Бабай 2. Трудное счастье ( 1 фото )

– Ай, Лешка! – Прослезился старик, обняв посетителя на пороге своей квартиры. - Ай, спасибо тебе, не забыл старика. А мне – радость! Это – дочка твоя? Дай я тебя тоже обниму, кызым. Как тебя звать, солнышко мое? – Ласково обратился он к девочке.

– Я – Катенька, а ты – Бабай? – С детской непосредственностью спросила та.

– Да, Бабай. – Рассмеялся старик. – Когда твой папа был маленький, как ты, уже тогда я был Бабай.

Несколько кошек с любопытством посматривали на людей и увидев, как хозяин с радостью встретил гостей, принялись тереться о их ноги и громко мурлыкать, словно приглашая пройти в квартиру.

Старик напоил гостей чаем, маленькая Катюша принялась развлекаться с хвостатыми подружками, а мужчины завели негромкую беседу за кухонным столом.

– Скажи, Юсуп, откуда у тебя такая любовь к кошкам? – Алексея давно интересовал этот вопрос.

– Люблю их, Леша, ты прав. – Кивал головой старик. – Добрые они, безгранична их доброта, а еще они чувствуют, когда человеку немыслимо тяжело и стараются помочь. Почти не осталось в нашем дворе людей, которые помнят, как я пришел сюда не один, а с кошкой. Тяжелое время для меня тогда было. Конец пятидесятых. Не люблю я вспоминать те годы, но должен ведь кто-то об этом знать, Леша. Пусть это будешь ты.

Вот тогда Алексей и услышал рассказ о судьбе Юсупа и поразился – как мог он вынести невзгоды, уготованные ему судьбой и остаться при этом человеком с большой буквы, с душой, которая согревала и по сей день греет своим теплом окружающих его людей. И кошек.

Родился Юсуп в двадцать седьмом, в соседнем районе, в деревне Осталар, - мастеровые, если перевести на русский. Жили там в основном татары, но были и русские семьи. Ребятишки все играли вместе и русские ребята по - татарски лопотали не хуже друзей, впрочем, как и те – по - русски. Работящий народ был, веселый, не терпящий праздности.

– Отца моего в гражданскую мобилизовали в Колчаковские войска. И хоть отслужил он там две неполных недели, но клеймо это на всю жизнь осталось. Любой паршивый малайка мог плюнуть в него, а отец только утирался и улыбался виновато. Чем он мог ответить? Надо бы уши надрать пацану за неуважение к старшим, но нельзя – вспомнят прошлое, террористом объявят!

Мы – его дети, притеснений не чувствовали, отца жалели и лупили его обидчиков! Взрослые в деревне его уважали и сочувствовали. Любой мог оказаться на его месте, но не повезло – отцу. Он в колхозной кузне работал. Весь день, бывало, на жаре, молотом машет. Придет домой – сразу в огород, картошку полет, изгородь правит – ни минуты без дела. В тридцать седьмом арестовали его. Искали врагов, из-за которых жизнь в селе наладить не смогли. Вот и назначили его вредителем, вспомнили службу у Колчака. Как сейчас помню: вышли сельчане на улицу и молчаливыми взглядами проводили отца моего и двоюродного дядю – тот тоже под замес попал. Так и повели их конвоиры с винтовками через степь, в соседнее село. А уж оттуда – в районную тюрьму, куда дальше - не знаю. Не видели их больше.

Четырнадцать лет мне было, когда война началась. Два моих брата на фронт ушли. Старший – мне свой трактор передал, наравне с мужиками на нем работал. В семнадцать лет пошел в военкомат, просил, чтобы бронь с меня сняли. В восемнадцать – был уже на фронте. Только войны почти и не увидел – сорок пятый уже шел. Старшие берегли нас, молодых, в пекло не посылали. Демобилизовался в сорок восьмом и вернулся в деревню.

Мама еще жива была, но очень постарела – братья мои не вернулись. Один под Сталинградом остался, другой – пропал без вести. А меня ждала моя Айгуль, мой лунный цветок. Тяжелое время было, но сыграли мы свадьбу. Мама ожила в ожидании внуков. Я вновь на трактор сел, Айгуль – на ферме работала...

Ты замечал, Леша, что в добром, дружном коллективе всегда найдется никчемный человек? И когда надо поставить кого на общественную работу, всегда выдвигают такого. Люди посмеиваются, радуются, что избавились от бездельника, только смех этот потом слезами оборачивается...

В сорок девятом случился у нас падеж скота. От бескормицы это – два года засуха была, люди голодными были, что уж там про скотину говорить. Но нельзя было наверх докладывать о настоящей причине, потому и придумали – вредительство. Донос на меня написал нехороший человек, активист, которого я частенько лупил в детстве. Вот, мол, затаившийся враг, а жена моя – пособница. И про отца моего вспомнил, и про то, что брат – без вести...

Десять лет мне присудили, Леша! Но люди и там живут. Тяжело, трудно, но живут. И я прожил, а вот Айгуль моя – нет. Она уже ребенка вынашивала, когда взяли ее. От переживаний у нее роды случились преждевременные. Не спасли ни ее, ни ребенка нашего. Узнал я об этом уже после того, как вернулся. Освободили меня в пятьдесят шестом. Дед ее – старый Анвар-бабай все поведал и передал ее слова, мне адресованные - «Всегда любила, и всегда любить буду!» А тот человек – виновник наших несчастий, не дожил до моего возвращения. Нашли его лошадь у болота, а сам он пропал. По всему – в болоте сгинул, а уж сам или помог кто – теперь уже никто и не узнает.

Мама моя не дожила до моего возвращения. Ничто меня в родной деревне не держало. Отправился я куда глаза глядят. Пешком. Дошел до этого вот города, сел на лавочку, недалеко от вокзала – что делать? Голодный, без угла, без родных, из документов – только справка. Хоть в петлю! Была и такая мысль.

И вдруг подошла ко мне кошка. Худая, в чем душа держится?! Посмотрела на меня долгим взглядом, мяукнула и ушла. Через некоторое время вернулась и положила у ног моих мышку. Села рядом и замурлыкала. Сама голодная, а меня пожалела! Знаешь, Леша, все эти годы я крепился, никто от меня ни жалоб не слышал, ни слезинки моей не видел, а тут...

Растопила она мне сердце. Взял я ее на руки, прижал к себе и зарыдал, как маленький. Всех оплакал тогда – и отца с матерью, и братьев погибших, Айгуль свою и ребенка нашего не родившегося. Люди, проходящие - шарахались от меня, а кошка не ушла. Сидела на коленях, мурлыкала и слизывала с моих щек слезы. Отплакал я свое и понял – надо жить дальше!

Вот так, с кошкой на руках и пришел в милицию. Показал начальнику справку, рассказал все о себе и попросил – устройте на работу, или сажайте опять в тюрьму! Выслушал меня Кузьма Егорович, поверил. Настоящий он человек был, и большевик – настоящий! Позже помог он мне документы на реабилитацию подать. Сняли обвинения с отца, с меня и Айгуль.

Чтоб не остался я без крыши над головой, помог устроиться дворником. Здесь раньше стояли бараки для рабочих, пленными немцами построенные, а у меня был свой вагончик. Это уже потом те домики снесли и выстроили новые дома, в пять этажей. Я так здесь и остался.

Кошечка моя долго жила у меня. Потом ее дочка, потом еще... Тянется от нее ниточка, не прерывалась. Вот смотри - ее наследница с Катенькой играет...

– Как же так, Юсуп? – Оглушенный его рассказом, Алексей не мог взять в толк одного: – Ведь так много времени прошло, ты мог найти себе другую жену и ребенка родить, даже не одного! Ты так любишь детей, мог бы вырастить из них достойнейших людей и был бы счастлив!

– Разве я не говорил тебе слова моей супруги, что передал мне Анвар-бабай? - «Она любит меня и будет любить всегда!» Понимаешь? Она и сейчас меня любит так же, как я ее! А дети... С каждым из вас я обращался, как с собственными детьми. Нет среди ребят нашего двора людей недостойных! И своих детей вы растите добрыми людьми. Разве это не счастье?

Значит прожил я свою жизнь не зря, если вы меня еще помните и следуете моим советам. Хоть и не был я вашим родителем, а был просто – Бабай. – Улыбка старика превратила его глаза в щелочки, собрав на лице добрые морщины.

Тагир Нурмухаметов