ЛИЧНЫЙ ОПЫТ«Я думала, мне всё привиделось»: Я живу ( 6 фото )

Почему подросткам бывает трудно попросить о помощи

КОГДА ЧЕЛОВЕК НАЧИНАЕТ ЗАМЕЧАТЬ У СЕБЯ СИМПТОМЫ психического расстройства, ему часто не верят — пытаются списать его самочувствие на усталость или лень. Особенно часто такое происходит с подростками — считается, что тинейджеры в принципе эмоционально нестабильны, поэтому на их проблемы не стоит обращать внимания. Наша героиня (она представилась Роной) рассказывает, как в подростковом возрасте столкнулась с шизоаффективным расстройством и почему долгое время пыталась закрывать на него глаза.


ЮЛИЯ ДУДКИНА


Когда мне было двенадцать лет, в моей голове появился голос. Он звучал в те моменты, когда я была сильно взволнована или расстроена. Начинал критиковать мои поступки, унижать меня. Повторял: «Ты поступила плохо, ты не достойна жизни». Иногда просто посылал меня на три буквы — долго, методично твердил: «Иди на ***, иди на ***», — и так по несколько суток подряд. Это не было похоже на слуховую галлюцинацию. Я понимала, что кроме меня этот голос никто не слышит. Скорее это напоминало мысли в голове, но они были одновременно и мои, и не мои. Словно я раздвоилась. Я пыталась отвечать этому мысленному голосу: «Ты не прав, отстань, я не согласна». Но он был очень настойчив.

Многие люди мысленно разговаривают сами с собой, в этом нет ничего особенного. Я думала, что этот голос — просто часть моего внутреннего диалога. Мне казалось: наверное, я так сильно ненавижу сама себя, что постоянно матерюсь и критикую собственные поступки. И, хотя этот голос появлялся внезапно и я не могла избавиться от него по собственному желанию, я всё время говорила себе: «Это просто беспорядок в мыслях. У любого в голове творится то же самое».

Одновременно с этим моё восприятие реальности изменилось. Мне стало сложно контролировать эмоции — даже незначительные поводы могли вывести меня из себя, довести до слёз. Школьный материал усваивался очень плохо, приходилось прилагать огромные усилия, чтобы справиться с несложными задачами, и я страшно уставала. Казалось, все вокруг смотрят на жизнь проще, веселее. А я как будто непрерывно проходила какое-то сложное испытание. Я чувствовала, со мной что-то происходит. Я боялась, что однажды среагирую на что-то слишком бурно, например сяду посреди улицы и начну громко рыдать. Приходилось каждую минуту держать себя в руках, наблюдать, что делают окружающие, как они реагируют на разные события, и мимикрировать, чтобы никто не понял, что эмоции мне не совсем подвластны. Периодически я задумывалась о суициде. Но потом останавливала себя: «Бедная мама, как она будет жить, если меня потеряет?»

Казалось, все вокруг смотрят на жизнь
проще, веселее. А я как будто непрерывно проходила какое-то сложное испытание.
Я чувствовала, со мной что-то происходит

Дома я о своих проблемах не рассказывала. У нас с мамой неплохие отношения, я знаю, что она меня любит. Много раз она говорила, что готова принять меня любой, что бы ни случилось. Но в нашей семье четверо детей. Папа постоянно работает, мама пытается сделать так, чтобы все были сыты, одеты и физически здоровы. Поговорить с кем-то по душам совершенно невозможно — все силы родителей уходят на решение первостепенных задач. Мне казалось, что мои трудности могут подождать. К тому же в нашей семье не принято обсуждать психические заболевания. Если кто-то сломал ногу или заболел раком — это серьёзно. Всё остальное — это «лень» и «дурное настроение». Я не могла даже представить, как рассказываю родным о своём состоянии. Мне казалось, никто не воспримет это всерьёз.

На самом деле я и сама часто говорила себе, что мои проблемы ничем не отличаются от проблем моих ровесников. Кругом говорили о «подростковых трудностях» и переходном возрасте. Учителя в школе постоянно твердили об экзаменах, все одноклассники нервничали, уставали. В какой-то момент в моде были депрессивные статусы в соцсетях и картинки. Глядя на других, я думала, что со мной происходит всё то же самое: гормоны, усталость, экзамены. Создавалось впечатление, что тинейджерам положено страдать. Чтобы как-то облегчить своё состояние, я пробовала йогу, медитации, спорт. Физические нагрузки действительно помогали, но ненадолго — после тренировок настроение повышалось, но эффект вскоре испарялся.

Окончив школу, я попробовала продолжить учиться, но мне не понравился ни сам университет, ни преподаватели. Я бросила занятия и устроилась на работу. Оказалось, что зарабатывать деньги мне намного интереснее. Я работала кассиром-администратором в компании: встречала клиентов, улыбалась, делала им сок. Мне это по-настоящему нравилось. Иногда я возвращалась домой в плохом настроении, совсем без сил. Но потом вспоминала о постоянных клиентах, их любимых напитках, которые я уже выучила наизусть, и начинала улыбаться. Я решила, что, может быть, мне и не нужно образование — мне хочется быть бариста.


Правда, родители не оценили мой выбор. Так вышло, что сами они в своё время не получили высшего образования и теперь очень хотели, чтобы у меня было то, чего не было у них. Они постоянно говорили: «Что, теперь всю жизнь будешь соки выжимать?» Дома мы постоянно ругались, так что возвращаться с работы мне не хотелось, я часто оставалась допоздна. Это было тяжёлое время, и примерно тогда у меня начались галлюцинации.

Однажды я вернулась домой поздно и отправилась на кухню разогреть себе ужин. Краем глаза я увидела в коридоре бабушку — она шла в мою сторону. Я подумала: «Сейчас мы с ней чаю попьём, поболтаем». Налила воды в чайник и тут вспомнила, что бабушка умерла почти полгода назад. Я не призналась сама себе, что это была галлюцинация. Подумала: «Бывает, привиделось. Устала». В следующие месяцы у меня перед глазами начали плыть пол и стены. Казалось, что кафель уезжает из-под ног, узоры на обоях двигаются. И каждый раз я говорила себе: «Голова кружится, опять я переборщила с кофе».

В моём поле зрения появлялись несуществующие животные и люди. Как-то раз я пришла на автобусную остановку и, пока закуривала, краем глаза увидела неподалёку какую-то женщину. Я повернулась в ту сторону — никакой женщины не было. Иногда мимо меня пробегали собаки или кошки — когда я пыталась проследить за ними взглядом, выяснялось, что на самом деле их не было. Мне всегда казалось, что галлюцинация — это что-то стабильное, понятное. То, что ты видишь прямо перед собой на протяжении какого-то времени. Я не думала, что мои видения можно назвать галлюцинациями — они всегда были где-то на периферии, сбоку от меня. Так что я успокаивала себя: «Тень промелькнула» или «Просто показалось».

Краем глаза я увидела в коридоре бабушку — она шла в мою сторону. Я подумала: «Сейчас мы с ней чаю попьём, поболтаем». Налила воды в чайник и тут вспомнила, что бабушка умерла почти полгода назад

Эти «видения» не доставляли мне серьёзных неудобств. Но вот общее состояние ухудшалось. У меня начала часто идти кровь из носа, я теряла сознание. Я обошла всех врачей в районной поликлинике, но серьёзных проблем со здоровьем не нашлось. Мне дали листочек с адресом ближайшей психиатрической клиники — предложили обратиться туда за консультацией. Но я решила подождать.

Я становилась всё более подавленной, усталость накапливалась. Денег не было, с работы уйти я не могла, на меня давило то, что я не оправдывала родительских ожиданий. Это был замкнутый круг. Однажды в метро я подумала, что больше не могу жить. Моё решение было импульсивным — просто, стоя на платформе, я вдруг почувствовала, что страшно устала и хочу всё закончить разом. Я подошла к самому краю, когда незнакомый мужчина крепко схватил меня за руку и дёрнул обратно. Он ни слова не сказал, только очень сильно вцепился в меня — так, что даже остались синяки.

На следующий день я решила: пора обратиться к специалисту. Нашла листочек с адресом, который мне вручили в поликлинике, и пошла. По дороге я думала: «Вдруг окажется, что со мной всё в порядке? Вдруг я всё себе надумала?» Мне было страшно услышать, что я просто лентяйка и трачу время врача. Даже теперь, когда я чуть не покончила с собой, я не была до конца уверена, что имею право обратиться за помощью.


Дежурный врач внимательно выслушала меня, спросила, какая у меня ситуация дома и на работе. Достала из своей тумбочки таблетки — антидепрессанты и транквилизаторы — и дала мне. Она сказала, что мне нужно начать их пить прямо сейчас, а через некоторое время зайти к ней снова. Когда я пришла на повторный приём, она сразу отправила меня к заведующей. Перед её кабинетом сидела огромная очередь из пациентов. Мне стало не по себе: мало ли, вдруг кто-то из них опасен? Но в основном они казались спокойными, кто-то улыбался — это были такие же люди, как я.

В кабинете у заведующей я снова рассказала о своих обмороках, подавленном состоянии, о том, что мне мерещатся животные и люди. Правда, о том, что я чуть не оказалась под поездом, я почему-то умолчала. Зато призналась, что могу выпить очень много алкоголя, чтобы забыть о своих проблемах, и что сама наношу себе повреждения. Она позвонила по нескольким номерам, спросила у кого-то: «Есть свободные места?» Дальше она долго молча смотрела на меня, а потом спросила: «Суицидальные мысли есть?» Я кивнула, и она сказала: «Идём».

Мы вместе пришли к психиатру, и тут я разревелась. Я наконец-то поняла: кажется, теперь мне помогут. Никто не ставит мои слова под сомнение. Я не притворялась, не раздувала из мухи слона. Я действительно имела право сюда прийти. Я так долго жила в напряжении, постоянно убеждала себя, что со мной всё в порядке, и вот теперь я наконец могла перестать это делать.

Мы вместе пришли к психиатру,
и тут я разревелась. Я наконец-то поняла: кажется, теперь мне помогут. Никто
не ставит мои слова под сомнение

Сначала мне сказали, что у меня депрессия. Но в своей медицинской карте я увидела код заболевания по МКБ и посмотрела его в интернете. Так я узнала, что у меня шизоаффективное расстройство. Позже я выяснила, что врачи часто сначала озвучивают пациентам более «мягкий» диагноз — чтобы избежать лишних волнений. Дома я тут же обзвонила друзей. Мне хотелось сообщить всем, что я не «обманщица»: у меня «настоящая» проблема и теперь это официально. Маме я тоже рассказала. Она удивилась и спросила: «Почему же ты молчала?» Ещё начала сомневаться: «Может, ты восприняла что-то слишком близко к сердцу?» Это меня очень обидело. Когда домой пришла старшая сестра, стало ещё хуже. Она открыла страницу в Википедии и начала зачитывать симптомы: «Бред, галлюцинации… У тебя что, бред? Нет бреда? Вот видишь, значит, это какая-то ерунда».

Меня определили в дневной стационар, и я стала каждый день приходить и получать таблетки. Хотя это занимало всего пятнадцать минут, иногда я проводила в клинике по три часа — мне там нравилось. Я знала, что рядом со мной врачи и лекарства. Если со мной что-то случится, мне тут же помогут. Я рассматривала пациентов и понимала, что я не единственная, кто через это проходит.

Однажды, когда я сидела в очереди к врачу, в коридоре появился мужчина с музыкальной колонкой. У него постоянно играла одна и та же дурацкая мелодия. Он сказал мне «Кс-кс», а потом стал подсаживаться к каждой женщине и пытаться с ней флиртовать. Никто не прогонял его — все подумали, что лучше не трогать человека в таком состоянии. А потом выяснилось, что он даже не был пациентом — это был просто рабочий, который что-то ремонтировал в клинике. Иногда мне начинало казаться, что внешний мир не более «нормальный», чем мир клиники.


И всё-таки некоторых людей я по привычке опасалась — например, мужчину, который вслух говорил сразу с несколькими невидимыми собеседниками. Или женщин, которые часами молча смотрели в пол. Я не чувствовала по отношению к ним вражды или брезгливости. Просто понимала, что они существуют в своём мире и, возможно, не всегда контролируют свои действия.

Дома я часто пыталась найти в интернете информацию о своём диагнозе, но её оказалось немного. Если о депрессии в интернете миллион историй, рассуждений и экспертных мнений, то о моём диагнозе на русском языке написано очень мало. Зато я нашла много статей о том, какими бывают голоса в голове, почему люди их слышат и как отличить их от собственных мыслей. Оказалось, если быть внимательнее, замечать манеры и интонации, можно всегда понять, в какой момент мысль принадлежит тебе, а в какой — является симптомом.

Пока я пила таблетки и ходила к психотерапевту в клинике, мне становилось лучше. Голос в голове больше не появлялся, мне реже стало «мерещиться». Настроение начало стабилизироваться. Правда, каждый раз, когда я приходила на кухню за лекарствами, мама спрашивала: «Что, ты всё ещё продолжаешь их пить?» Как будто это был какой-то каприз, что-то, от чего я могу отказаться. Я видела, что её нервировало моё лечение, и сама переживала из-за этого. Так, пропив курс медикаментов, я перестала появляться в клинике и на время забросила лечение.

Я сильно переживаю, когда родители
не одобряют мои действия. Так получилось и с таблетками — наверное, я бы не бросила их пить, если бы не боялась расстроить маму

К тому моменту я уже успела поступить в другой институт, снова начала учиться. Но без таблеток я вернулась в то же состояние — появились суицидальные мысли, ужасная тоска. На фоне всего этого я стала злоупотреблять алкоголем, а он плохо влияет на нервную систему. Снова начались галлюцинации. Недавно я переходила дорогу и краем глаза увидела машину, которая ехала в мою сторону. Я повернулась — машины не было.

Пока я ходила на психотерапию, я поняла, что очень зависима от мнения родителей. Часто, когда мы спорим, они говорят: «Тебе плевать на нас, ты не слушаешь, что мы говорим». На самом деле, даже если я иду им наперекор, я очень сильно переживаю, когда они не одобряют мои действия. Так получилось и с таблетками — наверное, я бы не бросила их пить, если бы не боялась расстроить маму.

Сейчас я снова начала принимать лекарства, но пока не понимаю, начали ли они мне помогать. Чтобы прийти в себя, я взяла академический отпуск. Теперь мама намекает, что я обратилась в клинику, только чтобы «откосить от учёбы». С одной стороны, мне обидно, я ведь знаю, что это неправда. С другой — я до сих пор спрашиваю себя: а вдруг и правда?

Мне нравится заниматься активизмом: рассказывать людям о себе, просвещать, участвовать в мероприятиях против стигматизации ментальных заболеваний. Но каждый раз я прихожу домой и понимаю: у меня не получается объяснить что-то о себе даже самым близким людям. Зачем тогда пытаться говорить со всеми остальными? В такие моменты опускаются руки.