RobertMum
Добролюбов и две статьи ( 1 фото )
- одна уголовная, о фейках и оскорблении говна говном, а другая - для студенческого самиздата "Слухи".
Народный праздник по случаю.
Как известно, российские правительства всех времен и социальных условий неизменно пользуются широчайшей поддержкой внутри страны и подлинным уважением вне нее. Это можно проследить как по документам дипломатического ведомства ("Ты старая кобылица и блядина, так уж не оставь меня в трудный час, когда холопы мои..." - писал английской королеве царь Иван "не такой уж и Грозный, дон"), так и по новостям российского телевидения, которое, вопреки распространенной клевете, вполне способно прожить пять минут и не соврать - особенно, если идет большой рекламный блок.
Однако, и на этом солнце есть пятна. Удивительно, но практика российских властей не всегда встречает одобрение там, где она особенно благотворна и совершенно в этом смысле беспредельна - то есть, непосредственно в России. То там, то тут появляются какие-то иноагенты и скубенты, террористы и бомбисты, карбонарии и гуманитарии, которым всегда надо больше других. Вот и сегодня, когда весь федеральный народ с выражением лица Гая Муция Сцеволы внимает рапортичкам Игоря Евгеньевича Конашенкова, тоже в некотором роде патриция, отдельные люди в числе миллиона предательски выехавших и неустановленного еще органами количества оставшихся, но преступно не сочувствующих, так или иначе, а сомневаются в собственном правительстве.
Хотя, казалось бы, какие еще могут быть сомнения?
Между тем, как уже было сказано, подобная практика не нова. Вот и 1 сентября 1855 года, когда каждому здравомыслящему патриоту было очевидно, что трудные решения в Крыму стали уже давно назревшим решением и оставление, исключительно добровольное, Севастополя, вызвавшее шквал восхищения среди болгарских землепашцев и в прусской "Крестовой газете", являет собой вершину оперативного мастерства, поставившего перед войсками наших т.н. англо-французских "партнеров" неразрешимые стратегические вопросы; когда еще нагляднее представилось, что только жестко заданная верховным командованием ограниченность военной кампании Крымским театром помешала прислать в Париж миллион зрителей в серых шинелях и закидать британскую олигархию шапками - все же нашелся человек, который посмел сплясать отвратительный танец насмешничества над телом адмирала Нахимова и пролитой кровью матроса Кошки.
В своей статейке Н.А. Добролюбов издевается над святыми для каждого россиянина предметами. В ней нет размышлений о Родине, Хлебе, Подвиге Русского Солдата в Двенадцатом году и той беззаветной любви к Начальнику, которую жители нашей державы впитывают еще с материнским молоком Симоньян. Студент Добролюбов, не нашедший времени записаться в ополченцы, не интересующийся судьбой православия на Ближнем Востоке, не понимающий всей остроты стоявших тогда и особенно сегодня перед Россией задач, берется рассуждать о предметах, недоступных для его нигилистического сознания, а потому и кажущихся ему смешными. И для этого человека Россия содержит два памятника и один музей, тогда как в Грозном... впрочем, судите сами, статья негодяя - под катом.
30 августа, говорят, совершилась в Cанкт-Петербурге торжественная церемония по случаю празднования святого угодника божия Александра Невского и, главное, по случаю именин имеющего быть помазанным от Господа царя нашего Александра Николаевича. Торжествен и многознаменателен был этот священный церемониал! От Аничкова дворца до Невской лавры стояла по обеим сторонам улицы длинная шеренга конных воинов - символ русского величия. С девяти часов собрались толпы народа, — по улице и в домах, так что из каждого дома и из каждого окна на всем этом пространстве высовывались по нескольку голов. На балконах и из окон были, кроме того, вывешены — ковры, платки, старые одеяла, халаты и пр. т.п. в знак того, что всем жертвует русский народ ради царя своего. В половине 11-го показался он из Аничкова дворца, на рыжем коне, в красных штанах, в казацком костюме, рядом с ним ехал наследник его.
Царь был печален, худ и бледен, — вероятно, от сожаления о неучтивости французов, учтивейшего народа в мире, угостившего его ко дню ангела — взятием Севастополя. Но в эти горькие минуты особенно ясно выказалась народная доблесть народа русского. Впереди всего царского поезда ехал церемониймейстер и несколько гусар, приказывавших всему собравшемуся народу снимать шапки и кричать: ура! Вся толпа выказала обычное послушание, и громкое: ура!! огласило воздух. От Аничкова моста до Невской лавры не умолкали эти крики,так что к концу пути царь, казалось, был оглушен совершенно. Хорошо еще, что он не знаком с восточными языками: что, ежели бы он знал, что «ура» с татарского значит: бей!! А ведь этот возглас относился прямо к нему!..
Впрочем, лучше сказать, — это не к нему лично относилось, а только к его платью и всей обстановке; потому что тот же возглас повторился и при появлении пустой раззолоченной кареты, ехавшей сзади. Кареты эти тоже напоминали времена Дариев и Ксерксов: все в золоте, на шестерке отличных коней, с множеством звезд внутри, — они производили отчаянный восторг. Правили конями, кажется, генералы, — по крайней мере какие-то существа в красных штанах, составляющих, как известно, главное и едва ли не единственное отличие и преимущество генералов русских. Говорят, что не может быть преданности к царю более той, какую имеют русские; но, кажется, если бы одна из этих карет помазана была Господом на царство русское, то народ в тысячу раз более имел бы благоговения к такому помазаннику!
Блеск торжества еще более возвышался духовною процессиею — с образами и хоругвями; говорили, что сам государь хотел нести образ, — но почему-то это не исполнилось: может быть, он побоялся упасть под тяжестью креста, а может быть опасался скомпрометировать себя перед важными людьми, сделавшись носильщиком досок . Как бы то ни было, народ проводил его приличным воззванием, на татарском языке, до Невской лавры, и здесь, у ворот этого рая, стали синие и серые херувимы, воспрещавшие профанам лицезрение царское.
Только звезды и звездочки вошли во врата святой лавры, и таким образом явилось там настоящее царство небесное. К сожалению, солнца правды там не было... Оно затмилось!.. В соборе повсюду ясно видны были звезды и звездочки, но самого солнца никто не видел. Напрасно успевшие сюда забраться смертные, подымались на цыпочки и рыскали по всему собору: нет светлого лика царского, нет-как-нет нашего солнышка. Оно, — дивиться, впрочем, нечему: живем ведь недалеко от полюсов, — там всегда по-зимнему. Проглянет на минуту солнышко, да и то не осветит, не обогреет, да и спрячется опять: подслуживайся, поди, к звездам, если хочешь жить на свете!
При этом рассказывают трогательную черту благодарности, выказанную одним сословием, невысоко стоящим на общественной лестнице званий, но отличающимся, как видно, прекрасным настроением души. Правда ли, или нет, но рассказывают следующее. Все санкт-петербургские портные, в особенности же военные, — так же шапники и шпажники, — хотя в меньшем числе, — собрались в этот день в Александре-Невскую лавру и, как дань своего уважения и признательности, поднесли державному имениннику — сшитый отличнейшим образом казацкий костюм, и, сверх того, красные штаны и нагайку.
(Некоторые прибавляют еще к этому красный кафтан и красную шапку, но это сведение невероятно потому, что между портными была большая часть немцев, не разделяющих вкуса сказочного Емельки.)
Один из портных сказал, говорят, речь, в которой, хотя ломаным русским языком, но резкими и яркими чертами изобразил, как великий государь их обогатил на счет целого государства, как он улучшил судьбу их, как доставил им барыши, доходящие до того, что некоторые теперь в пять месяцев получили столько, сколько, по обыкновенному порядку, могли бы получить только в десять лет. Царь, говорят, умилился и чрезвычайно милостиво принял подарок, сказавши, что здесь-то он видит истинную преданность и любовь, и обещавши немцу-портному какую-то важную должность - одни говорят - в ведомстве православного исповедания, а другие — в министерстве народного просвещения.
Последнее — вероятнее.
Народный праздник по случаю.
Как известно, российские правительства всех времен и социальных условий неизменно пользуются широчайшей поддержкой внутри страны и подлинным уважением вне нее. Это можно проследить как по документам дипломатического ведомства ("Ты старая кобылица и блядина, так уж не оставь меня в трудный час, когда холопы мои..." - писал английской королеве царь Иван "не такой уж и Грозный, дон"), так и по новостям российского телевидения, которое, вопреки распространенной клевете, вполне способно прожить пять минут и не соврать - особенно, если идет большой рекламный блок.
Однако, и на этом солнце есть пятна. Удивительно, но практика российских властей не всегда встречает одобрение там, где она особенно благотворна и совершенно в этом смысле беспредельна - то есть, непосредственно в России. То там, то тут появляются какие-то иноагенты и скубенты, террористы и бомбисты, карбонарии и гуманитарии, которым всегда надо больше других. Вот и сегодня, когда весь федеральный народ с выражением лица Гая Муция Сцеволы внимает рапортичкам Игоря Евгеньевича Конашенкова, тоже в некотором роде патриция, отдельные люди в числе миллиона предательски выехавших и неустановленного еще органами количества оставшихся, но преступно не сочувствующих, так или иначе, а сомневаются в собственном правительстве.
Хотя, казалось бы, какие еще могут быть сомнения?
Между тем, как уже было сказано, подобная практика не нова. Вот и 1 сентября 1855 года, когда каждому здравомыслящему патриоту было очевидно, что трудные решения в Крыму стали уже давно назревшим решением и оставление, исключительно добровольное, Севастополя, вызвавшее шквал восхищения среди болгарских землепашцев и в прусской "Крестовой газете", являет собой вершину оперативного мастерства, поставившего перед войсками наших т.н. англо-французских "партнеров" неразрешимые стратегические вопросы; когда еще нагляднее представилось, что только жестко заданная верховным командованием ограниченность военной кампании Крымским театром помешала прислать в Париж миллион зрителей в серых шинелях и закидать британскую олигархию шапками - все же нашелся человек, который посмел сплясать отвратительный танец насмешничества над телом адмирала Нахимова и пролитой кровью матроса Кошки.
В своей статейке Н.А. Добролюбов издевается над святыми для каждого россиянина предметами. В ней нет размышлений о Родине, Хлебе, Подвиге Русского Солдата в Двенадцатом году и той беззаветной любви к Начальнику, которую жители нашей державы впитывают еще с материнским молоком Симоньян. Студент Добролюбов, не нашедший времени записаться в ополченцы, не интересующийся судьбой православия на Ближнем Востоке, не понимающий всей остроты стоявших тогда и особенно сегодня перед Россией задач, берется рассуждать о предметах, недоступных для его нигилистического сознания, а потому и кажущихся ему смешными. И для этого человека Россия содержит два памятника и один музей, тогда как в Грозном... впрочем, судите сами, статья негодяя - под катом.
30 августа, говорят, совершилась в Cанкт-Петербурге торжественная церемония по случаю празднования святого угодника божия Александра Невского и, главное, по случаю именин имеющего быть помазанным от Господа царя нашего Александра Николаевича. Торжествен и многознаменателен был этот священный церемониал! От Аничкова дворца до Невской лавры стояла по обеим сторонам улицы длинная шеренга конных воинов - символ русского величия. С девяти часов собрались толпы народа, — по улице и в домах, так что из каждого дома и из каждого окна на всем этом пространстве высовывались по нескольку голов. На балконах и из окон были, кроме того, вывешены — ковры, платки, старые одеяла, халаты и пр. т.п. в знак того, что всем жертвует русский народ ради царя своего. В половине 11-го показался он из Аничкова дворца, на рыжем коне, в красных штанах, в казацком костюме, рядом с ним ехал наследник его.
Царь был печален, худ и бледен, — вероятно, от сожаления о неучтивости французов, учтивейшего народа в мире, угостившего его ко дню ангела — взятием Севастополя. Но в эти горькие минуты особенно ясно выказалась народная доблесть народа русского. Впереди всего царского поезда ехал церемониймейстер и несколько гусар, приказывавших всему собравшемуся народу снимать шапки и кричать: ура! Вся толпа выказала обычное послушание, и громкое: ура!! огласило воздух. От Аничкова моста до Невской лавры не умолкали эти крики,так что к концу пути царь, казалось, был оглушен совершенно. Хорошо еще, что он не знаком с восточными языками: что, ежели бы он знал, что «ура» с татарского значит: бей!! А ведь этот возглас относился прямо к нему!..
Впрочем, лучше сказать, — это не к нему лично относилось, а только к его платью и всей обстановке; потому что тот же возглас повторился и при появлении пустой раззолоченной кареты, ехавшей сзади. Кареты эти тоже напоминали времена Дариев и Ксерксов: все в золоте, на шестерке отличных коней, с множеством звезд внутри, — они производили отчаянный восторг. Правили конями, кажется, генералы, — по крайней мере какие-то существа в красных штанах, составляющих, как известно, главное и едва ли не единственное отличие и преимущество генералов русских. Говорят, что не может быть преданности к царю более той, какую имеют русские; но, кажется, если бы одна из этих карет помазана была Господом на царство русское, то народ в тысячу раз более имел бы благоговения к такому помазаннику!
Блеск торжества еще более возвышался духовною процессиею — с образами и хоругвями; говорили, что сам государь хотел нести образ, — но почему-то это не исполнилось: может быть, он побоялся упасть под тяжестью креста, а может быть опасался скомпрометировать себя перед важными людьми, сделавшись носильщиком досок . Как бы то ни было, народ проводил его приличным воззванием, на татарском языке, до Невской лавры, и здесь, у ворот этого рая, стали синие и серые херувимы, воспрещавшие профанам лицезрение царское.
Только звезды и звездочки вошли во врата святой лавры, и таким образом явилось там настоящее царство небесное. К сожалению, солнца правды там не было... Оно затмилось!.. В соборе повсюду ясно видны были звезды и звездочки, но самого солнца никто не видел. Напрасно успевшие сюда забраться смертные, подымались на цыпочки и рыскали по всему собору: нет светлого лика царского, нет-как-нет нашего солнышка. Оно, — дивиться, впрочем, нечему: живем ведь недалеко от полюсов, — там всегда по-зимнему. Проглянет на минуту солнышко, да и то не осветит, не обогреет, да и спрячется опять: подслуживайся, поди, к звездам, если хочешь жить на свете!
При этом рассказывают трогательную черту благодарности, выказанную одним сословием, невысоко стоящим на общественной лестнице званий, но отличающимся, как видно, прекрасным настроением души. Правда ли, или нет, но рассказывают следующее. Все санкт-петербургские портные, в особенности же военные, — так же шапники и шпажники, — хотя в меньшем числе, — собрались в этот день в Александре-Невскую лавру и, как дань своего уважения и признательности, поднесли державному имениннику — сшитый отличнейшим образом казацкий костюм, и, сверх того, красные штаны и нагайку.
(Некоторые прибавляют еще к этому красный кафтан и красную шапку, но это сведение невероятно потому, что между портными была большая часть немцев, не разделяющих вкуса сказочного Емельки.)
Один из портных сказал, говорят, речь, в которой, хотя ломаным русским языком, но резкими и яркими чертами изобразил, как великий государь их обогатил на счет целого государства, как он улучшил судьбу их, как доставил им барыши, доходящие до того, что некоторые теперь в пять месяцев получили столько, сколько, по обыкновенному порядку, могли бы получить только в десять лет. Царь, говорят, умилился и чрезвычайно милостиво принял подарок, сказавши, что здесь-то он видит истинную преданность и любовь, и обещавши немцу-портному какую-то важную должность - одни говорят - в ведомстве православного исповедания, а другие — в министерстве народного просвещения.
Последнее — вероятнее.
Взято: Тут
118