«Я бы к себе не подошла». Что мы получаем в наследство от своих матерей и что делает их зависть с нашим телом ( 3 фото )

Книга психотерапевта Виталины Малыгиной «Вечнохудеющие» издательства «Никея» — это книга об избавлении от ненависти к себе. Тем, кто страдал или продолжает страдать от своего отражения в зеркале, от насмешек внутреннего критика и шуточек окружающих, трудно быть благодарным своему телу. Но именно оно принимает на себя все удары, которым подвергается психика. Когда никто не брался защищать нас, это делало наше тело. Признать это — значит сделать первый шаг к примирению. Предлагаем вам одну из девяти историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом.


— Я к себе бы никогда не подошла! — моя новая знакомая произносит эти слова с такой убежденностью, что хочешь не хочешь, а ловишь себя на безотчетном желании тут же с ней согласиться. Между тем ничего отталкивающего или уродливого в ее внешности нет. Наоборот, она кажется довольно привлекательной женщиной. Среднего роста, среднего телосложения, аккуратная голова на длинной грациозной шее, ноги стройные, это видно, несмотря на то что женщина одета в свободные, модные брюки… Сейчас ее лицо искажено страданием, но и в его чертах нет ничего отталкивающего. Я смотрю на нее, а она тем временем повторяет еще раз:

— Никогда не подошла бы! Каждый раз, когда я вижу себя в зеркале, единственное, что я чувствую, — это отвращение. Оно бывает больше или меньше, вот и вся разница. Когда отвращения поменьше, у меня хорошее настроение, я летаю, мне все удается в этот день. Удается не думать о том, какая я, как некрасиво говорю, как отвратительно кривится мой рот во время разговора, как неприятно хмурится лоб… Вы знаете, мне по работе приходится бывать в ресторанах, там часто проходят переговоры… Меня ужасно бесит эта мода, чтобы везде были зеркала… Бывает так трудно выбрать удобное место, чтобы не видеть своего отражения. На работе это важно, ведь я должна быть спокойной и уверенной в себе. Но как только я вижу свое отражение, со мной что-то происходит плохое, ни о какой уверенности уже нет и речи. Нет, ничего особенного не случится, переговоры будут идти своим чередом, но каких же усилий мне стоит в этот момент не развалиться на куски… Одним словом, мне нужна помощь, я очень и очень устала от отвращения, я не чувствую себя счастливой…

Я подавлена этой маленькой речью. Проблема клиентки казалась мне незначительной, и я даже успела разозлиться, думая о том, чего на самом деле хочет от меня эта симпатичная женщина: чтобы я убедила ее в том, что она очаровательная и хорошенькая? Ну так для этого не нужны психотерапевты, достаточно пары-тройки влюбленных мужчин… Я спросила ее о личной жизни, и мое раздражение только усилилось: у нее, конечно, был муж, второй, от первого она ушла три года назад, потому что, по ее словам, «отношения себя изжили» и «надо было начинать что-то новое, а я ничего не умею чинить». Мало того: у нее есть возлюбленный, который, в отличие от мужа, человека очень земного и патриархального, не только занимается с ней сексом, но еще и разговаривает о том, что ей интересно… Активная личная жизнь не мешает ей растить ребенка и мечтать о втором…

***

Пока она говорит, я барахтаюсь в своем раздражении, как муха в стакане воды, и никак не могу из него выбраться. Эта женщина, которая почему-то хочет стать моей клиенткой, не виновата в моем чувстве, я не хочу, чтобы она от него пострадала.

Я дышу, стараясь ощущать это раздражение всем своим существом, и оно приобретает понятные очертания, странно даже, что я не догадалась сразу: это же я, я сама пришла к себе в кабинет. Такой я была 15, а то и 20 лет назад. Раздражение «отклеивается» от моей посетительницы, она перестает казаться мне неприятной самовлюбленной особой, и я вижу, как ей нелегко говорить о себе.

Так или иначе, но к концу второй встречи мы формулируем запрос и заключаем так называемый терапевтический контракт. В нем пока два пункта.

Первый: выяснить, как вышло, что моя новая клиентка полна отвращения к себе? Второй: сделать так, чтобы она смогла относиться к себе нейтрально. Это ее формулировка. Мою, насчет принятия себя и уж тем более любви к себе, она отвергла как совершенно невозможную.

Мы начали регулярные встречи раз в неделю. Описывать процесс работы консультанта или психотерапевта — задача непосильная, если ты не Ялом и не Бьюдженталь. Я и не стану этого делать. Скажу только, что обычно мы много вспоминаем, много играем и рассматриваем детские фотографии. С Марией мы потратили немало времени, чтобы докопаться до причины ее мучительного чувства отвращения к себе самой, к своему телесному облику. Как археологи, мы ищем в песке забвения, которым особенно тщательно заносит болезненные события нашей жизни, фрагменты разбитых фресок и внимательно рассматриваем их, чтобы восстановить картину.

Фрагмент первый. «Я уродина. Так сказала мама»

Все маленькие девочки бесконечно влюблены в свою маму. Маруся — маленькая, ей всего четыре года, и она не исключение. У мамы яркие синие-синие глаза, пушистые ресницы, длинные волосы, высокие каблуки и такие красивые, модные брюки… Мама держит маленькую Марусю за ручку, они идут по улице к метро, торопятся, спешат на концерт.

Маруся смотрит на маму, видит снизу ее веселое, красивое лицо и буквально не может оторвать от него взгляда… Она так увлечена мамой, что не слышит, как та уже третий раз повторяет: «Маруся, смотри под ноги, кому говорю, Маруся, смотри под ноги»… Но Маруся не может смотреть под ноги — она смотрит на маму и не видит, как приближается к лужице, совсем небольшой лужице.

«Маруся!» — успевает крикнуть мама, но все равно поздно: дело в том, что Маруся именно в этот момент от восторга — они с мамой идут на концерт, и мама такая красивая, а у Маруси на ногах красивые белые туфельки и платьице с юбкой, как у балерины! — именно в этот несчастный момент она подпрыгивает и падает в эту самую лужу, падает, несмотря на то что мама пытается задержать ее. Но лучше бы маме этого не делать, потому что Маруся все равно оказывается в луже, да и мама одной своей красивой туфелькой въехала в противную жижу. Белые Марусины туфельки тут же набрали в себя воды, юбка-пачка моментально промокла…

Маруся рыдает, но без звука, просто по ее лицу катятся одна за другой слезы, а мама, ее красивая, добрая, самая лучшая на свете мама, смотрит на нее страшными, злыми глазами и шипит, дергая за руку: «Ты что наделала! Я же тебе говорила: под ноги смотри, уродина, под ноги!»… Дальше воспоминание обрывается.

Фрагмент второй. «Маме неприятно, когда я ее трогаю, и это значит…»

До самой юности Маруся почти никогда не видела, как мама переодевается. Квартирка у них была крохотная, одна комната, кухонька на два шага и такая же крошечная ванная… Мама спала на большом диване в нише, а Маруся — на маленьком, который примыкал изголовьем к маминому. Но Маруся никогда не видела, как мама переодевается, — вот что удивительно. Кроме одного-единственного раза.

Марусе — семь лет, она только-только пошла в первый класс, утром она спешит побыстрее одеться и позавтракать, чтобы бежать в школу. И вот всего шесть часов, Маруся тихонечко встает, аккуратно перелезает через спящую маму и бежит в ванную, умываться. А когда возвращается, видит, как мама, стоя к ней спиной, лицом к открытому комоду, сбрасывает пижаму. Маруся удивленно хлопает ресницами, потому что мама у нее, оказывается, наполовину жирафа: нижняя часть ее тела, с одной стороны примерно до пояса, а с другой — почти до лопатки, — в пятнышках, и пятнышки эти разной формы и разного размера. Маруся тихонечко подходит поближе и протягивает руку к маминому телу… Мама оборачивается, и глаза у нее становятся колючими и жалкими, сгорбившись и сжавшись, она отступает от Маруси и поспешно натягивает на себя пижамные штаны: «Маруся, ты зачем здесь? Иди, иди, нечего тебе тут…»

— Мамочка, почему ты в пятнышко? Ты жирафа? — простодушно спрашивает Маруся и снова протягивает к маме руку. — Можно я потрогаю?

— Нет! — мамин голос звучит слишком резко, лицо ее искажено гримасой. — Не надо ничего трогать! Никакая я не жирафа, это просто ожоги…

— Ожоги? — Маруся не понимает.

— Да, да, ожоги…

— Ты горела?! — глаза Маруси наполняются ужасом.

— Господи, нет, нет, не горела… Маруся, убери руки, не трогай меня. Пожалуйста. Я не горела. Это кипяток. Я перевернула на себя большую кастрюлю. Мне было тринадцать лет… Это было на даче… Дедушка отвез меня в больницу, мне повезло, что рядом был ожоговый центр, это такая специальная больница… Все хорошо, но у меня теперь вот такая кожа, это очень неприятно… Не трогай меня, я сказала! — в последней фразе мама сорвалась на крик, и Маруся, собиравшаяся обнять свою самую красивую мамочку-жирафу, испуганно отпрыгивает.

Мама хватает одежду и убегает в ванную. Маруся остается одна, ей нехорошо и неуютно, как будто она сделала что-то плохое, стыдное. Но она не понимает что. Ей хочется все исправить, ей жалко маму, которую она расстроила и обидела, и, когда мама выходит из ванной, Маруся снова подходит к ней, чтобы обнять. Мама уже оделась, в джинсах и джемпере она больше не жирафа, но Марусины руки она все равно от себя отстраняет, как будто ей неприятны ее прикосновения…

Фрагмент третий. «Я неправильная, я не нравлюсь своей маме»

День рождения у Маруси — первого мая, и это, с одной стороны, удобно — всегда выходной. С другой — не всегда получается пригласить всех друзей, потому что многие уезжают с родителями на праздники отдыхать или за город… Свои 16 лет Маруся тоже хочет отпраздновать на даче, с друзьями. Заготовлены торты, маффины, заказана доставка пиццы, и накуплено разных других вкусных вещей…

Утром Маруся надолго застревает у шкафа, никак не может выбрать, что надеть. То джинсы натянет и майку набросит, да на каблуки встанет, то сарафан на веревочках с кедами нацепит, то еще что-нибудь.

Она кажется себе хорошенькой. Может, не красавицей, но точно хорошенькой, славной, симпатичной. Поглядывает на себя в зеркало хитро и весело. Мама входит в комнату в тот момент, когда Маруся в очередной раз решила, что в сарафане и кедах будет красиво и удобно, и, быстренько стащив джинсы, набросила сарафан и подтягивала ослабевшие на плечах тоненькие бретельки.

— Господи, ну в кого ты такая у меня? — мама вздыхает и ласково, но сочувственно смотрит на Марусю. — Плечики как у птички, ножки-палочки… Я, кстати, по случаю купила тебе лифчик с пуш-апом, очень хорошенький. Себе покупала и заодно тебе взяла, все забываю, чтобы ты примерила. У него, кстати, бретельки отстегиваются, так что и под сарафан можно. Давай попробуешь?

Мама суетится у комода, перебирает пакетики, находит лифчик. Маруся послушно снимает сарафан и примеряет лифчик. Смотрит на себя в зеркало. И не может понять, нравится ей так или нет?

Настроение почему-то портится. Мама говорит: «В день рождения всегда так», — и помогает Марусе подтянуть лямки сарафана: «Ну вот так стала похожа на девушку, а то какой-то цыпленок или Буратино у меня вырос». И мама обнимает Марусю…

Фрагмент четвертый. «Я напоминаю маме о ее страдании, я не должна этого делать»

Выпускной. Маруся придумала себе платье с открытой спиной, хотя мама была против: «Слишком откровенно для выпускного вечера! Ты все-таки девочка еще». Но Маруся настояла. И вот мама и Маруся готовятся к выходу. Нарядились, крутятся перед зеркалом… Маруся говорит: «Мам, а у тебя какое было платье на выпускном? Ты мне не рассказывала». Мама мрачнеет: «Я не ходила на свой выпускной. Я после ожогов три года по больницам лежала, у меня не заживало ничего… А потом мне было так противно мое тело, что я старалась лишний раз не иметь с ним дела. Ходила в штанах да в свитерах, вот прям как ты сейчас. Даже платье надеть летом не могла, не то что открытую спину показать. Тебе этого не понять».

От этого маленького рассказа Марусе становится неуютно, как будто она в чем-то виновата. И смотреть на себя в зеркало не хочется. Она поворачивает голову и смотрит на свою голую спину. Это неприятно, на спине какие-то складочки, кожа кажется некрасивой, синеватой. Маруся думает: мама права, не надо платье с открытой спиной, это некрасиво. Она накидывает на плечи шелковый платок.

***

Мы старательно ищем кусочки фрески, сдуваем с них пыль…

И наступает день, когда Мария говорит: «Я была у мамы в воскресенье. Обратила внимание: она всегда недовольна тем, как я выгляжу. Никогда не скажет: “Как тебе идет этот свитер” или “Какая ты сегодня свеженькая”. Всегда только вскользь глянет и бросит: “Ты что-то усталая, круги под глазами”, “Вечно ты в своих балахонах”, “Не понимаю, почему ты не носишь каблуки, они удлиняют ноги”… И все в том же духе. Так всегда и было, наверное. Но я только сейчас обратила внимание.

Я знаю таких женщин, на работе их полно, соседка вот у меня такая. Я даже про себя давно решила: если она говорит мне что-нибудь сострадательное вроде “Тебе надо отдохнуть, а то замученная какая-то”, это значит, я выгляжу отпадно. Я понимаю, что соседка завидует. И вот подумала: может быть, и мама тоже? Завидует мне? Так ведь может быть? Так бывает?»

***

Раскопки продолжаются. Фрагменты старой фрески ложатся рядышком, мы бережно смахиваем с них песок забвения, рассматриваем, передвигаем, чтобы все-таки понять, что же именно там изображено, что и как сломалось, нарушилось в жизни Марии…

Приходит еще один день, когда Мария говорит:

— Моя мама очень самостоятельная и очень уверенная в себе женщина. В ее присутствии я всегда чувствую себя слишком глупой, неловкой, какой-то недостаточно весомой, что ли. Если бы ты с ней познакомилась, ты бы поняла, о чем я. Она такая всю жизнь, и я вообще никогда не видела ее слабой, никогда не видела, чтобы она плакала, например. Как она сердится, я знаю прекрасно, как выглядит, когда недовольна… Но слабость? Нет, это не про мою маму.


И тут я почему-то подумала, что, скорее всего, эта ее манера поведения, суперуверенная, когда подданные как будто падают ниц, — это же просто маска, да? На самом деле она все время боится, что кто-то увидит, например, эти ее пятна от ожогов, помнишь, я рассказывала? Да, точно боится! Она ведь никогда не ходит на пляж, летом не носит ни платья, ни майки, ноги и руки у нее всегда закрыты… Она очень искусно и незаметно это делает, никому в голову не приходит, что ее роскошные брюки и блузки с длинными широкими рукавами скрывают следы от ожогов. Я и сама-то видела эти следы всего раза два за всю жизнь… Я подумала, что она даже не смогла жить ни с одним мужчиной как раз поэтому: ей была невыносима сама мысль о том, что придется с кем-то делиться своим телом, этими пятнами.

И ты знаешь, я сегодня была у нее с утра: завозила мед, она немного простудилась. Она такая, как обычно: костюмчик свеженький, хоть и болеет, но время с пользой проводит, что-то там по работе читает… И все равно, я прямо увидела в первый раз в жизни, какая она на самом деле маленькая. И неуверенная. Конечно же, не могла не заметить, что я сегодня очень усталая и что надо бы к косметологу… Но это было так смешно! Я вспомнила, как в детском саду одна девочка очень страдала, что у меня были настоящие кроссовки «Адидас», а у нее нет, и она все время мне говорила, что мои кроссовки не подходят к джинсам и все такое…

Моя мама так же себя ведет… Это даже трогательно, и грустно, и смешно ужасно, правда! Я подумала, что, наверное, ей тоже отвратительно ее тело. Как и мне. Или мне так же отвратительно мое, как маме — ее собственное. Эта ужасная история с кастрюлей… Ожоги долго не заживали… Представляю, как это было тяжело. Я сегодня не боялась ее и не ненавидела. И знаешь что самое смешное?

Я вышла на улицу, пошла к метро… А жара же сегодня ужасная, просто пекло… И вот я иду и впервые за всю жизнь понимаю, что никогда не ношу летом маек и стараюсь почти всегда ходить в брюках — мне как-то неловко бывает за свои голые ноги. Так что, кажется, я знаю ответ на первый вопрос: почему я так ненавижу свое тело. Похоже, я научилась этому у своей матери.

Мария плачет…

Из книги Виталины Малыгиной
«Вечнохудеющие. 9 историй о том, как живут и что чувствуют те, кто недоволен своим телом».
М.: Никея, 2019