История Мурочки — младшей дочери, друга и музы Корнея Чуковского, которая умерла в 11 лет ( 3 фото )

В 2020 году исполнилось бы 100 лет Марии Корнеевне Чуковской, Мурочке, — младшей, четвертой и любимой дочери Корнея Чуковского. Для нее были написаны все лучшие его стихи, ставшие всенародно известными. Но Мура тяжело болела и рано умерла, это стало настоящей трагедией для ее семьи; после этого Корней Иванович перестал писать для детей.

«Дали Мурочке тетрадь,
Стала Мура рисовать.
«Это — козочка рогатая.
Это — ёлочка мохнатая.
Это — дядя с бородой.
Это — дом с трубой».

«Ну, а это что такое,
Непонятное, чудное,
С десятью ногами,
С десятью рогами?»

«Это Бяка-Закаляка
Кусачая,
Я сама из головы её выдумала».

«Что ж ты бросила тетрадь,
Перестала рисовать?»

«Я её боюсь!»"

«Закаляка»

«Папа по саду пойдёт,
Папа с дерева сорвёт
Маше — гамаши,
Зинке — ботинки,
Нинке — чулки,
А для Мурочки такие
Крохотные голубые
Вязаные башмачки
И с помпончиками!»

«Чудо-дерево»

Детский писатель должен быть счастлив.

Корней Чуковский

Каждый из нас с легкостью приведет на память несколько строк из стихотворений Корнея Чуковского, где мелькает это милое имя. Мура, Мурочка — она появляется в жизни каждого ребенка с легкими звонкими стихами, которые сопровождают восход нашей жизни. Имя Муры известно всем детям, которые учатся читать и разговаривать по-русски. Никита Хрущев, вручая Корнею Чуковскому Ленинскую премию, сказал, что устал читать внукам его стихи и сказки. Но как устать от стихов Чуковского — изобретательных, смешных, полных веселья? Однако за многими из них стоит Мурочка — смешная, изобретательная, творческая, чувствительная, талантливая и чуткая, «лучший друг и муза», героиня и соавтор Корнея Ивановича и главная потеря его жизни.

Ехали медведи
Корней Чуковский и сегодня остается самым издаваемым в России автором детской литературы: тираж его книг в 2017 году был больше двух миллионов экземпляров. Мог ли об этом мечтать Коля Корнейчуков, отчисленный из пятого класса одесской гимназии за низкое происхождение, «кухаркин сын», незаконный ребенок студента Эммануила Левенсона и служанки из крестьянок Екатерины Корнейчуковой?

Коля Корнейчуков, у которого в паспорте на месте отчества стоял прочерк, выдававший его незаконное происхождение, родился в 1882 году в Петербурге. Когда его отец решил жениться на другой, Колю, его мать и сестру Марусю отправили в Одессу; отец помогал им, оплачивая съемную квартиру, гимназию, детский сад. Однако стыд перед собственным незаконным происхождением, отсутствие отца и деда тяготило и мучило мальчика; он мечтал о новом имени.

Страстный читатель и увлекающийся человек, Николай самостоятельно выучил английский (всю жизнь он будет англофилом, напишет несколько работ по теории перевода), увлекся литературным трудом, писательством и журналистикой.


Портрет Корнея Чуковского. Илья Репин, 1910 год
С 19 лет он начинает литературную жизнь как журналист под псевдонимом Корней Чуковский, вскоре появится фиктивное отчество «Иванович». С 1920 года эти имя, фамилия и отчество станут официальным именем Николая Корнейчукова; его дети будут Чуковскими, а в графе «отчество» у них будет стоять «Корнеевичи».

Мы знаем и помним сегодня Чуковского в первую очередь как детского писателя, но в его собрании сочинений из 15 томов произведения для детей занимают всего одну книгу

Корней Иванович много лет был научным редактором и издателем полного собрания сочинений Некрасова, написал немало статей и очерков литературной критики, в том числе известную книгу «Живой как жизнь» о русском языке, знаменитые «От двух до пяти» о детской речи; «Высокое искусство» — по теории перевода. Чуковский был замечательным переводчиком. Он перевел Конан Дойля, Марка Твена, О. Генри, Киплинга, Даниеля Дефо и Уолта Уитмена.

Когда Корней Чуковский начал писать свои детские сказки, он был уже довольно известным критиком. В 1916 году был написан «Крокодил» — и сразу стал невероятно популярен. Корнею Чуковскому было 34 года.

«Я написал двенадцать книг, и никто на них никакого внимания. Но стоило мне однажды написать шутя „Крокодила“, и я сделался знаменитым писателем. Боюсь, что „Крокодила“ знает наизусть вся Россия. Боюсь, что на моем памятнике, когда я умру, будет начертано „Автор ‚Крокодила‘“. А как старательно, с каким трудом писал я другие свои книги, например „Некрасов как художник“, „Жена поэта“, „Уолт Уитмен“, „Футуристы“ и проч. Сколько забот о стиле, композиции и о многом другом, о чём обычно не заботятся критики!.. Но кто помнит и знает такие статьи! Другое дело — „Крокодил“».

Корней Чуковский, журнал «Вопросы литературы», 1972

Едут и смеются, пряники жуют
«Крокодил» появился неспроста: Корней Чуковский был счастливым отцом и общение с детьми считал «счастливейшим из всех видов отдыха». Он женился рано, в 21 год; жена, Мария Борисовна, была старше его на 2 года и всю жизнь была его опорой и, как писал он в своих знаменитых «Дневниках», поддержкой: когда Николай Корнейчуков сомневался, рядом всегда была М. Б., как он ее называет в мемуарах, спокойная, уверенная и доброжелательная. У них рождаются дети: Лида (в будущем — знаменитый правозащитник, писатель, переводчик), Николай (писатель и переводчик), Борис (он погибнет на фронте). Корней Чуковский все больше интересуется детской речью, психологией, связью мышления и речи. В 1920 году Корнею Ивановичу 38 лет: у него рождается четвертый ребенок, Мария, Мурочка.

В воспоминаниях и дневниках счастливого и любящего отца Мура предстает самым ярким и одаренным его ребенком: так много осталось записанных им ее словечек, талантливых фраз и ярких детских игр.

«Долгожданное чадо, которое — чёрт его знает — зачем, захотело родиться в 1920 году, в эпоху Горохра и тифа»

Старшим детям Корнея Ивановича в ту пору 16, 13 и 9. Это голодное время, и, чтобы прокормить жену и четверых детей, приходится читать лекции за пайки — на них и живет вся большая семья Чуковских. Корней Иванович мечется, зарабатывая, и попутно записывает, как растет его младшая дочка. Это счастливая пора — 10 лет, в которые будут написаны все главные хиты Чуковского: «Путаница», «Федорино горе», «Мойдодыр», «Тараканище», «Айболит», «Котауси и Мауси», «Чудо-дерево». Из стихов, написанных для Муры, будет составлена «Муркина книга». Она выйдет в 1925 году.

«Когда она очень весела, слова так и прут из неё, а что говорить, она не знает, не умеет. Бадяба. Лявы. Ливотявы. Потом появляются слова, книги, ритмика, поэтическая речь:

Та рам а-ка та ла ла,

Та ра му-ка я.

Ума няу, ума няу, ума няу, уманя!»

К. Чуковский. Дневники

«Ава» — собака, так говорит Мура, и скоро у доктора Айболита появится верная собака Авва, ей мы тоже обязаны Марии Чуковской.

24 декабря 1922. Первое длинное слово, которое произнесла Мурка, — Лимпопо. <…>

11 мая 1925, понедельник. О Муре: мы с нею в одно из воскресений пошли гулять, и она сказала, что ей все кругом надоело и она хочет «в неизвестную страну». Я повел ее мимо Летнего сада к Троицкому мосту и объявил, что на той стороне «неизвестная страна». Она чуть не побежала туда — и все разглядывала с величайшим любопытством и чувствовала себя романтически. — Смотри, неизвестный человек купается в неизвестной реке!

23 мая, суббота. Мура у себя на вербе нашла червяка — и теперь влюбилась в него. Он зелененький, она посадила его в коробку, он ползает, ест листья — она не отрываясь следит за ним. Вот он заснул. Завернулся в листик и задремал. Она стала ходить на цыпочках и говорить шепотом.

29 мая. Дивная погода. Сегодня я занимался с Мурой. Она относится к своим занятиям очень торжественно; вчера я сообщил ей букву ш. Сегодня спрашиваю: — Помнишь ты эту букву? — Как же! Я о ней всю ночь думала.

К. Чуковский. Дневники

Это было голодное, но безмятежное время, Корней Иванович и Мура были погружены друг в друга: они дружили и с увлечением играли. Марина Чуковская, жена старшего сына Корнея Ивановича Николая, рассказывала, что, когда Мура просила собаку, Корней Иванович спросил ее, не хочет ли она сама быть собакой: он надел на нее поводок, а она лаяла. Так они ходили гулять, прохожие поражались, но отец с дочерью были искренне довольны своей изобретательной игрой.

Мура любила и понимала стихи, знала наизусть многое. Наконец дома у Корнея Ивановича появилась собеседница и друг, которой можно было многое читать и с которой было невероятно интересно обсуждать прочитанное. В семь лет Мура впервые заболела: это был аппендицит. Худенькая, она лежала с температурой, долго поправлялась: голодное время пришлось на пору ее детства, организм был ослабленным, а до изобретения антибиотиков было еще несколько десятилетий. У Корнея Ивановича появился страх болезни дочери.

«Чуковщина»
Тем временем началось идеологическое наступление на «вредные и буржуазные» сказки Чуковского. В феврале 1928 года в «Правде» вышла статья заместителя комиссара просвещения РСФСР Надежды Крупской «О „Крокодиле“ Чуковского»: «Такая болтовня — неуважение к ребёнку. Сначала его манят пряником — весёлыми, невинными рифмами и комичными образами, а попутно дают глотать какую-то муть, которая не пройдёт бесследно для него. Я думаю, „Крокодила“ ребятам нашим давать не надо…»


Корней Чуковский с дочкой Мурой, 1925 год. Фото: Wikimedia Commons
Начинается травля. Писателя отовсюду критикуют, начинается вал статей, разоблачающих «чуковщину» и ее вредное влияние на подрастающее поколение. В журнале «На литературном посту» вышла статья: «Чуковский—писатель буржуазного направления… но почему до сих пор так бесконтрольно, в таком большом количестве издаются и продаются его книги?» Это было время, когда Чуковского перестали издавать, а остатки прежних тиражей по магазинам, складам и библиотекам были списаны как макулатура.

От Чуковского ждали раскаяния, признания идеологических ошибок в произведениях для детей и поворота от «веселеньких рифм к делу строительства социализма»

В декабре 1929 года в «Литературной газете» вышла статья Корнея Ивановича, в которой он признавал собственные ошибки и обещал «вместо глупых сказок» написать поэму «Весёлая колхозия».

Но она так и не увидит света, да и вообще Чуковский больше почти не напишет ничего для детей: беда пришла к нему в дом сразу же, в декабре 1929 года — Муре поставили страшный диагноз, костный туберкулез. Чуковский корил себя за отречение от их общих сказок и считал виновным в том, что Мура заболела, видя в этом возмездие за предательство собственных взглядов.

«Ее боль отзывалась в нас таким страданием»
Костный туберкулез в те годы был практически неизлечим. Антибиотиков не было, оставалось надеяться на собственные силы организма. Но какими они могли быть у маленькой девочки, выросшей в голодные годы? Читать дневники писателя той поры очень тяжело: Корней Иванович мучительно переживает первые признаки Муриной болезни: она слепнет на один глаз, начинаются боли в ноге, потом поражается второй глаз, вторая нога. Муре все время больно. Все преследования, травля, отсутствие денег, публикаций, признания, списание книг в макулатуру немедленно отступают для Корнея Ивановича на второй план. Болезнь любимой дочери — вот что стало для семьи писателя настоящей трагедией.

Корней Иванович мечется между надеждой и отчаянием: то ему кажется, что Мурочка умирает и в том его вина — муза покидает его после малодушного отречения; то надежда на временное улучшение вдруг озаряет его душу. Ему верится, хоть на два часа, что Муре легче, что она поправится… Но переживать ее страдания, боль, горе Чуковскому так трудно, что временами он просто убегает из дома…

Строятся планы: Юрий Тынянов предлагает проект переправки Муры в Берлин, где можно организовать ее лечение по европейской методике, а также узнает о санатории Петра Изергина, выдающегося врача своего времени, в Крыму, где доктор, бывает, справляется со случаями детского костного туберкулеза при помощи крымского солнца, воздушных ванн, закаливания и целебного морского воздуха с питанием.

7 мая 1930. Про Муру. Мне даже дико писать эти строки: у Муры уже пропал левый глаз, а правый — едва ли спасется. Ножка ее, кажется, тоже погибла. <…> Как плачет М. Б. — раздирала на себе платье, хватала себя за волосы <…>

IX. Мура проснулась с ужасной болью. Температура (с утра!) 39°. Боль такая, что она плачет при малейшем сотрясении пола в гостинице. Как же ее везти?! <…> Когда я вернулся в № 11, где мы остановились, боль у Муры дошла до предела. Так болела у нее пятка, что она схватилась за меня горячей рукой и требовала, чтобы я ей рассказывал или читал что-нб., чтобы она могла хоть на миг позабыться, я плел ей все, что приходило в голову, — о Житкове, о Юнгмейстере, о моем «телефоне для безошибочного писания диктовки». Она забывалась, иногда улыбалась даже, но стоило мне на минуту задуматься, она кричала: ну! ну! ну! — и ей казалось, что вся боль из-за моей остановки. Когда выяснилось, что автомобиля нет, мы решили вызвать немедленно хирурга (Матцаля?), чтобы снял Муре гипс — и дал бы ей возможность дождаться парохода. Я побежал к нему, написал ему записку, прося явиться, но в ту минуту, как мы расположились ждать хирурга, мне позвонил Аермарх, что он достал машину. Машина хорошая, шофер (с золотыми зубами, рябоватый) внушает доверие, привязали сзади огромный наш сундук, уложили вещи, Боба вынес Муру на руках — и начался ее страдальческий путь. Мы трое сели рядом, ее голова у меня на руках, у Бобы — туловище, у М. Б. ее больная ножка. При каждой выбоине, при каждом камушке, при каждом повороте Мура кричала, замирая от боли, — и ее боль отзывалась в нас троих таким страданием, что теперь эта изумительно прекрасная дорога кажется мне самым отвратительным местом, в к-ром я когда-либо был. (И найдутся же идиоты, которые скажут мне: какой ты счастливец, что ты был у Байдарских ворот, — заметил впоследствии Боба.)

К. Чуковский. Дневники

Осенью 1930 года, через полгода после начала болезни, Муру привозят в Крым, в Алупку, в костно-туберкулезный санаторий Изергина. Чуковский пишет очерк «Солнечная» о санатории: он читает Муре написанное, они обсуждают книги. Надежда и страх попеременно терзают отца: выздоровеет ли Мурочка?

Летом 1931 года надежды не осталось: заболела вторая ножка, туберкулез затронул легкие, никакой надежды не оставалось. Муре ампутируют глаз, ногу, чтобы избежать чудовищных болей. Горе бедных родителей трудно себе представить, дневники той поры — страницы, исполненные боли. Когда надежды не остается, Чуковские снимают дачу по соседству и забирают Муру из санатория к себе домой.

7 сентября 1931. Ужас охватывает меня порывами. Это не сплошная полоса, а припадки. Еще третьего дня я мог говорить на посторонние темы — вспоминать — и вдруг рука за сердце. Может быть, потому, что я пропитал ее всю литературой, поэзией… она мне такая родная — всепонимающий друг мой. Может быть, потому, что у нее столько юмора, смеха — она ведь и вчера смеялась — над стихами о генерале и армянине Жуковского… Ну вот были родители, детей которых суды приговаривали к смертной казни. Но они узнавали об этом за несколько дней, потрясение было сильное, но мгновенное, — краткое. А нам выпало присутствовать при ее четвертовании: выкололи глаз, отрезали ногу, другую — дали передышку, и снова за нож: почки, легкие, желудок…

К. Чуковский. Дневники

11 ноября 1931 года Мурочка умерла. Ей было всего 11 лет. Болезнь и мучительное умирание продолжались 2 года ее короткой и яркой жизни.

Корней Иванович сам уложил ее в кипарисный гроб и приколотил крышку к гробу. «Легонькая», — записал он в дневнике. Похоронили Муру на старом кладбище Алупки, на склоне горы. Ее могила много лет считалась утраченной, но недавно была найдена недалеко от входа, рядом с дорогой к церкви. На могиле стоит металлический крест, от руки написано: «Мурочка Чуковская. 24/II — 1920 — 10/11 — 1931». Корней Иванович с тех пор ненавидел Крым, который был для него олицетворением тех мук, через которые пришлось пройти Муре и его семье. Эта боль навсегда останется с ним.

Литературные скандалы минуют, Чуковского признают замечательным детским писателем, будут издавать миллионными тиражами, он станет лауреатом Ленинской премии, получит орден Ленина. Но он никогда больше не напишет для детей ничего сравнимого с тем, что он писал для Муры.

Стихотворения, сказки и поэмы, написанные при жизни Муры:

1921 — «Тараканище»

1923 — «Мойдодыр»

1924 — «Муха-цокотуха», «Телефон»

1925 — «Федорино горе», «Бармалей»

1926 — «Путаница», «Чудо-дерево»

1929 — «Айболит»

«24 февраля 1932. Москва. Ясное небо. Звезды. Сегодня день Муриного рождения. Ей было бы 12 лет. Как хорошо я помню зеленовато-нежное стеклянное, петербургское небо того дня, когда она родилась. Небо 1920 года. Родилась для таких страданий. Я рад, что не вижу сегодня этого февральского предвесеннего неба, которое так связано для меня с этими ее появлениями на свет».