Про стабильность в СССР ( 1 фото )

Кадр из фильма «Служебный роман».

Меня часто упрекают, что концентрируюсь исключительно на недостатках СССР. Ну если конечно многочисленные системные дефекты можно назвать таким мягким словом, как «недостатки». Но хорошо, давайте сегодня поговорим о т.н. достоинствах. Одна из главных – это, видимо, пресловутая советская стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Итак.

Что такое, эта пресловутая уверенность в завтрашнем дне? Советский человек был уверен, что никогда не попадёт под машину – ни он, ни его родные? Советский человек был уверен, что его никогда не ограбят? Он был уверен, что не начнётся война? Или в то, что рядом с его домом не произойдёт какая-нибудь техногенная катастрофа?

На все эти вопросы вопрос един – нет. Такой уверенности у советского человека не было и быть не могло. Советские люди точно также, как и во всём мире попадали в аварии и даже гибли, они разбивались вместе с самолётами и поездами, гибли во время техногенных аварий. Советских людей грабили и убивали бандиты. Что касается войны, то советский человек ничего так не боялся, как начала новой войны, про возможность которой ему регулярно каркал советский агитпроп.

Да и без этих карканий, достаточно было обернуться назад, чтобы увидеть, что вся история СССР – это история война. Начиная от Гражданской, затем войны с поляками, затем инцидентом на Халкин-Голе, гражданской войны в Испании, войной с Финляндией, разумеется Второй мировой войной, в которую СССР вступил 17 сентября 1941 года сперва как союзник Германии (https://germanych.livejournal.com/332927.html), а через два года оказался жертвой нападения. После Второй мировой, оставившей навсегда шрам на теле нации, СССР периодически ввязывался в разные локальные войны: Корейская война, Вьетнамская война, конфликт с Китаем на полуострове Даманский, ввод советских войск в Афганистан. А кроме того ещё события в Венгрии и Чехословакии, которые также не обходились без советских войск и т.д. и т.п. Нет, чего-чего, а новой войны советский человек боялся всегда и никакой уверенности в завтрашнем дне на этот счёт у него не было.

Так что это за уверенность в завтрашнем дне? Что успокаивало советского человека и вносило в его душу нечто вроде нирваны?

Работа и жильё – вот базовые составляющие пресловутой советской стабильности и уверенности в завтрашнем дне.

Советский человек был уверен, что чего бы там ни происходило, если уж он ходит на какую-то работу, то будет там работать вплоть до пенсии, если только сам не пожелает уволиться. Как бы плохо он ни работал, как бы не прогуливал – его не уволят. А, следовательно, у него всегда, вплоть до самой пенсии, будет зарплата. Пусть даже работа будет совсем плохой, а зарплата очень маленькой – но она будет выдаваться ему стабильно.

И что касается жилья. Что бы ни случилось, советский человек был уверен, что то жильё, в котором он обитает в настоящий момент, он не потеряет. А если даже вдруг по каким-то там планам – на которые он, правда, повлиять никак не мог – его выселят (скажем, дом идёт под снос), ему предоставят другое жильё.

Хорошо это или плохо? В принципе, с точки зрения конечного человека, это безусловно хорошо. Если сегодня человек даже на пять лет вперёд не может предсказать, что не окажется уволенным (по самым разнообразным причинам), то советский человек мог ещё в молодости поступить, скажем, на завод, и знать, что будет там работать до самой пенсии. А в условиях условной стабильности советских цен на основные продукты питания, товары и услуги, советский человек мог составлять очень долговременные планы на свою будущую жизнь.

Может ли современный молодой человек, скажем, лет 25, устроившись на какую-то работу, спрогнозировать, что и через 30 лет будет работать на этом же самом месте, и не потеряет никогда в зарплате, а, пожалуй, она даже немного подрастёт? Нет, современный молодой человек такого спрогнозировать не может. Скорее наоборот, для него аксиомой является, что он не знает, что с ним будет через 30 лет, какова будет его зарплата и что он сможет на неё купить.

То же и с квартирой. Конечно, в таких советских городах, как Москва, и, возможно, ещё нескольких статусных, совсем уж асоциальные элементы могли быть выселены из занимаемой жилплощади и отправлены за 101 километр. Но, во-первых, это надо было очень уж опуститься, а, во-вторых, даже за пресловутым 101-м километром выселенного всё равно наделяли какой-то жилплощадью.

Городская жилплощадь никогда не принадлежала советским людям (кроме очень незначительных в процентном отношении случаев кооперативного жилья и частных домов в городках, которые ещё не застроены многоэтажками). Однако при этом само течение советской жизни было таково, что в государственной – то есть не своей – квартире советский человек жил с сознанием, что это в самом деле его квартира (отсюда, кстати, и фантазии современной школоты, наслушавшейся сказок, что в СССР людям квартиры давали бесплатно – на самом деле квартиры не давали в собственность, а просто заселяли в них).

Это два очень сильных успокоительных наркотика. Человек знает, что у него всегда есть работа, а, значит, и стабильная зарплата, а также то, что жильё, в котором он живёт, если только он совсем уж сильно не накосячит, то есть не войдёт в прямой конфликт с законом, останется за ним вплоть до его смерти.

Но что давало обществу в целом такая стабильность? А оказывается, стабильность этого рода резко снижала стимул к качественному выполнению своих должностных обязанностей. Если человек знает, что он фактически до самой пенсии обеспечен работой, а, стало быть, и ежемесячной зарплатой, то качественно работать он будет не из-за опасений, что его могут уволить, как не справляющегося, а лишь по собственному порыву души. Скажем, если человек сам сознательно решает хорошо работать, он будет хорошо работать. А если он решает работать тяп-ляп, от перекура до обеда – никто ему помешать не может. Других стимулов воздействия нет. Только личная сознательность. Нечего и говорить о том, что пресловутых «сознательных» в СССР было куда меньше, чем всех остальных. Основная же масса конечно не забивала совсем уж болт на работу, но и не сильно надрывалась. А были и такие – их конечно было не большинство, но всё же – кто только приходил на работу, но работал только для виду, то есть в основном сачковал.

Разберём следующий случай. Допустим есть некое структурное подразделении в учреждении (пусть для простоты фантазирования это будет отдел, показанный в фильме «Служебный роман»), в котором работает N сотрудников. Пускай имеется X < N сотрудников, который работают очень качественно и самоотверженно. Пусть также есть Y < N сотрудников, которые работают только для видимости, постоянно не сдают отчёты в срок, часто делают ошибки в отчётах (потому что не хотят точно всё посчитать) и т.п. И, наконец, есть Z < N сотрудников, которые работают стабильно и неплохо – не так великолепно, как X, но и не так плохо, как Y.

В начале эксперимента примем, что X = Y, а Z = N – X – Y и при этом Z составляет 80% списочного состава (т.е. X и Y – по 10% соответственно). Теперь запустим таймер, скажем, на один год и посмотрим, что получится. Вопрос: как изменится пропорция между X, Y и Z, если предположить, что за это год никто не уволился и не был нанят дополнительно?

Очевидно, что Y начнёт увеличиваться, за счёт притока к нему сотрудников из группы Z, а X начнёт уменьшаться, за счёт оттока сотрудников в группу Z. В итоге через год может получиться что-то вроде:

X – 5%
Y – 20%
Z – 75%

А ещё через год ситуация будет выглядеть скорее всего вот так:

X – 0%
Y – 30%
Z – 70%

А потом и вот так:

X – 0%
Y – 50%
Z – 50%

А в итоге стремиться к следующей ситуации:

X – 0%
Y – 100%
Z – 0%

Почему именно так, а не иначе? Почему не станет уменьшаться число Y в пользу X или хотя бы не стабилизируется начальная пропорция хороших, средних и плохих? Да потому, что люди не дураки. Если хорошо работающий сотрудник видит, что за соседним столом сидит лодырь, но точно также стабильно получает точно такую же зарплату и никто его не увольняет, то хорошо работающий теряет мотивацию к качественному труду и начинает работать хуже. А тот, кто работал средне, начинает работать совсем плохо. То есть в условиях стабильной зарплаты и невозможности уволить плохо работающего сотрудника, лентяи начинают навязывать свою модель поведения всему коллективу в целом. Как итог – весь коллектив начинает работать всё хуже и хуже. И какая-нибудь условная Людмила Прокофьевна Калугина начинает замечать, что в магазинах часто бывают перебои, потому что лодыри неправильно запланировали выпуск продукции. Положим, Людмила Прокофьевна сильно упрощает, и перебои не одних лентяев-плановиков рук дело, но и их тоже.

В СССР однако, не на всех видах работа была стабильная зарплата – которая называлась повременной, то есть выплачиваемой за отработанное время, а не за результат. Были и работы, на которых выплачивалась сдельная (во всех её видах) зарплата. То есть зарплата, которая начислялась работнику не за то, что он только пришёл на работу к 9 и ушёл в 18, а за то, сколько изделий он за это время изготовил. Кажется, это выход из предыдущей ситуации. Ведь если человек заинтересован в том, что чем больше изделий он изготовит за смену, тем выше будет его зарплата в месяц. Однако заинтересован-то он в количестве, а не в качестве. Да и, как выяснилось, далеко не все были заинтересованы в том, чтобы увеличивать выработку. И снова всему виной – советская стибильность в плане невозможности потерять работу.

Как же это работало? Рассмотрим самый простой случай. В бригаде все рабочие имеют план выработки, пропорциональный общему числу работников в бригаде. Допустим каждый должен на станке вытащить 100 деталей Д1 за смену. Допустим, за каждую деталь рабочему платят SD/100 рублей, где SD – условный заработок за смену. Чтобы получить за день SD рублей, рабочий выточить 100 деталей, а если он выточит дополнительно N деталей, то общая оплата за смену должна составить SD + N*SD/100 рублей. То есть увеличивая выработку N, рабочий увеличивает и свои общий итоговый заработок. Это конечно интереснее, чем протирать штаны на повремёнке. Но законы психологии толпы справедливы и для такой оплаты труда. Кому-то выточить 100 деталей, а потом ещё N деталей (скажем, 10, а то и 20) – плёвое дело, для кого-то N не превысит 2-3 деталей, кто-то 100 деталей за смену сделает с трудом, а кто-то и до 100 не будет дотягивать. А что такого? Ну не получит он в итоге за смену (вернее за месяц по совокупности всех смен) то, что ему причитается по плану, ну получит меньше. «А я звёзд с неба не хватаю, мне и так хорошо» – объяснит он самому себе. С другой стороны, тот рабочий, который сильно перевыполняет план, видит, что отстающий по прежнему работает с ним, его не увольняют, а плановая выработка и расценки остаются прежними, то есть он, перевыполняя план, должен частично компенсировать недовыполнение плана отстающими. И включаются те же самые демотивационные механизмы, что и в предыдущем случае.

Правда при сдельной оплате всё же демотивация работы происходит не только из-за наличия ленивых и отстающих. Сам по себе план точно также дмотивирует. Как это происходило в СССР? Дело в том, что планы всегда увеличивались – от года в год, от пятилетки к пятилетки. Плановый отдел завода замечал, что рабочие постоянно перевыполняют план, скажем, на стабильные 20 дополнительных единиц продукции с человека за смену. С одной стороны, это хорошо. Но, с другой, им же надо дополнительно это оплачивать. Тогда в цех шли нормировщики и проверяли по времени, сколько единиц продукции нужного качества в единицу времени может сделать рабочий. А потом персматривали норму за смену. Как правило – в сторону увеличения. В итоге если до пересмотра нормы рабочий должен был сделать 100 деталей, чтобы получить SD рублей за смену, то затем, скажем, уже 110 единиц и т.д. В какой-то момент наступал просо предел, когда он мог за смену и выполнять, и перевыполнять план. Что он тогда делал? Да просто снижал качество, чтобы успеть выполнить план и перевыполнить его, то есть заработать больше. А кроме того, и отстающие, которых становилось всё больше, мотивировали передовиков не перерабатывать (иногда могли и морду набить), обманывать нормировщиков и т.д. То есть происходило точно такое же ухудшение качества работы в целом.

А уволить никого было нельзя. Ведь рабочие же работают, трудятся, как их уволить? Советская стабильность. В пиковых ситуациях могли перевести на менее квалифицируемую, а, стало быть, и менее оплачиваемую работу. Ну вот как пресловутого хрестоматийного Афоню в известной комедии за его художества в итоге перевели из слесарей в разнорабочие. Это всё, что могли с ним сделать. По Афоне он ударило конечно. Но ударило косвенно. Он не потерял квартиры, он не потерял стабильной ежемесячной зарплаты. Она правда стала поменьше – но незначительно. Слесарь в ЖЭКе и так получал очень мало. Но зато слесарь имел приработок в виде «трояков», которые он собирал с жильцов. Разнорабочий такого дополнительного лёгкого приработка был уже лишён. Это и обидело Афоню. То есть на него смогли воздействовать только за рамками советской стабильности. Ударили рублём – не по-советски, а, просто отрезав ему возможности незаконного заработка. А в другой ситуации перевод на худшую работу по такому, как Афоня, вообще никак не ударил бы.

И вот получается, что казалось бы хорошая для человека история – наличие работы, которую никак нельзя потерять и стабильной зарплаты, а также наличие жилья, которого тоже никак нельзя потерять, в итоге в СССР из года в год, то пятилетки к пятилетке приводило к постепенному и повсеместному ухудшению качества труда. А что такое качество труда? Это качество конечно продукции. Так что увеличивающийся год от года брак, изделия плохого качества или постоянные перебои – это одно из следствий советской стабильности.

Палка о двух конца, как говорится. С одной стороны – стабильность, с другой – ухудшение качества жизни советских людей.