Почему скука – это хорошо ( 1 фото )

Технологии постоянно стимулируют нас. Что мы теряем, когда нам больше нечего делать?


Скука – одно из самых распространённых человеческих переживаний, но она, кажется, постоянно бросает вызов полному пониманию. Все мы знаем, что такое скука, но что именно вытекает из состояния скуки, гораздо менее очевидно. Является ли скука функцией досуга? Скука связывает желания или личные условия, или и то и другое? То есть, когда я смотрю на полный холодильник и жалуюсь, что нечего есть, или когда я просматриваю 100 кабельных каналов и не нахожу, что посмотреть, кто или что, собственно, виновато?

Столетие назад модернистские поэты и художники работали над тем, чтобы проиллюстрировать разрушенную личность человечества двадцатого века, то, как гармоничная индивидуальность разрывалась на части новыми социальными и политическими условиями, а мы оставались, в лучшем случае, с фрагментами на руинах. Сегодня эта проблема актуальна по-новому, поскольку наши «Я» — это намеренно разбросанные фрагменты данных — лента в Twitter, сообщения в Instagram, предпочтения покупок и текстовые тенденции, захваченные алгоритмами, которые, похоже, знают нас лучше, чем мы сами. Какая надежда на интеграцию и стабильность в таких условиях?

Все мы, по крайней мере, в более богатых частях планеты, где стимул — богатство, знаем об этой проблеме. Я сижу перед экраном. Если это подходящее время суток, на соседнем телевизоре показывают бейсбольный матч с приглушённым звуком. На столе лежит мой телефон, который безжалостно рассылает голосовые сообщения о повседневных мелочах от знакомых. Я отвечаю на некоторые из них. Окно веб-браузера открыто на другой вкладке, на случай, если я захочу проверить что-то, не беспокоя мою слабеющую память, заказать книгу, которую так давно хотел, на Amazon, или внезапно почувствовать себя блуждающим по туннелю скудной и, конечно же, забытой значимости того, что я всё ещё называю своей жизнью. Я не могу остановиться на чём-то одном, не говоря уже о том, чтобы уйти от света, отбрасываемого экранами, в другую реальность. Я беспокойный, тревожный, перевозбуждённый. Я поглощаю себя как функцию внимания, которое я раздаю. Я зомби, призрак, подвешенный в обширных рамках технологий и капитала, якобы предназначенных для моего комфорта и развлечений. И всё же, всё же... я не могу найти себя здесь.

Скука, особенно та её разновидность, которую я собираюсь назвать «неолиберальной», зависит по своей силе от функционирования экономики внимания, в которой мы в основном являемся добровольными участниками. В форме всепроникающего отвлечения и предлагаемой связи или общения, социальные медиа и другие онлайн-механизмы функционируют, чтобы забрать наше внимание. Сайты оцениваются по количеству просмотров, в то время как те, у кого забирают внимание, награждают себя лайками, ретвитами и большим количеством друзей или последователей. Делая всё это, мы вовлекаемся в работу экономики внимания. Но не конкретная платформа или среда лежит в основе этой жуткой экономики, в которой мы вынуждены питаться собой, превращая желания и внимание в товары, раздаваемые бесплатно. Скорее, это интерфейс: сложный и часто невидимый набор связей, который объединяет индивидуальность, стремление, технологии и структурные интересы. Не все интерфейсы связаны с экранами, но все они связаны с нашими «Я» и желаниями. Наша деятельность в рамках экономики внимания делает нас невольными работниками капитала. Она также превращает нас в тех, кто хронически страдает от скуки; мы часто оказываемся зависимыми от средств, которые ложно обещают облегчение и приносят только повторение. Вот сидим мы, теневые «Я», опустошённые изнутри отчуждением от собственного внимания.

Новые экономики создают новых рабочих, новые товары и новую несправедливость. Социальные издержки экономики внимания были хорошо задокументированы: рост рабочих мест, таких как упаковка продуктов Amazon, который затем систематически прекращается автоматизацией, робототехникой и беспилотными летательными аппаратами; доминирование краткосрочных и сервисных рабочих мест, которые не имеют безопасности и инфраструктуры; до сих пор маргинальные, но по-прежнему значительные затраты на бездействие и жизнь с преобладанием экранов. Но главные издержки, возможно, менее очевидны. Скука никогда не бывает просто свойством воображения – уделом бедных подростков или чрезмерно творческих философов. Когда мы сами становимся продуктом, который потребляем, понятие работы кардинально меняется. В прошлом труд обладал колонизирующей силой, которая расширялась с целью заполнить и доминировать над самим временем, чтобы не существовало чёткой границы между рабочими и нерабочими часами. Наше текущее состояние хуже. Интерфейс, используя скуку, превращает нас всех в неоплачиваемых работников для рекламодателей, которые поддерживают эти бесплатные платформы. Мы должны помнить, что бесплатной сделки не существует. В этом виде сделки вы платите своей индивидуальностью, свободой и счастьем.

Психоаналитик Адам Филлипс начинает одно из своих лучших эссе следующими словами: «Каждый взрослый помнит, среди прочего, великую скуку детства, и жизнь каждого ребёнка перемежается приступами скуки: состояние подвешенного ожидания, в котором всё запущено, но ничего не начинается, настроение рассеянного беспокойства, которое содержит это самое абсурдное и парадоксальное желание желания». Это извращённое состояние не ограничивается детьми, и хотя его можно считать абсурдным и парадоксальным, оно, тем не менее, распространено и актуально. Удовлетворение желания, работающего против самого себя – это начало, а не конец скуки. Таким образом, скука, понимаемая в терминах желания, является первым ключом к особой способности запускать философские размышления. Но есть и другие ключи к разгадке и более сложное решение, чтобы противостоять тайне сознания.

Артур Шопенгауэр – первый философ в западной традиции, который всерьёз воспринял скуку, состояние, которое, согласно его мнению, должно было стать всё более распространённым. Причина отчасти заключалась в том, что материальные условия жизни способствовали этому: для значительной части возникающего буржуазного населения, для которого жизненные потребности были надёжно обеспечены, вопросы о том, чего желать и что делать, уже не вытекали в прямые ответы. Средневековые философы и теологи в некоторых деталях уже рассмотрели особый порок случайности, или меланхолического оцепенения, которое имеет сродство со скукой. Но случайность затеняется как недостаток духа, который может помешать исполнению долга, а не эмоциональное и экзистенциальное состояние, которое является полностью рациональной реакцией на социальное и культурное состояние.

В середине двадцатого века Эрих Фромм заметил, что людей отличает от других существ не вертикальное положение, не владение инструментом и не способность смеяться, а тот факт, что человечество – единственная форма жизни, благословленная и проклятая способностью ставить под сомнение собственную цель. «Человек – единственное животное, для которого его собственное существование является проблемой, которую он должен решить и от которой он не может убежать», – писал Фромм в книге «Человек для самого себя», описывая то, что он считал «параличом наших производительных сил», который вытекает из опыта скуки как неизбежной части этой проблемы. Скука, как считал Фромм – это переживание ежедневного проклятия. «Я убеждён, что скука – одна из величайших мук, – писал он. – Если бы ад существовал, то это было бы место, где вы постоянно испытывали бы скуку».

Всё это представлено в новаторском анализе Шопенгауэра, который более чем на столетие предвосхищает вид расчленения комфортного индустриального социального существования, который описывает Фромм. В книге «Мир как воля и представление» Шопенгауэр пишет, что человеческая жизнь «качается, как маятник, взад и вперёд между болью и скукой, и эти две вещи являются её основными составляющими». Скука – это нечто иное, как зло, вопринимаемое легкомысленно: в конечном счёте она изображает лицо настоящего отчаяния». Скучающий человек испытывает своего рода психический конфликт. В поисках облегчения от боли организм движется к стимулу. Но поскольку нет особого желания одобрять или проявлять активность по отношению к другим, «Я» впадает в безнадёжную борьбу с самим собой, которая не может разрешиться, потому что нет очевидного исходного материала, на которое можно было бы направить энергию решения. Скука – это, в самом простом виде, форма желания, обращённого против самого себя и приводящего к неспособности действовать целенаправленно или счастливо. Адская скука, настоящее отчаяние, написанное на её лице, в значительной мере является следствием банальности этого состояния. Почему я не могу просто чего-то хотеть? Почему я не могу просто что-то сделать?

Мы, вероятно, слишком хорошо знакомы с этим опытом: мы сталкиваемся с ним, когда стоим перед полкой с книгами и не знаем, что почитать, когда долго едем в полной тишине в машине и ничто не отвлекает нас от непрерывного вида из окна, когда стоим в очередях, перед кабинетами врачей или залах ожидания, когда проводим долгие вечера, которые тянутся после одинокого обеда без обещания, что произойдёт что-то интересное, или намёка на удовольствие. Скука часто, если не всегда, воспринимается как некая временная бездна, острое осознание течения времени; это экзистенциальный вариант простой длительности, углубляющий этот мирской опыт и превращающий его в кажущееся бесконечным бесцельное ожидание, которое заполняет и доминирует над сознанием. В некоторых отношениях скука приобретает характер зависимости, особенно когда она активно культивируется социальными условиями, которые могут извлечь выгоду из длительных приступов скуки и стимуляции. Существует опасная вероятность, что такое переживание скуки снижает сопротивляемость субъекта, даже когда оно поднимает экзистенциальные ставки. В отличие от моментов тихого отчаяния, описанных классическими авторами, можно считать, что зависимому приходится легко: даже если они бессильны решить это, по крайней мере, они знают, в чём их проблема!

Не все скуки одинаковы. По словам моего коллеги – я не смог подтвердить это самостоятельно – однажды в Берлинской системе метро был замечен плакат, изображающий молодого человека с унылым выражением лица, сам образ пустого ума. На плакате была надпись, возможно, ироничная: «Die Langeweile ist der Ursprung des Philosophierens («Скука – источник философствования»)».

У скуки (нем. langeweile), естественно, имеется давняя традиция в немецком языке. Здесь это состояние обладает особым значением. Скука – это не просто ослабление определённым опытом или человеком, но и погружение в состояние, которое мы могли бы законно назвать экзистенциальным. Остаётся, однако, вопрос: связано ли это состояние бытия с происхождением философских размышлений? Альтернативный подход к «происхождению» предполагает здесь глубокую скуку как необходимое условие для размышлений не только о двойственном бремени и даре сознания, но и о связанном с ним вопросе о смысле жизни. Неужели мы, когда нам очень скучно, особенно восприимчивы к важным «философским» вопросам об осознанности, жизни и смерти? Может ли новоиспечённая экономика внимания помешать нам достичь такого уровня полной и абсолютной скуки?

Если кто-то хочет сделать такое заявление, он должен не просто защищать статус скуки как философского опыта, но также сравнивать его с другими претендентами на эту роль. Традиционно они включают интерес и более прямую конфронтацию с перспективой смерти (как в изменённом Цицероном утверждении Сократа, что «философствовать – значит учиться умирать»). Может ли скука соперничать с этими каноническими и, по-видимому, более респектабельными рассказами о происхождении философского отношения? Если да, то что это за вид скуки? Отличается ли она от того, что мы могли бы назвать «рутиной» или нефилософской скукой? Если да, то как? Далее, можно ли активно искать виды скуки, провоцирующие философские размышления, или она посещает нас случайно? Существуют ли конкретные механизмы рефлексии, которые используют скуку в более активных и явных формах философской мысли?

Но подождите. Что, если скука, вызывающая философские размышления, на самом деле свёрнута в спираль или неразрывно связана с более знакомыми формами философского побуждения? Платон велел Сократу рассказать древнюю историю Фалеса Милетского, астронома и натурфилософа, наделённого огромными дарами. Он упал в колодец, когда шёл, глядя на чудеса небес. Может быть, он поднял глаза из-за скучности мирской жизни вокруг него? Фалес находил много интересного в обычном мире, но его в подавляющем большинстве привлекали далёкие тайны звезд и знакомое чувство — ранний предшественник кантовского представления о возвышенном — нашей собственной незначительности во Вселенной вокруг нас. Это чувство внезапного снижения собственной значимости не является скукой как таковой, тем не менее, оно ощущается близким к ней в том смысле, что прокрастинация и зависимость также являются родственными психологическими состояниями. Смысл уходит со сцены, затмевая просторы реального. Мы сжимаемся до крошечной точки, и обыденное мышление — не говоря уже о рутинной заботе о том, куда я иду — стирается. Интерес обычно считается возвышающим, в то время как скука — изнуряющей, но, возможно, между ними есть более близкая связь, чем мы себе обычно представляем.

Специально для читателей моего блога Shnyagi.Net – по материалам сайта thewalrus.ca