Помотало по лагерям ( 1 фото )

- В чёрном-черном городе, на чёрной-чёрной улице стоял чёрный-чёрный дом, - голос Витьки едва слышен и пацаны, которые лежат на тех койках, что стоят у самого окна, начинают шевелиться, подвигаясь поближе.

- В чёрном-чёрном доме была чёрная-чёрная комната, - хрипит Витька.

И наши сердца сладко замирают в предвкушении внезапного испуга.

- В чёрной-чёрной комнате стоит чёрный-чёрный гроб. А из гроба высовывается чёрная-чёрная рука и кричит: «Отдай моё сердце!»

Последнюю фразу Витька почти выкрикивает, выбрасывая из-под одеяла собственную руку. Мы визжим, шарахаемся в разные стороны. Кое-кто от испуга падает с койки на пол. И нам всё равно, что в рассказе Витьки нет никакой логики (ну какое сердце у чёрной руки?). И нам так же всё равно, что рассказ про чёрную-чёрную комнату мы слышим в разных вариациях раз в десятый. Рассказы Витьки нам не надоедают. Мы любим и хотим пугаться. И слушаем его бесконечно.

На третью неделю лагеря один из нас, конопатый и взьёрошенный Колька выразил сомнение. Выслушав рассказ про Зелёные глаза, он удивился тому, что эти самые глаза умудрились нажать на звонок квартиры, в которой их ждал перепуганный мальчик. Кроме того, Колька усомнился зачем мальчик вообще открыл дверь. Ну не открывал бы – всего и делов-то. Кроме того, чем глаза его съели?

Витька с таким презрением проигнорировал все вопросы, что Колька устыдился, замолчал и до конца смены не подавал голоса.

В самом начале смены у Витьки был фонарик. Плоский и тяжёлый, похожий на портсигар. Рассказывая истории, Витька жутко подсвечивал своё лицо этим фонариком. Очень страшно! Но батарейка «Крона» питавшая тусклый свет этого фонарика, не выдержала длинных ночных историй. Он постепенно тускнел и в один вечер не загорелся вообще. Не сказать, что мы сильно расстроились, но из рассказов Витьки что-то неуловимо исчезло.

Мы в лагере. Третья неделя вдали от родителей, от привычных городских квартир и дворов. Вокруг сосновый лес, неподалёку – узкая неспешная речушка. Через забор от нас – второй лагерь «Космос». Пацаны из «Космоса» иногда уходят в самоволку и перебираются к нам. Отношения напряжённые, но до драки не доходит. Их больше, но у нас есть Толстый из первого отряда. Толстый ростом с вожатого и уже курит украденную у бати накануне лагеря «Приму». Толстый рассказывает нам о том, как он всё прошлое лето зажигал с деревенскими девчонками, но, когда наступает время вечерних танцев, Толстый забивается в угол и с тоской поглядывает в сторону редких парочек.

Мы немного завидуем соседям. Они ведь «Космос», а мы какая-то «Лесная сказка». Детский сад на прогулке, честное слово.

- Ребята, подъём! – в восемь утра вожатый Сашка стучит в нашу комнату, вытаскивает сонь за пятки из-под одеяла, тормошит. Мы полночи слушали Витьку, поэтому вставать о-о-очень не хочется. Саше не легче. Он полночи квасил с физруком и подкатывал к вожатым-девушкам из первого отряда. Утром Сашка мечтает только об одном – вытащить нас на плац под белые слепые очи гипсового Ленина и подрыхнуть ещё полчасика, пока мы изображаем зарядку.

Физрук квасил с Сашкой, поэтому он медленный и сонный.

- Раз-два, три-четыре, - хрипло командует он.

Мы машем руками, наклоняемся невпопад, неприлично вихляем тазом. Физрук морщится то ли от наших неуклюжих движений, то ли от головной боли.

- Три-четыре – закончили!

И мы бежим к умывальникам. Сегодня с утра тепло, поэтому умываемся на улице, над длинным корытом из жести. Вода после ночи холодная и пахнет железом. В корыте мечутся несколько серебристых рыбьих чешуек, закручиваются в водоворотах жёлтые сосновые иглы. Струи воды шипят, с грохотом бьются в жесть. Вовка зажимает кран ладонью, брызгается в девчонок. Те визжат, пытаются его побить. Вовка хохочет и убегает. Ему собственно и надо этого девчоночьего внимания. Ловелас, блин, что бы это не значило!

Завтрак – кучка липкого пюре и котлета на алюминиевой тарелке. Гранёные стаканы с компотом. На десерт – мятая клубника. Ничего вкуснее этой клубники в жизни не ел. Мы смакуем каждую ягодку, с завистью пересчитываем ягоды у соседа. Не досталось ли ему больше? Рядом с буфетчицей стоят пацаны второго отряда. Они сегодня были дежурными по столовой. Нажрались, наверное, клубники от пуза. Вовка сам видел, как они с завхозом ещё утром взяли огромные кастрюли с надписями красной краской «Лагерь» на бортах. Загрузили эти кастрюли в автобусик и поехали в соседнюю деревню, закупать клубнику. По дороге, понятное дело, трескали купленное прямо горстями. И пофиг, что клубника не мытая.

После завтрака – купаться!

Речка небольшая, с мутноватой, вяло текущей водой. Зато пляж шикарный. Кусты вдоль берега безжалостно уничтожены бульдозером, дно засыпано толстым слоем привезённого песка. Это вам не дикое место возле какой-нибудь деревеньки. Это лагерный пляж. Тут даже комаров всех перед сменой отравили.

Пацаны из других отрядов нам завидуют. Их вожатые пускают в воду строго по часам, бегают по берегу, выгоняя синегубых пловцов под солнце, греться.

Наш Сашка, как на берег вышел, так сразу же завалился под куст, укрыл голову майкой и захрапел. Купайся сколько влезет.

На мелководье, хорошо видные на фоне желтого песка, носятся стайки мальков. Мы пытаемся поймать ловких рыбёшек ладонью, устраиваем засады из песчаных валов, возимся грязные и счастливые.

- Окуни, - важно говорит Серёга, наш непререкаемый авторитет в ихтиологии.

Мы соглашаемся. Всё равно никто не знает, чем окунь от ерша отличается. Мы городские дети, и рыбу только в гастрономе видели. Скумбрию в подсолнечном масле и кильку в томате.

А Серёга – фанат рыбалки. Даже в лагере он умудрился достать удочку, выбраться на речку, наловить мелких рыбёшек, которых Серёга со знанием дела величает то ли краснопёрками, то ли уклейками. Выпросил на кухне огромный кривой нож, почистил добычу в общем умывальнике, помыл и разложил на батарее сушиться. Рыжие муравьи утащили рыбьи кишки.

Но в комнате всё равно пахнет рекой, тиной и немного помойным ведром. Вожатый Сашка ругается, что мы грязнули и не моемся. Из товарищеских чувств мы молчим и не сдаём Серёгу.

Накупавшись до одурения, поймав и выпустив парочку испуганных мальков, мы вылезаем на берег, устраиваемся на песке рядом с кустом, откуда доносится храп нашего воспитателя.

Возле спящего Сашки остановилась вожатая второго отряда Марина Николаевна. Девушка солидная, взрослая. Целых девятнадцать лет. Почти тётя. Остановилась, посмотрела на храпящего Сашку с осуждением. Толкнула в бок:

- Александр!

- М-м-м, - неопределённо ответил Сашка.

- Александр, ваши мальчики уже час купаются.

- Ну и м-м-м-м, - вежливо отвечает Сашка из-под майки.

- Александр, я на вас докладную директору напишу.

- Пошла м-м-м, - не открывая глаз, выдыхает Сашка.

- Александр, как вы со мной разговариваете?! – вспыхивает Марина Николаевна.

Сашка снисходит до того, что стягивает майку с лица, смотрит на девушку одним мутным глазом. Потом, не смущаясь нашего присутствия, объясняет куда и зачем Марина может засунуть свою докладную. После чего поворачивается на другой бок и снова храпит.

Марина качает головой, отходит. И написала же, зараза. Директор выгнал Сашку, когда до конца смены оставалась всего неделя. Сашка, естественно, никуда не уехал. Тягался по лагерю, бухал с физруком и всячески издевался над Мариной Николаевной. Ночевал то у физрука, то на полу, в нашей комнате. Мы Сашку жалели и даже выделили ему подушку с одеялом. А он в благодарность нам, храпел на всю комнату.

***

После обеда собираем шишки, благо в сосновом лесу этого добра навалом. Будем делать какую-то картину от отряда. Вовка предлагает сделать из шишек битву на Курской дуге. Мы увлекаемся этой идеей, некоторое время мастерим танки, что-то даже начинает получаться. Из мелких зелёных и липких шишечек выкладываем гусеницы, из старых, раскрывшихся получаются башни, вместо стволов приспособим обломки веточек. Пехоту лепим из пластилина. Но потом приходит Марина Николаевна.

- Ой, а что это у вас? Театр, да?

Дура, что с неё взять. Мы расстроились и эпохальное танковое сражение так никогда и не было увековечено в сосновых шишках.

Зато девчонки нашего отряда постарались. Из песка, веточек и сосновых иголок собрали целый горный кряж. Победили на конкурсе, получили по кульку утреней мятой клубники. Вот если бы мы доделали свою Курскую битву, то мы бы победили. Расстроились и договорились вечером этот горный кряж поломать. Не успели. Пацаны из первого отряда совершили акт вандализма первыми, не дожидаясь вечера.

***

Ближе к вечеру через заросли крапивы и ивняка подбираемся к заднему окну медпункта. Вовка ругается, чешет обожжённый крапивой локоть. Мы шипим на него, чтоб не шумел. Шипим так дружно, что не услышал бы только глухой. Учреждение здравоохранения пустует. В палате занята только одна койка, на которой страдает пацан из нашего отряда Лёшка.

Стучим тихонько в окно Лёшке. Лешке не повезло. Приехал в лагерь, купался, загорал с нами. А вчера выпил стакан холодной воды и лежит сейчас в медпункте с ангиной. Смотрит на нас с тоской.

- Тебя скоро выпустят? – шипим мы в открытую форточку.

- Температура у меня, - отвечает наш несчастный товарищ. – И горло болит. Медичка сказала не раньше пятницы выпустит. И вообще, если завтра горло не пройдёт, будет родителям звонить.

В железной кружке на подоконнике стоит градусник, которым пытают Лёшку. Изнутри в стекло бьётся попавшая в плен муха.

Мы сочувствуем, рассказываем Лёшке последние лагерные новости. Катька Рыжая танцевала вчера вечером с Длинным из первого отряда. Длинный чего-то там себе позволил, получил по морде сначала от Катьки, потом от Вадика, который от Катьки не отходит. В столовой сегодня была клубника. Сашка всю ночь гудел с физруком и поругался с Мариной Николаевной.

Лёшка слушает, опёршись локтем о деревянный подоконник, выкрашенный белой краской. В углу краска немного отошла, Лёшка ковыряет её пальцем, отщипывая крохотные белые чешуйки. Пытается поймать муху.

- Что это тут за гости?! Почему нарушаете режим?!

Это медсестра, старая ведьма, подобралась к нам с тыла. Словно стадо испуганных слонов мы ломимся через крапиву и ивняк, уже не обращая внимания на то, что крапива жжётся, а ивы стегают нас по лицу и рукам.

***

Вечером вожатые вытаскивают на крыльцо корпуса колонки, устраивают танцы под неусыпным надзором гипсового Ленина. Малышня бодро скачет под всякие «тили-тили, трали-вали». Ребята постарше с колотящимися сердцами ждут «медляк». И вот звучат первые аккорды, и ты на дрожащих ногах подходишь к стайке хихикающих девчонок. И протягиваешь руку Ленке, которая вроде бы улыбнулась тебе в столовой.

- Пойдём, потанцуем.

Стараешься говорить просто и даже немного свысока, но голос тебя подводит. Он дрожит, как и ты сам.

- Пойдём, - неожиданно соглашается Ленка.

И вы идёте на площадку, под общие завистливые взгляды и шепотки. И ты обнимаешь её за талию. Неумело, мучаясь и замирая от страха, топчешься рядом. А Ленка, зараза, нарочито безразлично смотрит в сторону. У тебя потеют ладони, ты топчешься не в такт музыки, краснеешь. А Ленка упирается в тебя бедром и тем, что через пару лет превратится в грудь. И тебе уже стыдно и неловко. И пахнет от неё каким-то земляничным мылом и сосновым лесом. И запах этот ты запомнишь на всю жизнь. И сердце твоё запомнит этот короткий пионерский танец.

Танцы заканчиваются ровно в десять. Вожатые разгоняют нас по комнатам. Сашка курит, не скрываясь. К нему подходит физрук с пакетом, в котором что-то позвякивает. Они обмениваются несколькими кодовыми фразами и уходят в сторону чуланчика, в котором хранятся мячи. скакалки и потёртые пластмассовые обручи.

Ну и ладно. Что мы, детсадовцы что ли? Сами справимся.

***

Возле умывальника сталкиваюсь с Ленкой. Она чистит зубы, смотрит на меня искоса. Капли воды дрожат у неё на ресницах.

- Привет, - говорю я, как будто мы не виделись всего полчаса назад.

- Пы-ы-ывет, - отвечает Ленка.

Я стою рядом и сердце снова бешено колотится. Вот сейчас она дочистит свои зубы, я решительно возьму её за плечи, обниму и…. И Ленка уже отложила в сторону щетку, смотрит на меня, ждёт чего-то. Я поднимаю руку.

- Паша, ты где застрял? Иди скорее! – это Вовка, гад, бежит к нам через двор.

И я, вздыхая то ли от разочарования, то ли от облегчения, иду ему навстречу. Потом, завтра. Будут ещё танцы, будут ещё встречи. Впереди длинное, длинное лето.

***

Только устраиваюсь под колючим казённым одеялом, как из темноты ко мне подбирается Вовка.

- Пойдём ночью девчонок зубной пастой мазать? – шепчет он.

- Пойдём, - тут же соглашаюсь я. – Сейчас Витька свою страшилку расскажет и сразу же пойдём.

Я лежу, слушаю историю про «чёрную руку» и представляю, как Катька из третьего отряда выйдет завтра на зарядку вся измазанная зубной пастой. Будет ругаться и искать виноватого, а мы с Вовкой будем хихикать над ней. А нечего быть такой красивой. И нечего крутить носом, когда тебя приглашают на танец. Ишь, выискалась фифа! Ещё представляю Ленку. В своих мечтах я смелый и решительный. Беру её за руку, обнимаю и…

Пока Витька рассказывает, глаза мои сами собой закрываются, и фифа Катька остаётся без наказания. А утром снова завтрак, умывальник, речка, танцы. И снова, и снова. Сосновый лес, прогретый насквозь летним жарким солнцем, огромные рыжие муравьи, устраивающие свои гнёзда в щелях асфальтовых дорожек. Засыпанные рыжими иголками комнаты. Свежеокрашенный белый Ленин, возле которого неподвижно застыли дежурные. Бесконечность детского лета, неспешная жизнь пионерской лагерной смены.

***

- В черном-черном городе, - шепчет мне сквозь года Витька.

И хоть за эти годы я успел вырасти во взрослого дядьку, нервы мои закалены творчеством Джонатана Либесмана и Уэса Крейвена, сердце начинает часто-часто биться. И от этого тоскливо и приятно одновременно.

Зря я тогда Ленку не поцеловал.

Рассказ из сборника «Обрывки»

Автор Павел Гушинец (DoktorLobanov)