Почему я не полюбил русскую живопись ( 3 фото )

До сих пор ко мне в блог приходят сумашедшие, защищающие художника Верещагина от русофобских нападок. Значит, выставка ещё не закрылась. А вот по поводу картины Сурикова высказалась только одна дура, регулярно объясняющая мне, что я не прав. На этот раз было особенно феерично, потому что она сказала «мы», имея в виду себя и покойного живописца Сурикова. По этому поводу мне в голову пришло несколько интересных мыслей, которыми я поделюсь с читателями моего ЖЖ позже, после возвращения из России, а пока...


В связи с вопросом принципиальной вопрошательницы, я подумал: каким, собственно, путём сформировалось моё отношение к русской живописи? Из чего складывались мои взгляды?

В начале юных лет я черпал информацию о мире живописных изображений с цветных вкладок журналов «Огонёк» и «Работница». «Работница» в основном просвещала насчёт мировых «образов красоты», софроновский же «Огонёк», естественно, предлагал понюхать родную портянку: шышкин-пышкин, репин-морковкин и так далее, вплоть до Флавицкого.

В особой чести у меня, школьника младших классов, был, естественно, Карл Брюллюв с его роскошными дамами на фоне роскошных лошадей, плюс сногсшибательный «Последний день Помпеи», который у меня даже лежал одно время под стеклом на письменном столе. Мне ужасно нравилось, казалось дико драматично и вообще – шедевр. Кончилось моё увлечение Брюллювым в целом и этой картиной в частности походом в Русский Музей в Ленинграде. Мне тогда было тринадцать лет. Картина про Помпеи висела в огромном зале, между полотном Семирадского «Фрина на празднике Посейдона» и «Поклонением медному змию» Бруни.

И вот, стоя перед двумя гигантами – «Последним днём Помпеи» и «Поклонением медному змию», я почувствовал, что «Поклонение» мне не нравится. Было скучно на него смотреть. «Помпеи» были просто вау, улёт, а «Поклонение»... И я задумался. В принципе, и там и там ночь, разрываемая молниями. И там и там обнажённые тела гибнущих людей. И там и там драматизм зашкаливает, да и написано и там и там очень реалистично. Но воздействие картин различное. В чём дело? А дело было просто в том, что картина Бруни плохая, а Брюллюва – хорошая. Мне бы на том и остановиться, но я пошёл думать дальше.

Раймон Радиге как-то сказал, что механизм воздействия шедевра надо изучать по произведениям искусства, шедеврами не являющимися. Так и я изучил «Помпею» по «Медному змию». Я понял механизм воздействия картины Брюллюва, увидел, как он заставляет меня, зрителя, расстрогаться. Эффекты «Последнего дня» оказались театральными. Это была постановка, совершенно нереалистическая. Свет, направляемый на ключевые мизансцены, чистая одежда, отсутствие царапин и прочих раздражающих мелочей... Театр! Очень красивый, впечатляющий, но всего лишь театр. Стало ясно, что натурщики сейчас встанут, заговорят на неаполитнском диалекте и пойдут есть спагетти. Брюллюву это не в упрёк, он прекрасный художник и отличный бизнесмен. Но на меня его предумышленность перестала действовать.
Там же рядом висела картина Семирадского, которая мне понравилась гораздо больше, потому что, по-первых, там в центре была красивая эксгибиционистка, во-вторых, очень приятное летнее освещение. Потом я такие световые эффекты наблюдал у Поленова, тоже очень умелого салонного художника.


Другая культовая для советских людей картина – «Явление Христа народу» Александра Иванова – мне тоже нравилась лишь до того момента, пока я не увидже её вживую. Оказалось, это очень большая, бестолковая, скучная картина с кучкой грубо намазанных натурщиков на переднем плане. Пейзаж вдалеке в самом деле красив, но толкающиеся у самой рамы картины не то цыгане не то татары портят всё впечатление, а «грядущий Христос» попросту никакой. Ну, бредёт какой-то грустный человек по дороге, ну и что? Я был ужасно разочарован и решил послушать экскурсовода. Но экскурсовод выступил в жанре «рассказ по картинке», такие сочинения мы в школе писали каждую четверть. Это было ещё скучнее, чем разглядывать полотно.

Кстати, в то же посещение я понял, что Суриков плохой художник. Я почти сорок минут потратил на «Взятие Сибири Ермаком», разыскивая на картине Сибирь и Ермака. Это просто мазня, без внятной композиции, с плохими цветами и небрежными неточными мазками. Одна картина Сурикова мне всё же понравилась, да и до сих пор нравится. Это «Меньшиков в Берёзове». Сильная вещь, свидетельствующая, что Суриков был не бездарь (как это могло показаться по другим его работам), а халтурщик. Он мог писать хорошо, но не считал это нужным. А что? Пипл хавает, и ладно. В общем, Суриков талантливый, но плохой художник.


Шишкина же плохим художником не назовёшь, но и он неинтересный. Все его пейзажи лишены воздуха. Там свет и краски, и чуть ли не каждая иголочка выписана на сосне, но мне-то что? Когда я иду по сосновому лесу в Солотче, я вижу окружающее совсем не таким, как картине Шишкина. И мне становится ясно, что академик Шишкин свои пейзажи не увидел, а придумал – из головы. Другими словами, это не реализм. Это такая визуальная фантазия – и было бы хорошо, если бы фантазия не подделывалась бы под реальность.

Так, постепенно, раз за разом, умышленность и попытки обмануть зрителя, сочиняя как бы правдивую картинку, отвратили меня от русской живописи. Осталось только искусство начала ХХ века, модернизм и авангард. Хотя в Валентине Серове, например, меня многое смущало. Я никак не мог понять, что мне в нём нравится, а что кажется пустым пижонством. Потом, посмиотрев других художников, я разобрался, что Серов это Ловис Коринт плюс Константин Коровин. И вот то, что в Серове от Коринта, мне очень нравится, а то, что от Коровина, не нравится совсем.

Да, вы скажете, что есть ещё Илья Репин. Но я к этому едоку сена отношусь спокойно. Мне понятны его физиологизм, его извращённое чувство юмора, его едкая проницательность и юродство. Но, тем не менее, его работы разбирать интересно, а любить их невозможно. Ухмылочка, скрытая за каждой из картин Репина, производит на меня лично неприятное впечатление.

Так что же, никого нет для меня в русском искусстве? Всё же есть. Это, во-первых, очень поздний Ге, его недописанная «Голгофа», это «Анкор, ещё анкор» Федотова, и, наконец, моё случайное открытие Ивана Никитина, художника времён Петра Первого.

Это было так. В Русском Музее, я – мне было лет шестнадцать - вдруг увидел висящий в простенке овальный портрет нахально усмехающейся девчонки. Дочь Петра Первого, будущая императрица Елизавета Петровна... В советское время с информацией было трудно, но я добыл и прочитал о Никитине всё, что возможно. И потом ходил в музеи с целью увидеть именно его работы. Портрет умирающего Петра просто гениален. Да и не только, чего уж там... Специалисты сейчас предпочитают говорить, что портрет Елизаветы написал Луи Каравак. Но я не специалист, Никитиным заинтересовался благодаря этому портрету, без него я не увидел бы ни «Портрета напольного гетмана», ни «Петра на смертном ложе», так что лучше буду считать, что и Елизавета – его работа.