Zular
Февральская революция ( 38 фото )
- в городе-герое Москве. Февраль-март 1917 года.
Итак, в начале 1917 года в Российской империи случилась величайшая геомонархическая катастрофа столетия: "неожиданно" и "на пороге победы" рухнул царский режим - началось с погромов булочных, потом разбили полицию - казачьи сотни отказались усмирять (станичникам эта доброта потом аукнется, но кто же знал, как говорится), а затем, затем случилось главное - армия вышла из повиновения. Сперва солдаты Петроградского гарнизона, а затем генералы на фронте. Царь отрекся, монархия пала. О причинах столь быстрого (на деле не такого уж и быстрого, и далеко не столь предопределенного) развала мы уже не раз говорили, обратимся же к дневникам современников этих событий.
Б. Никольский, один из ранних идеологов черносотенного движения, писал 28 февраля, -
...телефон уже не звонит ни к нам, ни от нас, и неизвестность о происходящем полная... я не вижу ничего сверхъестественного: полный хаос, Ходынка, и все решит организованная сила. В Петрограде и вообще в тылу ее нет. У мятежников ее нет. Это просто бунт черни, застигший всех врасплох. Ни плана, ни программы, ни идеи, ни руководства я не вижу. Плохо будет, когда подойдут верные войска...
Из наших окон все видно, как из ложи. Толпа трусливая, неорганизованная и присматривающаяся к безнаказанности. Солдаты бродят без оружия... выглядят самыми убогими запасными.
У нас под окнами убили черносотенную старуху, обличавшую бунтующих солдат.
Никольский, о котором мне давно хочется поговорить ("человек, который всегда давал фатально неверные прогнозы") был настроен достаточно оптимистично - в те дни "петроградская революция" его не слишком страшила. Не страшила она и народного социалиста, известного историка С. Мельгунова. 28 февраля 1917 года, -
...идет братание войск с народом, от умилительной, идиллической картины публика плачет. Сейчас присоединился к восставшим на Васильевском острове Финляндский полк, который долго отбивался. Все офицеры положили оружие, кроме одного капитана. Полковник и батальонный убиты...
Вышли на улицу. Толпа солдат, которые салютуют выстрелами. Едут автомобили, наполненные вооруженными солдатами и рабочими с красными флагами, которые встречаются криками «ура». Дальше число автомобилей увеличивается – десятками снуют легковые, грузовые, бронированные...
На льду солдаты, которые опровергают слухи, что идет какое-то пьянство.
Пошли по Невскому до Знаменской. По Садовой выезжает автомобиль, объявляющий, что за ним идут с музыкой вновь присоединившиеся три полка. Дикий энтузиазм. Затем встречаем с музыкой хорошо выстроенную юнкерскую школу. Перед Аничковым дворцом только один дворник. Какой-то интеллигентный рабочий держит речь толпе: «Нам не нужен Николай Романов и великие князья. Когда устроим свою власть, тогда придем сюда – пусть тогда выходят великие князья». Масса вооружена берданками, саблями, но не в большом количестве. Иногда с чердаков раздаются выстрелы, сейчас же начинается расстрел и обыск. Тут легко могут быть недоразумения, начинают палить во все стороны, а в публике начинается паника....
В Петербурге нет ни полиции, ни попов. Первый день русской революции прошел спокойно, а что будет дальше?
А дальше партия народных социалистов будет отстаивать углубление революции, отчаянно бороться с правым реваншем и пытаться убедить большевиков не захватывать власть. Никольский окажется на службе в красных (где его и расстреляют), а Мельгунова, на его счастье, из Советской России вышлют. После этих бурных событий он станет умнее и будет последовательно отстаивать невозможность каких-либо соглашений с партией Ленина-Сталина.
Но что же в Москве? Там, как и в остальной империи, все прошло не в пример спокойнее чем в Петрограде. Бесхитростный и очень добрый Н. Окунев, далекий от политики человек умеренных взглядов, 1 марта записал в свой дневник впечатления от московских событий, -
В первом часу дня пошел «куда все идут», т. е. к Думе. И, начиная еще от Лубянской площади, увидел незабываемую картину. По направлению к Театральной и Воскресенской площадям спешили тысячи народа обоего пола, а в особенности много студентов и учащихся. С высоты от Лубянского пассажа вдаль к Охотному ряду темнела оживленной массой, может быть, стотысячная толпа, И между пешеходами то и дело мчались в разных направлениях грузовые и пассажирские автомобили, на которых стояли солдаты, прапорщики и студенты, а то и барышни, и, махая красными флагами, приветствовали публику, а та, в свою очередь, восторженно кричала им «ура». Лица у всех взволнованные, радостные — чувствовался истинный праздник, всех охватило какое-то умиление. Вот когда сказалось братство и общность настроения. А я, стар уж что ли стал, чуть не плакал, сам не зная от чего, но, во всяком случае, не от «сжигания старых богов» и не от любви к новым, которых, по совести сказать, ни я, да и многое множество москвичей пока достоверно не знает. Опять на площадях кружки и среди них чтение каких-то листков. Но за общим гулом трудно разобрать, что там в них... И над всем этим волнующимся морем голов сияет великое солнце. Что оно — радуется этому движению или подсмеивается над ним, как над несбыточной мечтой? И сколько оно на своем веку перевидало таких «революций», и сколько еще увидит!..
Мороз трещит вовсю, и как только попадешь в тень от зданий, то чувствуешь его и оставляешь «позицию», так делают все, а если бы было тепло, то собрание народа было бы, может быть, в пять раз больше. Но и теперь его столько, сколько никогда не бывало. Настроение не падает, разъезды «революционных» солдат и студентов не прекратились и вызывают со стороны народа крики «ура», маханье шапками и платками. Необычайные картины: у солдат в одной руке ружье или шашка, а в другой красный флаг; или так: солдат и студент идут обнявшись, и у солдата флаг, а у студента ружье. На Театральной и Воскресенской площадях, на фонтанах, трамвайных станциях и на кучах снега густо засела молодежь, и где-нибудь на высокой точке обязательно торчит красный флаг. К Думе близко подойти невозможно, но видно, что у подъезда ее стоят пушки и шеренги солдат и, как говорит, они охраняют не Царское правительство, а занятия «революционного комитета», который целый день заседает в помещении Думы и сносится со старыми властями, с войском, с Госуд. Думой и с своими агентами — разбрасывающими, расклеивающими, читающими и говорящими своими словами новости и распоряжения. Я лично слышал одного такого, который, бегая по кучкам, торопливо восклицал: «Товарищи, погромы, безусловно, воспрещены, и если они начнутся, то их сделают переодетые городовые»…
...
Типичная картина тех дней - вооруженный саблей студент и туповатый солдат конвоируют "врага народа" - то ли переодетого жандарма, то ли какого-нибудь "известного на всю улицу" черносотенца.
Итак, в начале 1917 года в Российской империи случилась величайшая геомонархическая катастрофа столетия: "неожиданно" и "на пороге победы" рухнул царский режим - началось с погромов булочных, потом разбили полицию - казачьи сотни отказались усмирять (станичникам эта доброта потом аукнется, но кто же знал, как говорится), а затем, затем случилось главное - армия вышла из повиновения. Сперва солдаты Петроградского гарнизона, а затем генералы на фронте. Царь отрекся, монархия пала. О причинах столь быстрого (на деле не такого уж и быстрого, и далеко не столь предопределенного) развала мы уже не раз говорили, обратимся же к дневникам современников этих событий.
Б. Никольский, один из ранних идеологов черносотенного движения, писал 28 февраля, -
...телефон уже не звонит ни к нам, ни от нас, и неизвестность о происходящем полная... я не вижу ничего сверхъестественного: полный хаос, Ходынка, и все решит организованная сила. В Петрограде и вообще в тылу ее нет. У мятежников ее нет. Это просто бунт черни, застигший всех врасплох. Ни плана, ни программы, ни идеи, ни руководства я не вижу. Плохо будет, когда подойдут верные войска...
Из наших окон все видно, как из ложи. Толпа трусливая, неорганизованная и присматривающаяся к безнаказанности. Солдаты бродят без оружия... выглядят самыми убогими запасными.
У нас под окнами убили черносотенную старуху, обличавшую бунтующих солдат.
Никольский, о котором мне давно хочется поговорить ("человек, который всегда давал фатально неверные прогнозы") был настроен достаточно оптимистично - в те дни "петроградская революция" его не слишком страшила. Не страшила она и народного социалиста, известного историка С. Мельгунова. 28 февраля 1917 года, -
...идет братание войск с народом, от умилительной, идиллической картины публика плачет. Сейчас присоединился к восставшим на Васильевском острове Финляндский полк, который долго отбивался. Все офицеры положили оружие, кроме одного капитана. Полковник и батальонный убиты...
Вышли на улицу. Толпа солдат, которые салютуют выстрелами. Едут автомобили, наполненные вооруженными солдатами и рабочими с красными флагами, которые встречаются криками «ура». Дальше число автомобилей увеличивается – десятками снуют легковые, грузовые, бронированные...
На льду солдаты, которые опровергают слухи, что идет какое-то пьянство.
Пошли по Невскому до Знаменской. По Садовой выезжает автомобиль, объявляющий, что за ним идут с музыкой вновь присоединившиеся три полка. Дикий энтузиазм. Затем встречаем с музыкой хорошо выстроенную юнкерскую школу. Перед Аничковым дворцом только один дворник. Какой-то интеллигентный рабочий держит речь толпе: «Нам не нужен Николай Романов и великие князья. Когда устроим свою власть, тогда придем сюда – пусть тогда выходят великие князья». Масса вооружена берданками, саблями, но не в большом количестве. Иногда с чердаков раздаются выстрелы, сейчас же начинается расстрел и обыск. Тут легко могут быть недоразумения, начинают палить во все стороны, а в публике начинается паника....
В Петербурге нет ни полиции, ни попов. Первый день русской революции прошел спокойно, а что будет дальше?
А дальше партия народных социалистов будет отстаивать углубление революции, отчаянно бороться с правым реваншем и пытаться убедить большевиков не захватывать власть. Никольский окажется на службе в красных (где его и расстреляют), а Мельгунова, на его счастье, из Советской России вышлют. После этих бурных событий он станет умнее и будет последовательно отстаивать невозможность каких-либо соглашений с партией Ленина-Сталина.
Но что же в Москве? Там, как и в остальной империи, все прошло не в пример спокойнее чем в Петрограде. Бесхитростный и очень добрый Н. Окунев, далекий от политики человек умеренных взглядов, 1 марта записал в свой дневник впечатления от московских событий, -
В первом часу дня пошел «куда все идут», т. е. к Думе. И, начиная еще от Лубянской площади, увидел незабываемую картину. По направлению к Театральной и Воскресенской площадям спешили тысячи народа обоего пола, а в особенности много студентов и учащихся. С высоты от Лубянского пассажа вдаль к Охотному ряду темнела оживленной массой, может быть, стотысячная толпа, И между пешеходами то и дело мчались в разных направлениях грузовые и пассажирские автомобили, на которых стояли солдаты, прапорщики и студенты, а то и барышни, и, махая красными флагами, приветствовали публику, а та, в свою очередь, восторженно кричала им «ура». Лица у всех взволнованные, радостные — чувствовался истинный праздник, всех охватило какое-то умиление. Вот когда сказалось братство и общность настроения. А я, стар уж что ли стал, чуть не плакал, сам не зная от чего, но, во всяком случае, не от «сжигания старых богов» и не от любви к новым, которых, по совести сказать, ни я, да и многое множество москвичей пока достоверно не знает. Опять на площадях кружки и среди них чтение каких-то листков. Но за общим гулом трудно разобрать, что там в них... И над всем этим волнующимся морем голов сияет великое солнце. Что оно — радуется этому движению или подсмеивается над ним, как над несбыточной мечтой? И сколько оно на своем веку перевидало таких «революций», и сколько еще увидит!..
Мороз трещит вовсю, и как только попадешь в тень от зданий, то чувствуешь его и оставляешь «позицию», так делают все, а если бы было тепло, то собрание народа было бы, может быть, в пять раз больше. Но и теперь его столько, сколько никогда не бывало. Настроение не падает, разъезды «революционных» солдат и студентов не прекратились и вызывают со стороны народа крики «ура», маханье шапками и платками. Необычайные картины: у солдат в одной руке ружье или шашка, а в другой красный флаг; или так: солдат и студент идут обнявшись, и у солдата флаг, а у студента ружье. На Театральной и Воскресенской площадях, на фонтанах, трамвайных станциях и на кучах снега густо засела молодежь, и где-нибудь на высокой точке обязательно торчит красный флаг. К Думе близко подойти невозможно, но видно, что у подъезда ее стоят пушки и шеренги солдат и, как говорит, они охраняют не Царское правительство, а занятия «революционного комитета», который целый день заседает в помещении Думы и сносится со старыми властями, с войском, с Госуд. Думой и с своими агентами — разбрасывающими, расклеивающими, читающими и говорящими своими словами новости и распоряжения. Я лично слышал одного такого, который, бегая по кучкам, торопливо восклицал: «Товарищи, погромы, безусловно, воспрещены, и если они начнутся, то их сделают переодетые городовые»…
...
Типичная картина тех дней - вооруженный саблей студент и туповатый солдат конвоируют "врага народа" - то ли переодетого жандарма, то ли какого-нибудь "известного на всю улицу" черносотенца.
Взято: Тут
0