Guru
Есть ли у кинематографа второе столетие? ( 4 фото )
В девяностые годы прошлого века, в предверии столетнего юбилея кинематографа во всех мировых околокинематографических СМИ дискутировали не тему «Будет ли у кинематографа второе столетие?» Ответ был неочевиден, многие рассуждения звучали оттимистично, но и скептических голосов было немало. С тех пор прошла четверть столетия и сейчас уже можно констатировать: кинематограф, как искусство, не только не имеет своего второго столетия, он даже до своего векового юбилея не дожил. Многие явления, которые казались удивительными обнадёживающими тенденциями, сдулись уже к середине 90-х.
Что я имею в виду, говоря, что кинематограф умер, причём давно? Дело в том, что всякое искусство живо, пока оно развивается, усложняясь, и пока это развитие вызывает интерес у массовой публики. Когда развитие прекращается, наступает своеобразная музеефикация этого вида искусства и превращение его в «кульутрное достояние человечества». Мы можем видеть это на примере оперы, застывшей в своём развитии в конце XIX века и, немотря на отчаянные попытки первосортных мастеров провести реанимацию трупа, так и оставшейся скромной радостью относительно малочисленной группы эстетов.
А если мы оглянемся на историю кино, нам придётся с грустью констатировать, что развитие прекратилось в 80-х годах прошлого века, да и то, последние годы жизни кинематографа выглядели отчаянными предсмертными судорогами, попытками ухватиться за старые, многократно оправдавшие себя приёмы. Пожалуй, только Питер Гринуэй, Гай Мэддин и Владимир Кобрин искали какой-то новый язык. Ну, и в Японии появлялись десятки оригинальных худодников, но японское кино, как я мого раз говорил, развивается отдельно от мирового кинематографа, в своём темпе, и на мировой кинематограф почти не влияет.
Мировое кино было убито Голливудом, действовавшим абсолютно в рамках империалистического нажима монополии на рынок сбыта, а сам Голливуд к моменту убийства всемирного кинематографа уже был неким чудовищем Франкенштейна, бессмертным монстром, сшитым из кусков трупов и оживлённым колоссальными денежными инъекциями. После появления концепции «летнего блокбастера» голливудское кино довольно быстро начало превращаться в ярмарочный балаган, стало скатываться назад, к Мельесу, великому демонстратору бессмысленных эффектных трюков. И, поскольку во всём мире богатые и сверхбогатые личности взяли курс на де-интеллектуализацию, на массовое оглупление населения, именно модель «летнего блокбастера» в исторически короткий промежуток времени уничтожила все возможности для развития кинематографа, как искусства.
В этом контексте чрезвычайно интересна расправа американской кинообщественности с Харви Вайнштейном. Я полагаю, что все обвинения, предъявленные ему, справедливы и он действительно виновен в том, что ему инкриминировалось. Но в тех же самых пороках и преступлениях – нет ни малейших сомнений – погрязли все без исключения более-менее крупные продюссеры Голливуда. Почему же рыдающие актрисульки указуют дрожащими пальчиками только на Вайнштейна, а об остальных монстрах и маньяках помалкивают? Потому что Вайнштейн был последним из продюссеров, не боявшемся вкладывать деньги в оригинальные кинопроекты. Вайнштейн был единственным, на кого могли рассчитывать кинобунтари, желающие говорить с о реальности, а не навевать на зрителей сон золотой. Теперь Вайнштейна нет, и программа голливудских (а значит – всемирных) блокбастеров окончательно заполнена римейками, сиквелами, приквелами, рип-оффами и прочими дорогостоящими комиксами.
Кинематограф нашего столетия давно и безнадёжно мёртв (за исключением Японии, а Гонконг, после известных силовых эскапад Председателя Си, скореее всего, уже там, где пребывают остальные национальные кинематографии), но это не значит, что на экранах не могут появиться шедевры. На свете не бывает ничего тотального. В любом тоталитаризме (даже в кинематографическом) есть лазейки, куда могут проскользнуть отдельные трикстеры. Они не меняют историю и не делают погоду, но способны удивить и обрадовать.
Так, и в нашем столетии появлись два фильма, открывавшие новые горизонты искусства кинематографии, сказавшие новое слово и поднявшие кино на новый уровень. Во-первых, это грандиозное параноидальное киноэссе «Матрица» братьев (сестёр) Вачовски, во- вторых, это не менее ошеломляющее рассуждение Питера Джексона о соотношении масштабов человека и Вселенной, снятое на основе книжки какого-то английского фашиста.
Разумеется, ни тот ни другой фильм не имели продолжений. В этом они разделили судьбу шедевров Сергея Эйзенштейна, чьи художественные и интеллектуальные находки остались невостребованными. Но довольно интересна реакция на появление «Матрицы» и «Властелина колец».
В случае «Матрицы» имело место забалтывание темы. Появились десятки фильмов, пересказывавших сюжет киноэссе Вачовски в примитивизированном, упрощённом и искажённом виде, фактически, подменявших проблематику оригинала, на популярности которого паразитировали. В результате этой операции и сама «Матрица» стала восприниматься в контексте разнообразных ходилок-стрелялок и, таким образом, была обезврежена для массовой публики.
С «Властелином колец» такая операция невозможна. Фильм Джексона слишком совершенен, чтобы его можно было опошлить пересказами. Но и повторить, развить настолько абсолютную, холодную эстетику, плавно переходящую в философию, почти невозможно. Сам Питер Джексон, попытавшийся двинуться дальше, за пределы «Властелина колец», в «Кинг Конге» потерпел неудачу. Выдержать ледяную интонацию повествования о пространственных соотношениях оказалось неимоверно трудно, и Джексон сорвался два раза за фильм. Ирония судьбы – именно эти эпизоды, разрушившие цельность фильма своей абсолютной принадлежностью кинематографу ХХ века, являются лучшими эпизодами фильма. Я говорю о танце героини перед Конгом и о сцена на катке в Центральном Парке Нью-Йорка. Это звёздные минуты мирового кино, за всё время его существования, но они убили фильм, лишив его стилистического единства.
Да, печально.
Но даже такая ситуация не лишает нас новых великих фильмов, которые войдут в Золотой Фонд мировой культуры. Такие фильмы всё равно появляются и будут появляться. Они не изменят существующее положение вещей, но смягчат меланхолическую горечь созерцания руин несостоявшихся замыслов. Одним из таких фильмов является, например, «Железная хватка» братьев Коэн.
Что я имею в виду, говоря, что кинематограф умер, причём давно? Дело в том, что всякое искусство живо, пока оно развивается, усложняясь, и пока это развитие вызывает интерес у массовой публики. Когда развитие прекращается, наступает своеобразная музеефикация этого вида искусства и превращение его в «кульутрное достояние человечества». Мы можем видеть это на примере оперы, застывшей в своём развитии в конце XIX века и, немотря на отчаянные попытки первосортных мастеров провести реанимацию трупа, так и оставшейся скромной радостью относительно малочисленной группы эстетов.
А если мы оглянемся на историю кино, нам придётся с грустью констатировать, что развитие прекратилось в 80-х годах прошлого века, да и то, последние годы жизни кинематографа выглядели отчаянными предсмертными судорогами, попытками ухватиться за старые, многократно оправдавшие себя приёмы. Пожалуй, только Питер Гринуэй, Гай Мэддин и Владимир Кобрин искали какой-то новый язык. Ну, и в Японии появлялись десятки оригинальных худодников, но японское кино, как я мого раз говорил, развивается отдельно от мирового кинематографа, в своём темпе, и на мировой кинематограф почти не влияет.
Мировое кино было убито Голливудом, действовавшим абсолютно в рамках империалистического нажима монополии на рынок сбыта, а сам Голливуд к моменту убийства всемирного кинематографа уже был неким чудовищем Франкенштейна, бессмертным монстром, сшитым из кусков трупов и оживлённым колоссальными денежными инъекциями. После появления концепции «летнего блокбастера» голливудское кино довольно быстро начало превращаться в ярмарочный балаган, стало скатываться назад, к Мельесу, великому демонстратору бессмысленных эффектных трюков. И, поскольку во всём мире богатые и сверхбогатые личности взяли курс на де-интеллектуализацию, на массовое оглупление населения, именно модель «летнего блокбастера» в исторически короткий промежуток времени уничтожила все возможности для развития кинематографа, как искусства.
В этом контексте чрезвычайно интересна расправа американской кинообщественности с Харви Вайнштейном. Я полагаю, что все обвинения, предъявленные ему, справедливы и он действительно виновен в том, что ему инкриминировалось. Но в тех же самых пороках и преступлениях – нет ни малейших сомнений – погрязли все без исключения более-менее крупные продюссеры Голливуда. Почему же рыдающие актрисульки указуют дрожащими пальчиками только на Вайнштейна, а об остальных монстрах и маньяках помалкивают? Потому что Вайнштейн был последним из продюссеров, не боявшемся вкладывать деньги в оригинальные кинопроекты. Вайнштейн был единственным, на кого могли рассчитывать кинобунтари, желающие говорить с о реальности, а не навевать на зрителей сон золотой. Теперь Вайнштейна нет, и программа голливудских (а значит – всемирных) блокбастеров окончательно заполнена римейками, сиквелами, приквелами, рип-оффами и прочими дорогостоящими комиксами.
Кинематограф нашего столетия давно и безнадёжно мёртв (за исключением Японии, а Гонконг, после известных силовых эскапад Председателя Си, скореее всего, уже там, где пребывают остальные национальные кинематографии), но это не значит, что на экранах не могут появиться шедевры. На свете не бывает ничего тотального. В любом тоталитаризме (даже в кинематографическом) есть лазейки, куда могут проскользнуть отдельные трикстеры. Они не меняют историю и не делают погоду, но способны удивить и обрадовать.
Так, и в нашем столетии появлись два фильма, открывавшие новые горизонты искусства кинематографии, сказавшие новое слово и поднявшие кино на новый уровень. Во-первых, это грандиозное параноидальное киноэссе «Матрица» братьев (сестёр) Вачовски, во- вторых, это не менее ошеломляющее рассуждение Питера Джексона о соотношении масштабов человека и Вселенной, снятое на основе книжки какого-то английского фашиста.
Разумеется, ни тот ни другой фильм не имели продолжений. В этом они разделили судьбу шедевров Сергея Эйзенштейна, чьи художественные и интеллектуальные находки остались невостребованными. Но довольно интересна реакция на появление «Матрицы» и «Властелина колец».
В случае «Матрицы» имело место забалтывание темы. Появились десятки фильмов, пересказывавших сюжет киноэссе Вачовски в примитивизированном, упрощённом и искажённом виде, фактически, подменявших проблематику оригинала, на популярности которого паразитировали. В результате этой операции и сама «Матрица» стала восприниматься в контексте разнообразных ходилок-стрелялок и, таким образом, была обезврежена для массовой публики.
С «Властелином колец» такая операция невозможна. Фильм Джексона слишком совершенен, чтобы его можно было опошлить пересказами. Но и повторить, развить настолько абсолютную, холодную эстетику, плавно переходящую в философию, почти невозможно. Сам Питер Джексон, попытавшийся двинуться дальше, за пределы «Властелина колец», в «Кинг Конге» потерпел неудачу. Выдержать ледяную интонацию повествования о пространственных соотношениях оказалось неимоверно трудно, и Джексон сорвался два раза за фильм. Ирония судьбы – именно эти эпизоды, разрушившие цельность фильма своей абсолютной принадлежностью кинематографу ХХ века, являются лучшими эпизодами фильма. Я говорю о танце героини перед Конгом и о сцена на катке в Центральном Парке Нью-Йорка. Это звёздные минуты мирового кино, за всё время его существования, но они убили фильм, лишив его стилистического единства.
Да, печально.
Но даже такая ситуация не лишает нас новых великих фильмов, которые войдут в Золотой Фонд мировой культуры. Такие фильмы всё равно появляются и будут появляться. Они не изменят существующее положение вещей, но смягчат меланхолическую горечь созерцания руин несостоявшихся замыслов. Одним из таких фильмов является, например, «Железная хватка» братьев Коэн.
Взято: Тут
925