухи, самые странные, самые противоположные. Говорю «бродили», потому что иначе нельзя сказать об этих привидениях, то добрых, то страшных. И эти, якобы «добрые» привидения нарочно лгали, чтобы обдать потом холодом разочарования доверчивые и действительно добрые русские души. Не верьте слухам, господа, не верьте этим якобы «добрым» привидениям, если они даже в самом деле добрые. Гоните их прочь, как я гоню их и гнал все это вре­мя, как гнал их вчера и сегодня. Ожидайте известий. Мы с благородной славянской честностью не готовились к войне, когда вели с Японией переговоры, и остаемся честными и откровенными в передаче наших неудач. Войска не могут летать. Их переходы медленны и сложны. Мы как бы говорили: видите, мы не готовимся, мы верим, что можем сгово­риться. Мы искренно не желаем войны и думаем, что и вы ее не желаете. Но враг готовился неустанно, расчетливо и, чем он был более готов, тем больше запрашивал.

В России сто тридцать миллионов, но в той России, которая у ворот Тихого океана, там нет и миллиона жителей, а у врага там - пятьдесят миллионов. Не забывайте этого. Я спросил лицо, которое все знало в конце февраля: сколько у нас войска на Дальнем Востоке? Оно не назвало мне цифры, но сказало только вот что: «Наши войска — от Москвы до Порт-Артура. Мы можем выставить против японцев вчетверо больше, чем может быть у них, но на это надо время. У нас даже не ручеек, который непрерывно течет, а капли, кото­рые капают». Слава Богу и то, что наша Тихоокеанская эскадра при всех своих несчастиях все-таки два месяца дала время сухопутной армии для движения. Флот мог бы сыграть не эту скромную роль, а огромную и решительную в этой кампании, не будь внезапного нападения япон­ских миноносцев в памятную январскую ночь. Этот удар имел все те последствия, которые мы теперь переживаем. Этот удар был тем роко­вым, последствия которого начали сказываться с каждым днем больше и больше, обнаруживая полную боевую готовность нашего противника.

Мы сделали все, напрягли все усилия, как напряжено было все обще­ство и делало все в своем благородном патриотизме. Но путь оставал­ся один.
Байкал и реки были покрыты льдом. Железная дорога должна была перевозить войска, орудия, припасы, лазареты, даже товары купцам, ибо наше купечество не любит запасов и делает закупки на короткое время.
Теперь Байкал пройден ледоколом, сибирские реки разливаются и де­лаются судоходными...
Я говорю это отчасти для того, чтобы умерить пыл наших стратегов, которых развелось теперь видимо-невидимо и которые готовы преподать самые верные правила для несомненных побед.

Грустное, тяжелое время. Я считал эту войну страшною и грозною и говорил это до войны. Но я ошибался, что Россия так же мало знает Японию, как Япония знает Россию. Теперь ясно для всех, что Япония гораздо лучше знает Россию, чем Россия - Японию. Японцы посещают наш университет около тридцати лет. Знающих русский язык у них очень много. Японское посольство знало по-русски. Это очень важно. Во время китайской войны я говорил об этом несчастном предрассудке нашего министерства иностранных дел руководствоваться в назначении послов служебной иерархией и посылать в Токио из Лиссабона, откуда-нибудь из Дрездена в Китай и т. д. Дипломаты надо мной смеялись. Не все ли равно, что Дрезден, что Лиссабон, что Токио, что Пекин, что Теге­ран. Есть французский язык, на котором Япония называется Жапон, а Китай - Шинь, и есть переводчики, которые носят особое наименование драгоманов. Чего больше?

Изучают ли дипломаты всесторонне ту страну, в которой они пребы­вают? Не думаю. В русской литературе мало следов такой работы. Но дипломаты все-таки многое видят в столицах, многое слышат, многое знают. Они доносят своему начальству все, что они узнали и видели, а начальство делает свои заключения.
Какие? Мы не знаем. Мы, простые смертные, вообще знаем очень мало. Но, очевидно, и в высших сферах знали Японию мало. Мы не зна­ли о большом развитии у нее техники, об этой жажде хвататься за вся­ кое изобретение в Европе и тотчас им пользоваться, не дожидаясь, пока оно оправдает себя. Трусость китайцев обманывала нас и насчет храб­рости японцев. Беспроволочный телеграф она ввела у себя с необыкно­венной быстротой. Она плевала на честность дипломатическую, она хитрила и нарушила все то, что придает войне некоторое рыцарство и дошла даже до того, что стреляет по вагонам с ранеными и несчастным больным наносит новые раны в их койках.

История в свое время все разъяснит, все расскажет без утайки вплоть до алчности наживы, и вы это прочтете, в будущем, когда вы будете бодрее, образованнее, когда лучшая часть вашей души будет вся наружу в слове, в деле, в книге, в газете. Вся божественная часть вашей души, которая любит свое отечество, как родную мать, и желает ему добра, как самому себе, вся она раскроется, как раскрывается цветущая весна. Люби ближнего, как самого себя,— это возможно только для не­ многих, истинно высоких, избранных душ. Но люби свое отечество, как самого себя — это возможно и необходимо. Что вы сделаете для него, то сделаете для себя и своих ближних и дальних русских. Не стремитесь к тому, чтобы делать для всечеловечества, забывая родину. Там во всечеловечестве в нас совсем не нуждаются, а если у себя на родине вы сде­лаете все, что можете, как верный, как истинно-образованный сын ее, то будете и во всечеловечестве играть не последнюю роль.

Не будем падать духом, но будем строги к самим себе. Строгость не­обходима для самого нравоучения, чтоб не повторять наших ошибок, заблуждений, вольных и невольных, и пороков, чтоб не жить так, как мы жили. Так «строгость», о которой говорил г. Меньшиков и которую так исказили его противники в печати, несомненно должна войти в нашу жизнь. «Строгость» прекрасно уживается со свободой, которая требует строгого исполнения своего долга всеми от мала до велика. Строгость — не в садовых дощечках и в объявлениях от начальства «строго воспре­щается», строгость - не в жестокости и произволе быть строгим к са­мому себе и к другим сегодня, а завтра, как мне или кому понравится, а во всем внутреннем строе свободно развивающейся жизни. Строгость - в равенстве ответственности всех. Судите нашу распущенность, халатность, пренебрежение долгом, своими обязанностями к общественному поряд­ку, к пользам своего отечества и государя,— но судите не для праздных проклятий, а для того, чтобы быть лучшими, благороднейшими, вели­кими сынами России.
И благословит вас Бог и благословит вас родина.

июля -

В последнее время стали появляться известия о варварских прояв­лениях японского характера и нравов. А то их все хвалили и ставили в образец не только России, но и Европе. Что значит успех в военном де­ле! Все кланяются и благодарят. Для того, чтобы быть образцом чело­ века, для того, чтобы обратить на себя внимание великими произведе­ниями научного и художественного творчества или великими благодея­ниями человечеству, сколько лет для этого надо. Сколько надо победить предрассудков, зависти, злобы, невежества, сколько надо вынести борь­бы умственной и нервной. Какие века нужно народу, чтобы его отличи­ли и признали за полезный для человечества, даровитый народ, как много он должен потрудиться во всех областях жизни и как много он должен представить талантов и гениев! Возьмите любую европейскую страну и проверьте по ее истории это положение. А в войне — сейчас же слава. Так уж человек устроен: гром всякому понятен своею устрашительностию, но слава его преходяща, как слава войны. А потому непо­нятно холопство образованных людей перед громом войны, непонятно унизительное целование ног у победителя. А посмотрите, как иностран­ный журналист холопствует перед японцем, как старается выставить его не только в виде героическом, но даже в виде какого-то идеала, точно японец в самом деле исполняет великую цивилизаторскую миссию.

Несколько лет тому появилось японское искусство в Европе, япон­ские вазы, бронза, картины, комнаты. Потом весь свет обошла какая-то пошлость, нестоящая развязать ремень у сандалий «Прекрасной Елены» Оффенбаха, и только потому, что она изображала японскую публичную девицу, гейшу. Весь мир аплодировал этой девице и сгорал желанием ее видеть. Японское искусство совершенно уподобляется этой девице в ее японском костюме и кривлянье.
И девица косоглазая, и искусство косоглазое, нелепое, все основан­ное на мелочах, на муравьиной работе, все какое-то искривленное, про­тивное европейской красоте, искусству и глубине, лишенное замысла, возвышающей мысли, идеала, на котором человек мог бы отдохнуть от материальных и всяких иных мелких забот и возвыситься, просветлеть душою. И это косоглазое, бессмысленное, безнравственное смотрелось и приобреталось разжиревшим богатством, которому девать некуда денег.

Что в моде, то и хорошо. Материальный век искал курьезов, ломаных линий, завитушек, женских голых тел, извивавшихся в виде змей, дра­конов, картин без всякой перспективы, бронзовых и слоновой кости вещиц, изображающих японское уродство. Европейская декаденщина немало из этого источника заимствовала и сама явилась курьезом в литературе и искусстве и останется, как курьез. Христианство падало, мельчало, т. е. мельчал христианин, мельчала женщина в известных сферах и явлениях, и все, казалось, играло в курьезное, косоглазое, ма­ленькое, беспардонное. И вот это маленькое, жесткое и жестокое, спо­собное и на войне на кропотливую работу и на укусы дракона, ни во что не верящее, кроме материи, и никогда не испытавшее великих идейных войн, идейной борьбы, никогда не знавшее ни классической литературы, ни классического искусства, мертвое в своей косоглазости, умственной и художественной, курьезное и в жизни, и на сцене, вдруг явилось с европейской артиллерией и европейскими пушками и стало умирать массами и пороть себе животы, чтоб не попасть в плен, и Ев­ропа разинула рот и стала кричать похвалы желтой расе и потрясать животом от восторга...

Чего радуются европейские господа цивилизации? Англичан били буры, итальянцев били абиссинцы, да и кого только не бивали в эти тысячелетия. Гунны, авары, монголы разрушали цивилизации, истребля­ли народы, проносились ураганом и исчезали. Ураган нравится. Об ура­гане весь мир кричит, о страшном землетрясении говорят, не нагово­рятся. И ужасно, и приятно, ужасна картина, а приятно потому, что вас она не касается. Вам этот ураган не принес никакого вреда, вы только о нем читаете, и для вас он просто скандал в природе. А скандалы вы любите и в жизни, и в природе...

Японцы делают некоторый вихрь, похожий на скандал для европей­цев. Они воюют с маленькой Россией, как буры воевали с маленькой Англией. Россия и Англия - большие державы, но они — маленькие за тысячи миль от Европы. Против Англии выступила страна в триста ты­сяч человек, против России выступила страна в пятьдесят миллионов.
Разница огромная, но английские журналисты охотно об этом забывают, выпуская против нас змеиное жало. Триста тысяч человек составляют менее одного процента всего населения Британских островов в Европе и менее одной десятой части одного процента населения всей Британ­ской империи, а пятьдесят миллионов человек составляют половину населения коренной России и больше трети населения Русской империи.
Пусть английские журналисты это сообразят и не особенно ликуют, ибо ликовать в этом случае просто глупо и унизительно для самих англи­чан. Пусть они помнят, что воюет маленькая Россия, а не великая...

Что такое совершили японцы? Что это Наполеон, что ли, идет, Алек­сандр Македонский? Куроки идет и еще Оку. Мы прозевали или были слишком добродетельны в ночь на 27 января, а японцы - слишком наглы. Они сделали большой «скандал» в эту памятную ночь, и Европа пришла в восторг. Мы вдруг, в один час, очутились почти без флота, и только бездарность японцев — причина тому, что они в месяц не окон­чили кампании: у нас была всего горсточка войска. Они могли бы тот­ час высадиться на Квантуне и обложить Порт-Артур с суши и с моря. Но для этого надобна была даровитость, военный гений, полет орла, а не Куроки. А у них - только аккуратность, та мелкая аккуратность и ста­рание, которые они выказывают в своем косоглазом искусстве.

Никакого даровитого военного действия у японцев не было, реши­тельно ни разу, хотя они одолевали нас многочисленностью своих войск и артиллерии. Буры одолевали англичан своей малочисленностью и искусством. Японцам помогает из трусости или по-родственному то ко­ренное население, где мы сражаемся и где у нас не один враг, а два, не считая англичан и американцев, занимающихся контрабандою в пользу Японии с большим успехом. И та и другая страна постоянно отправляют пароходы с контрабандой, с назначением разным Смитам якобы в ки­тайские порты. А когда русские берут призы, английский торгаш кри­чит в парламенте и в газетах, а мы сейчас же готовы внимательно при­слушиваться к тому крику...

Пять месяцев маленькая Россия, поставленная в невыносимые усло­вия времени, пространства и затаенной вражды китайцев, бьется с большим драконом и обрезывает его когти и ранит его тело так, что он рычит от боли и злобы и начинает грызть умирающих от ран сынов великой России и даже терзать трупы их. О, будь мы приготовлены, как японцы,— а мы могли бы это сделать несомненно, если бы готовились, как они,— мы давно окончили бы эту войну и доказали бы, что ника­кой желтой опасности для России не существует, что белое племя во всех отношениях выше желтого и что косоглазие отнюдь не есть пре­имущество желтого человека перед белым.
Глаз есть зеркало души, косой глаз есть признак косоглазия души.
Все их преимущество — чисто материальное и все оно европейское, из­готовленное умом и наукою белого человека, только белого человека.
Только он мог создать великую цивилизацию и поставить человеческой душе высокие требования...

Гг. военные видят в действиях японцев какие-то особые приемы тактики и стратегии. Может быть. Но это еще совсем ничего не говорит о преимуществе японского мозга перед европейским, японской души перед европейскою. Японцы храбры несомненно, но никогда им не побе­дить белых племен, и все эти Куроки, Оку и как их там еще, никогда не будут в состоянии овладеть Азией и нагнать ужас на Европу. То, чем Япония владеет, может наделать Европа столько, что вся японская во­енная «гениальность» обратится в прах. Можно ли допустить хоть на минуту, что в наши дни возможны нашествия варваров, когда наука с каждым днем изобретает все более и более верных средств для войны и против войны, и когда великая Россия может встать железною стеною на своих границах, приобретенных русской кровью и русским умом.

Презирать врага не следует. Это общее правило. Но есть вопрос, ка­кого врага? Иного врага презирать следует, но презрение должно опи­раться на силу, на сознание своей непобедимости, своей твердой воли и доблести христианской души. Над врагом надо быть выше, не с пого­воркою «шапками закидаем», а с уверенностью в действенности своей нравственной и материальной силы. Чтобы вырабатывалась и поднима­лась эта сила постоянно и сияла светом мужественной и крепкой души...

Да, воюет с Японией и ее союзниками тайными и явными только еще маленькая Россия. Великая русская душа еще только поднимается, сгорая жаждою, чтобы ее направляли талантливые души и сильные умы. Русская могучая отрасль славянского племени может иметь неуда­чи, испытанные всеми народами Европы, но она останется сильною и живучею несмотря ни на что; она найдет в себе энергию, чтобы выдер­жать даже ураган, чтоб с ураганом бороться и победить его. Война с желтолицыми варварами — не гибель России, не конец ее. Россия живет и начнет жить той широкой и сильной жизнью, в которой со временем примут деятельное участие свободные и независимые славянские наро­ды и славянское племя заговорит перед целым миром таким языком, которого он еще не слыхал и значение и силу которого он только еще предчувствует, радуясь желтолицей силе...

августа -

Говорят, что от избытка чувств уста глаголют. Бывает и наоборот, когда от избытка чувств уста немеют.

Рассказ лейтенанта Рощаковского о нападении японцев на миноно­сец «Решительный», содержащийся в телеграмме его на имя государя императора, заставляет гореть сердце негодованием. Это хуже разбой­ ничьего нападения. Разбойник рискует своей жизнью, он храбр, в нем просыпаются иногда великодушные чувства, и он способен на подвиги добра. Недаром благороднейший из поэтов написал «Разбойников», где настоящий злодей — родной брат разбойника. А тут ни признака храб­рости, ни признака какого-нибудь порядочного чувства или повода, которые сколько-нибудь могли бы оправдать японцев. Это нападение подлое, и лейтенант Рощаковский, давший пощечину японскому офице­ру, отвечал, как надо было отвечать на подлый поступок. Это — поще­чина японской армии, японским морякам. Это — единственный настоя­щий протест, который можно было и следовало сделать. Что все эти лукавые протестации иностранных держав, все эти слова их о междуна­родном праве, о нарушении нейтралитета и тому подобное? Разве они что-нибудь значат, что-нибудь доказывают и кого-нибудь убедят?

Все это - слова, слова, слова.

Надо было дело, и это дело — пощечина! Пусть она горит на лице японского офицера, если он способен стыдиться за совершенную под­лость, продиктованную ему его начальством, которое имеет полное пра­во разделить с подчиненным своим этот удар по лицу. Не может быть того порядочного человека, статский он или военный, русский он или европеец, который не сказал бы, что русский лейтенант поступил, как благородный человек.
Только пощечиной и можно было отметить перед целым просвещен­ным миром этот подлый поступок японской армии, совершенный при­ том с увертливостью дрянного человека, который даже китайца обма­нул, чтобы овладеть «Решительным».

Японцы хотели так же овладеть «Цесаревичем» и нагло потребовали, чтобы «Цесаревич» выходил. Губернатор Циндао сказал им, что он будет разоружен. Немцы могли бы сказать представителям Японии: «Если бы у нас была тут только одна джонка, и тогда мы сумели бы показать дверь японцам и выгнать их вон».
Может, они это и сказали, а если не сказали, то несомненно думали.

Пощечина, данная японцам русским лейтенантом, останется памят­ной в т. н. международном праве.

августа -

Говорят о мире. Английские газеты с особенным удовольствием, сме­шанным с злорадством, рекомендуют России мир. Даже пророчат, что мир будет не особенно позорен. Конечно, принижение несомненно будет, престиж России упадет значительно, но ведь мир, а с миром заря новой жизни и... вооружения, вооружения без конца.

Позволю себе выписать те строки, которые были напечатаны мною 4 марта.
«Россия прежде всего должна победить во что бы то ни стало в этой войне. Она могла не победить под твердынями Севастополя, могла бы не победить Турцию в 1878 году. Все это было тяжело и могло быть тяжело. Но там мы не ставили на карту все наше значение, как вели­ кой и образованной державы. А теперь мы его ставим. Или мы действи­тельно великая держава, недаром стремившаяся в Азию для своих куль­турных целей, недаром тратившая силы и деньги своего народа, рассчи­тывая на его развитие и власть русского разума, или все это было какое-то глубоко-трагическое недоразумение, а во мнении цивилизован­ного мира — трагико-комический фатум, достойный смеха? Вот перед нами какая роковая задача.
Или мы победим, и победим тогда не Японию только, но оконча­тельно победим и все страны, приобретенные нами в течение двух ве­ков, победим предрассудки Европы относительно России, или мы будем побеждены, и тогда будем побеждены для всего мира, для Турции, для Кавказа, для наших среднеазиатских владений, для влияний на Балкан­ском полуострове, для всего славянства, которое чует в России старшую и сильную сестру, для всех других врагов, наконец.
Вот как это будет... Или наше бытие, или ужас унижений. Что ни говорите, мир любит борьбу и победы, и горе побежденным!»
Через шесть месяцев после этого я могу только повторить эти слова.

Мы потеряли значительную часть флота, но балтийская эскадра цела.
Что будет с теми остатками артурской эскадры, которые адмирал князь Ухтомский привел в Порт-Артур, мы не знаем. Но японцам ее не сдадут.
Что будет с Порт-Артуром, мы почти знаем. Как это ни тяжко, но пред­ положение об его падении совершенно возможно. Оно даже принима­лось в расчет уже несколько месяцев тому назад. Во всяком случае, свою службу он сослужил и сверхъестественного от него требовать не­ возможно. У нас есть еще большая армия. Она не побеждена. Шесть месяцев упорной борьбы, потоков крови, тысяч убитых и раненых,— все это неужели для того, чтоб признать себя побежденными и отказаться от того, за что началась эта война? Неужели только требовалось дока­зать, что мы храбры, что мы умеем сражаться и умирать и что наши средства истощены в какие-нибудь шесть месяцев? Неужели насмарку все то, что мы сделали в Сибири, насмарку Великий сибирский путь, насмарку выход в Великий океан, который мы стали искать после того, как не удалось нам найти выход из Черного моря и о чем нам напом­нила Англия своим протестом против «Смоленска» и «Петербурга», ко­торые прошли через Босфор и вооружились за ним? Со всеми этими вопросами надо считаться, не говоря уже о народном самолюбии, кото­рое теперь, когда такое множество людей читают и соображают, совсем не звук пустой.
Нашим заграничным советникам не мешает это знать.

Борьба ведется на маленьком пространстве, тридцать-сорок тысяч квадратных верст. Это - пространство Московской губернии, а если считать и Порт-Артур с Ляодунским полуостровом, то это — пространст­во Орловской губернии. Для наглядности представьте себе, что Мукден - Петербург, Лаоян будет Сиверская, Инкоу — ст. Плюсы, Вафангоу — Псков, Порт-Артур - ст. Режица (не доезжая ста верст Двинска), Ялу - Мета, в Боровичском уезде. Если Мукден — Москва, то Ляоян — Лопасня, Инкоу — Тула, Вафангоу — Горбачево (станция между Тулой и Чернью), Порт-Артур — сорок верст за Орлом, Ялу — у Мурома. Вот на каком ограни­ченном пространстве двигались армии японцев целых шесть месяцев.

Японцы толкались вперед и назад, отчаянно бились, и теряли, по край­ ней мере, не меньше нас уж потому, что победитель часто теряет боль­ше, чем побежденный. Армия Куропаткина не давала им возможности приближаться к Лаояну. То, что предсказывалось упорно множеством газетных полководцев в Европе, и американскими и европейскими кор­респондентами, как такое, что должно случится через несколько дней, через месяц, не случилось и доселе. А предсказывалось не что иное, как поражение этой армии не нынче-завтра, как предсказывалось падение Порт-Артура, который даже был взят штурмом раз пятнадцать.

Сила сопротивления русских оказалась огромная, неожиданная для нашего неприятеля, который был все время в лучших условиях, имея горные орудия, массу артиллерии, большое количество войск, близость источника своих средств, где к их услугам образованные англичане и американцы, работающие для успехов Японии. Японец дерется фанати­чески, говорят наши телеграммы. Но разве фанатизм — неодолимая сила? Этот фанатизм очень мало бы значил, если б он не владел всем тем, что изобрела и приготовила Европа и чем он пользуется с уменьем, энергией и выдумкою. Он атакует ночью, он направляет электрические прожекторы на русские отряды, ослепляя их светом; он пускает воз­ душные шары и оттуда начинает бросать взрывчатые вещества. Все это гораздо важнее фанатизма, гораздо важнее того, что какой-то офицер разбил себе лоб о камни, чтоб не попадаться в плен. Если бы все япон­цы пороли себе животы или разбивали бы головы о камни, чтоб не по­падаться в плен, это было бы, пожалуй, поразительно, но ведь этого нет и быть не может. Фанатизм растет с успехами и падает при первой не­ удаче. Ему надо разбить голову, и в этом вся задача.

Мы читаем о храбрости наших войск, о геройстве и об отступлениях.
Не надо забывать, что эти отступления велись на пространстве Москов­ской губернии, самой маленькой русской губернии, и на этом простран­стве задерживали сильнейшие армии. Наши отступления героические. О прекрасном духе наших войск говорят не русские только телеграммы и корреспонденции, но и иностранные. У Куропаткина только часть на­шей армии. У японцев израсходовано почти все. В Японии идет сильная агитация о мире. Они только и ждут того, чтоб война остановилась на их победах, когда все шансы торжества на их стороне. В русском обще­стве было распространено мнение, что, овладев Порт-Артуром, японцы не двинутся на Лаоян. Они останутся на юге, станут укрепляться и скажут: «Ну, теперь пожалуйте, к нам. А мы уж на вас не пойдем». Ме­нее распространенное мнение было таково: японцы обойдут Лаоян и запрут там всю русскую армию, точно вся русская армия может оставаться в Лаояне и не выходить в поле.

Мы ничего не знаем о плане Куропаткина. В его телеграммах, очень сухих, чисто фактических, где нет и признака какого-нибудь красноре­чия и литературных описаний боев, действующих на воображение, вид­ на однако твердая уверенность в своей армии. Войска продолжают дви­гаться из России. Наши финансы совсем не требуют какого-нибудь экс­траординарного займа или общедоступной лотереи в добавление к разыгрывающейся лошадиной лотерее, о чем, наверно, мечтают прожек­теры и гешефтмахеры, высчитывающие куртаж и комиссионные и ни во что считающие народные интересы. Ресурсы России огромны, и слово «мир» может быть произнесено только японцами. Малейший повод дать думать, что Россия готова просить о мире, будет превосходным средст­вом в руках наших врагов отодвинуть Россию назад так, что никакой либерализм ее не поправит и те журавли «новой зари», которых обеща­ют нам иностранные советники, улетят в ночи и рассвета мы не увидим.