StivFus
Накануне Восточной войны ( 3 фото )
- американская газета "New-York Daily Tribune" и ее английский корреспондент К. Маркс. Часть первая.
Поскольку тема внешней политики была К. Марксу столь же интересна, что и военная тематика Ф. Энгельсу, то нет ничего удивительного в том, что в 1853 году его статьи о, к примеру, британском владычестве в Индии постоянно перемежались рассуждениями на тему последних новостей о "турецком кризисе". Надо отдать основателю единственно-верного учения должное - на многие вопросы современной политики он смотрел ясно, хотя и достаточно однобоко. Так, вполне ощущая завершавшийся в это время "психологический крах" прежней внешнеполитической системы и не давая за ее будущее ни гроша, немецкий журналист-эмигрант в то же время несколько "упрощал" дипломатические проблемы своего времени, сводя их лишь к боязни социальных катастроф со стороны европейских правительств и вытекавшему из этого желанию уступать России, не доводя дело до войны.
Забавно, что примерно такими же представлениями оперировали и в самой России, в очередной раз вообразив, что "Запад умирает", а не "сбрасывает кожу". Иначе говоря, как писал другой классик, -
К 1848 г. установленный в Вене порядок исчерпал свой запас прочности: революция в Париже быстро привела к "революционной деятельности" в Германском союзе ("революции резолюций"), итальянскому, венгерскому и датскому кризисам, а главное - спровоцировала дипломатическую активность России, император которой полагал происходившие в Европе события крахом цивилизации, угрожавшей порядку в его империи и, одновременно, появлением новых возможностей для внешнеполитических успехов. Списав Францию со счетов и находя Австрию (после участия русских войск в разгроме венгров и "дипломатической Иены" в Ольюмце, устроенной австрийцами Берлину не без опоры на Санкт-Петербург) безусловно зависящей от него, он поспешил обратиться к разделу Османской империи - задаче, не упускаемой из вида российской дипломатией со времен Прутского похода Петра I.
Несоответствие, как апокалиптических, так и оптимистических ожиданий Николая I реальности, привело к началу кровопролитной Восточной войны 1853-1856 гг., ставшей одной из последствий разрушения созданной в 1814 году системы. Царь ошибся по всем пунктам: "больной человек" Европы не пожелал умирать на руках у русского врача, республиканская Франция быстро превратилась в агрессивную Вторую империю Наполеона III, а российская позиция в шлезвиг-гольштейнском вопросе и неприкрытое стремление превратить Австрию в покорное орудие собственной политики привели к совершенно обратному результату, расстроив русско-прусскую дружбу и буквально подтолкнув Вену в английские объятья. <...> То, что царь принял за "конец света" на деле было лишь еще одним витком европейской истории... <...> Предоставив "главному жандарму Европы" самостоятельно перебить всю посуду в монархической лавке, Лондон и Париж вместе разбили Российскую империю, на двадцать лет избавив турок от пристального внимания со стороны их грозного северного соседа.
Итак, увиденная - совершенно случайно (непосвященному человеку трудно вообразить сколько дряни предлагается сегодня зашедшему в интернет ради почтенного занятия разглядывания русалок) - статейка о Марксе-корреспонденте на одном мусорном "околоисторическом" ресурсе, некогда воровавшем тексты вашего покорного блогира, натолкнула меня на мысль сделать эту подборку-выборку, тем более, что тег "Пресса" я очень люблю.
И хотя в нынешние времена времена К. Маркса безусловно назвали бы и "зрадофилом", и русофобом - все же, нет никаких сомнений в том, что очень многое из написанного ими 169 лет назад звучит сегодня более чем актуально.
Прошу всех под кат.
июня -
В прошлую субботу из Брюсселя и Парижа были переданы по телеграфу депеши, содержащие известия из Константинополя от 13 мая. Немедленно по их получении в министерстве иностранных дел состоялось заседание кабинета министров, продолжавшееся три с половиной часа. В тот же день по телеграфу был послан приказ адмиралтейству в Портсмут, предписывающий, чтобы два паровых фрегата — 90-пушечный «Лондон» и 71-пушечный «Санпарай» отправились из Спитхеда в Средиземное море. Приказ отправиться в море получили также 21-пушечный паровой фрегат «Хайфлайер» и 16-пушечный паровой фрегат «Оден».
Каково же было содержание этих депеш, вызвавших столь внезапную активность министров и прервавших состояние безмятежной сонливости, в котором пребывала Англия?
Известно, что вопрос о святых местах был урегулирован в пользу России; по уверению русских посольств в Париже и Лондоне, Россия не притязала ни на что другое, кроме как на признание за ней главной доли в этих святых местах. Цели русской дипломатии были не менее рыцарскими, чем Фридриха Барбароссы и Ричарда Львиное сердце. Так, по крайней мере, уверяет «Times».
«Однако», — по словам «Journal des Debats», — «5 мая из Одессы прибыл русский паровой фрегат «Бессарабия», имея на своем борту полковника с депешами для князя Меншикова; а в субботу, 7 мая, князь вручил турецким министрам проект соглашения или специального договора, в котором были изложены новые требования и притязания. Этот документ называют ультиматумом, поскольку он сопровождался весьма краткой нотой, в которой указывалось, что крайним сроком для принятия или отклонения этого документа Диваном является вторник, 10 мая. Нота заканчивалась примерно такими словами: «Если Высокая Порта соблаговолит ответить отказом, то император будет вынужден усмотреть в этом акте полное отсутствие уважения к своей особе и к России и примет это известие с чувством глубокого сожаления»».
Главная цель этого договора состояла в том, чтобы обеспечить русскому императору протекторат над всеми православными подданными Порты. По Кючук-Кайнарджийскому договору конца XVIII века , в Константинополе должна была быть сооружена православная церковь, и русскому посольству было предоставлено право вмешательства в споры между ее священниками и турками. Эта привилегия была подтверждена Адрианопольским договором. Но теперь князь Меншиков желает эту необычную привилегию превратить во всеобщий протекторат над всей греко-православной церковью в Турции, то есть над большинством населения Европейской Турции. Кроме того, Меншиков требует, чтобы константинопольский, антиохийский, александрийский и иерусалимский патриархи, а также митрополиты пользовались правом несменяемости, если только они не будут уличены в государственной измене (против русских), но и тогда они могут быть смещены только с согласия царя. Другими словами, он добивается отказа султана от своего суверенитета в пользу России.
Известия, доставленные телеграфом в субботу, таковы: во-первых, князь Меншиков согласился продлить до 14 мая срок для ответа на свой ультиматум; далее, в составе турецкого министерства произошли изменения, в результате которых министром иностранных дел был назначен Решид-паша, противник России, а Фуад-эфенди был возвращен на пост министра; и, наконец, русский ультиматум был отклонен.
Если бы Россия даже одержала целый ряд выдающихся побед, то и при этом она не могла бы предъявить Турции столь далеко идущие требования. Это — лучшее доказательство того, насколько упорно Россия придерживается своей прочно укоренившейся идеи, что каждое контрреволюционное междуцарствие в Европе дает ей право вымогать уступки у Оттоманской империи. И действительно, начиная со времени первой французской революции, попятное движение на европейском континенте всегда означало также и продвижение России на Востоке. Но Россия ошибается, смешивая нынешнее состояние Европы с ее положением после конгрессов в Лайбахе и Вероне, или даже после Тильзитского мира. Сама Россия теперь гораздо больше боится революции, которая должна последовать за любой всеобщей войной на континенте, чем султан — нападения царя. Если остальные державы будут держаться твердо, Россия наверняка отступит, сохраняя внешнее достоинство. Как бы то ни было, последние маневры России послужили, во всяком случае, могучим толчком для элементов, дезорганизующих Турцию изнутри. <...>
июня -
<...> Последние известия нигде не вызвали столь большого замешательства, как на Принтингхаус-сквер. Первой попыткой, предпринятой газетой «Times» для того, чтобы оправиться от страшного удара, были отчаянные выпады против электрического телеграфа, этого «совершенно из ряда вон выходящего» аппарата. «Из этих лживых телеграфных сообщений, — восклицает «Times», — нельзя сделать правильных заключений». Переложив таким образом вину за свои собственные неверные заключения на телеграфные провода, «Times», употребляя выражение, к которому прибегают министры в парламенте, пытается отмежеваться от своих собственных прежних «правильных» посылок. <...>
Как же случилось, что бедный «Times» поверил в «добрые намерения» России по отношению к Турции и в ее «антипатию» ко всякому расширению? Добрые намерения России по отношению к Турции! Уже Петр I помышлял возвыситься на развалинах Турции. Екатерина убеждала Австрию и уговаривала Францию принять участие в предполагавшемся разделе Турции и основании в Константинополе греческой империи во главе с ее внуком, которому в расчете на такой исход дела дали соответствующее образование и даже соответствующее имя. Более умеренный Николай требует всего лишь признания его исключительным покровителем Турции. Человечество помнит, что Россия была покровительницей Польши, покровительницей Крыма, покровительницей Курляндии, покровительницей Грузии, Мингрелии,черкесских и кавказских племен. И вот теперь она в роли покровительницы Турции!
июня -
<...> Все русские генералы и прочие русские, живущие в Париже, получили приказ немедленно вернуться в Россию. Г-н Киселев, русский посланник в Париже, прибегает к довольно угрожающему языку и демонстративно показывает письма из Петербурга, в которых турецкий вопрос трактуется assez cavalierement. Из тех же источников исходит слух, будто Россия требует от Персии уступки территории с городом Астрабадом, расположенной в крайнем пункте юго-восточного побережья Каспийского моря. Одновременно русские купцы отправляют, или — как сообщают — уже отправили своим лондонским агентам предписания «не торопиться в данный момент с продажей зерна, поскольку предвидится повышение цен вследствие нависшей угрозы войны».
Наконец, во всех газетах содержатся таинственные намеки на то, что русские войска продвигаются к границам; что жители Ясс уже готовятся к их встрече; что русский консул в Галаце закупил огромное количество бревен для сооружения нескольких мостов через Дунай, а также другие утки подобного рода, которых так хорошо умеют высиживать «Аугсбургская газета» и прочие проавстрийские и прорусские органы.
Все это, как и целая куча подобных же новостей, сообщений и т. д., является не чем иным, как смехотворными попытками русских агентов нагнать спасительный страх на западный мир и заставить его продолжать ту политику оттяжек, под покровом которой Россия надеется осуществить, как и прежде, свои планы на Востоке. Насколько систематически разыгрывается эта мистификация, можно видеть из следующего:
На прошлой неделе некоторые французские газеты, известные как органы, оплачиваемые Россией, сделали открытие, что «на самом деле спор ведется не столько между Россией и Турцией, сколько между Петербургом и Москвой, то есть между царем и старорусской партией; для самодержца гораздо менее опасно объявить войну, чем подвергнуться мести со стороны той настойчиво требующей завоеваний партии, которая уже не раз показывала, как она поступает с неугодными ей монархами».
Князь Меншиков, разумеется, — «глава этой партии», «Times» и большинство других английских газет не замедлили повторить это нелепое утверждение, одни вполне сознавая его истинное значение, другие, — возможно, бессознательно поддавшись на обман. Но какой вывод будет склонна сделать публика из этого нового откровения? Либо то, что Николай, если он отступит под градом насмешек и откажется от своего воинственного образа действий в отношении Турции, одерживает победу над своей собственной воинственной старорусской партией, либо же то, что Николай, если он действительно начнет войну, поступает так только из необходимости идти на уступки этой (мифической) партии. При любом обороте дел «это было бы только победой Москвы над Петербургом или Петербурга над Москвой» и следовательно не было бы победой Европы над Россией.
Что же касается знаменитой старорусской партии, то я случайно узнал от некоторых хорошо осведомленных русских, которые сами принадлежат к аристократии и среди которых я много вращался в Париже, что эта партия давно уже совершенно исчезла и только изредка вызывается к жизни ее призрак, когда царю требуется пугало для устрашения Западной Европы, чтобы заставить ее терпеливо относиться к его дерзким притязаниям. Поэтому-то теперь и откопали Меншикова, нарядив его в соответствующие мифические старорусские одежды. В действительности царь опасается только одной партии среди русского дворянства, а именно той, целью которой является установление аристократическо-конституционной системы по английскому образцу. <...>
Несмотря на все эти усыпляющие средства, преподносимые русской дипломатией английской прессе и английскому народу, «старый и упрямый» Абердин был вынужден отдать адмиралу Дандасу приказ о присоединении к французскому флоту у турецких берегов. Даже «Times», который в течение последних нескольких месяцев умел писать только по-русски, кажется, проникся более английскими чувствами. Он заговорил теперь весьма вызывающе. <...>
июля -
<...> Для того чтобы предотвратить распад своего кабинета, лорд Абердин в конце концов уступил настояниям Пальмерстона и согласился на совместное выступление английского и французского флотов в Дарданеллах. Но в то же самое время, для того чтобы выполнить свои обязательства по отношению к России, лорд Абердин уведомил доверительной депешей С.-Петербург, что занятие русскими Дунайских княжеств он не будет рассматривать как casus belli, a «Times» получил распоряжение подготовить общественное мнение к этому новому истолкованию международных договоров. И нельзя не отдать этой газете справедливости, она много потрудилась над тем, чтобы доказать, что черное является белым.
Та самая газета, которая все время утверждала, что русский протекторат над православным населением Турции вообще не будет иметь никаких политических последствий, стала вдруг доказывать, что Молдавия и Валахия находятся под двойным сюзеренитетом и на деле не являются неотъемлемой частью Турецкой империи и что поэтому их оккупация не явилась бы «в строгом смысле слова» вторжением в пределы Турецкой империи, поскольку Бухарестским и Адрианопольским договорами царю предоставлен протекторат над его единоверцами в Дунайских провинциях.
Балта-Лиманская конвенция от 1 мая 1849 г.131 устанавливает совершенно определенно:
«1) что оккупация этих провинций, если бы таковая должна была иметь место, может быть произведена лишь объединенными русскими и турецкими вооруженными силами;
2) что единственным основанием для оккупации могли бы служить лишь серьезные беспорядки в Дунайских княжествах».
Но так как в этих княжествах вообще не произошло никаких беспорядков и так как, более того, Россия намеревается занять их отнюдь не совместно с Турцией, а наоборот, как раз действуя против последней, то «Times» полагает, что Турция должна, прежде всего, терпеливо отнестись к оккупации княжеств одной Россией, а затем вступить с ней в переговоры.
Если же Турция не обнаружит должного спокойствия духа и сочтет оккупацию за casus belli, то Англия и Франция, по мнению «Times», вовсе не обязаны сделать то же самое. А если они все-таки это сделают, то «Times» рекомендует им действовать корректно и ни в коем случае не выступать против России в качестве воюющей стороны, ограничиваясь лишь выступлением в защиту Турции в качестве ее союзников. <...> Если война все же вспыхнет, это, по нашему мнению, произойдет только потому, что Россия слишком далеко зашла, чтобы отступить без ущерба для своей чести. Более того, Россия, как мы полагаем, только потому обнаружила такую смелость, что все время рассчитывала на попустительство со стороны Англии. <...>
Последние известия из Турции таковы: турецкий посол в Париже получил из Константинополя через Землин телеграфное сообщение, уведомляющее его, что Порта, опираясь на меморандум, посланный великим державам, отклонила последний ультиматум России. Марсельская газета «Semaphore» передает, что в Смирне получено сообщение о захвате русскими в Черном море двух турецких торговых судов, но что, с другой стороны, кавказскими племенами предпринята генеральная кампания против русских, в которой Шамиль одержал в высшей степени блестящую победу, захватив не менее 23 пушек. <...>
июля -
Начиная с 1815 г. великие европейские державы больше всего на свете боялись нарушения status quo. Но всякая война между какими-либо двумя из этих держав чревата ниспровержением status quo. В этом кроется причина того, почему к захватам России на Востоке относились терпимо и почему от нее никогда не требовалось взамен ничего иного, кроме какого-либо, хотя бы и абсурдного, предлога, который давал бы западным державам возможность остаться нейтральными и избавлял бы их от необходимости препятствовать русской агрессии. Россию все время хвалили за терпеливость и великодушие, проявляемые ее «августейшим повелителем», который не только милостиво соглашался прикрывать неприкрытое постыдное раболепие западных кабинетов, но и имел великодушие поглощать Турцию не всю сразу, а по частям.
Таким образом, русская дипломатия опиралась на трусость государственных деятелей Запада, и ее дипломатическое искусство постепенно стало настолько шаблонным, что историю нынешних переговоров можно почти буквально проследить в анналах прошлого. Беспочвенность новых предлогов России стала очевидной после того, как султан в своем последнем фирмане на имя константинопольского патриарха сделал во всем, что касается религии, даже большие уступки, чем того требовал сам царь. Но, может быть, «умиротворение Греции» является серьезным предлогом для вмешательства?
Когда в свое время г-н де Виллель, желая рассеять опасения султана и дать доказательство добрых намерений великих держав, предложил, чтобы «союзники прежде всего заключили договор, согласно которому Оттоманской империи гарантируется ее status quo», этому предложению самым решительным образом воспротивился русский посол в Париже. Он заявил, что «Россия, проявляя великодушие в своих отношениях с Портой и безграничное уважение к желаниям своих союзников, тем не менее вынуждена сохранить исключительно за собой право улаживать свои собственные разногласия с Диваном; общая гарантия в отношении Оттоманской империи, не говоря уже о необычности и неожиданности такого акта, задела бы чувства его повелителя, равно как и приобретенные Россией права и те принципы, на которых последние покоятся».
В настоящий момент Россия требует, чтобы ей разрешили оккупировать Дунайские княжества, отказывая Турции в праве рассматривать этот шаг как casus belli. <...> В настоящий момент Россия в течение нескольких месяцев под всевозможными предлогами откладывала энергичные действия, чтобы сохранить то положение вещей, которое, не будучи ни войной, ни миром, было для России приемлемым, для Турции же — гибельным. <...> Если чему и следует удивляться в связи с нотой г-на Нессельроде от 11 июня, то не «бесстыдной смеси из заявлений, которые опровергаются делами, и угроз, которые прикрываются декламацией», а тому приему, который впервые был оказан Европой русской дипломатической ноте, вызвавшей у западного мира вместо обычного почтительного трепета и восхищения краску стыда за прошлое и презрительный смех по поводу этого бесстыдного нагромождения дерзких притязаний, хитрости и подлинного варварства. <...>
Существует забавный анекдот о двух персидских естествоиспытателях, исследовавших медведя. Один из них, никогда не видавший подобного животного, спросил, рождает ли оно живых детенышей или же кладет яйца. Второй, более осведомленный, ответил: «Это животное на все способно». Русский медведь несомненно способен на все, в особенности когда он знает, что другие звери, с которыми ему приходится иметь дело, ни на что не способны. <...>
июля -
<...> После занятия княжеств русские первым делом запретили опубликование султанского фирмана, подтверждающего привилегии христиан всех вероисповеданий, и закрыли выходившую в Бухаресте немецкую газету, которая осмелилась напечатать статью о восточном вопросе. В то же время они потребовали от турецкого правительства уплаты первого взноса ежегодных платежей, установленных при их предыдущей оккупации Молдавии и Валахии в 1848—1849 годах. За время с 1828 г. русский протекторат обошелся княжествам в 150 миллионов пиастров, не считая огромных убытков, причиненных грабежами и разрушениями.
Англия покрывала расходы России в ее войнах против Франции, Франция оплатила войну России против Персии, Персия — ее войну против Турции, Турция и Англия — ее войну против Польши; Венгрия и Дунайские княжества должны теперь покрыть издержки ее войны против Турции.
Самым важным событием дня является новая циркулярная нота графа Нессельроде, помеченная: С.-Петербург, 20 июня 1853 года. В ней объявляется, что русские войска не очистят Дунайских княжеств до тех пор, пока султан не согласится на все требования царя, а английский и французский флоты не покинут турецкие воды. Эта нота звучит как прямое издевательство над Англией и Францией. В ней говорится:
«Позиция, занятая обеими морскими державами, является морской оккупацией, и это дает нам право восстановить равновесие во взаимном положении сторон путем занятия определенной военной позиции».
Обратите внимание на то, что Безикская бухта находится на расстоянии 150 миль от Константинополя. Царь настаивает на своем праве оккупировать турецкую территорию, отрицая в то же время за Англией и Францией право занимать нейтральные воды без его специального разрешения. Восхваляя собственное великодушие и снисходительность, он предоставляет Порте полную свободу в выборе формы отказа от своего суверенитета: она может это сделать «посредством конвенции, сенеда или другого взаимно-обязывающего договора, либо даже путем подписания простой ноты». Он убежден, что «беспристрастная Европа» поймет, что Кайнарджийский договор, предоставивший России право охранять всего одну православную церковь в Стамбуле, провозгласил Россию ео ipso восточным Римом.
Он сожалеет о том, что Запад не понимает безобидного характера религиозного протектората России в зарубежных странах. Свою заботу о сохранении неприкосновенности Турции он доказывает историческими фактами, — той «подлинной умеренностью, с которой он использовал в 1829 г. свою победу при Адрианополе».
На самом деле ему тогда помешали проявить неумеренность лишь жалкое состояние его армии и угроза английского адмирала подвергнуть бомбардировке — с разрешения или без разрешения своего правительства — каждый населенный пункт на побережье Черного моря; все то, чего ему тогда удалось добиться, досталось ему только в результате «снисходительности» западных кабинетов и вероломного разгрома турецкого флота при Наварине.
«В 1833 г. он был единственным человеком в Европе, который спас Турцию от неизбежного расчленения». В 1833 г. царь заключил с Турцией посредством подписания знаменитого Ункяр-Искелесийского договора оборонительный союз, согласно которому чужим флотам было запрещено приближаться к Константинополю. Турция была, следовательно, спасена от расчленения только для того, чтобы целиком достаться России.
«В 1839 г. он вместе с другими державами выступил инициатором ряда предложений, проведение которых общими усилиями избавило султана от угрозы замены его трона новой арабской империей». Другими словами, в 1839 г. он заставил другие державы взять на себя инициативу в деле уничтожения египетского флота и лишения всякой силы единственного человека, который мог бы сделать Турцию чрезвычайно опасной для России и добиться того, чтобы «парадный тюрбан» заменила настоящая голова.
«Основным принципом политики нашего августейшего повелителя всегда являлось стремление как можно дольше сохранить на Востоке status quo». Это верно. Царь всегда тщательно заботился о том, чтобы разложение турецкого государства совершалось исключительно под опекой России.
Следует признать, что никогда еще Восток не осмеливался бросить в лицо Западу более издевательский документ. <...>
августа -
Царь не только начал войну, но успел уже завершить свою первую военную кампанию. Операционная линия проходит уже не за Прутом, а по Дунаю. А там временем что же предпринимают в связи с этим западные державы? Они советуют султану, то бишь принуждают его, рассматривать войну как мир. Они отвечают на действия самодержца не пушками, а нотами. Императора атакуют, но отнюдь не силами двух флотов, а не менее чем четырьмя проектами переговоров. Один исходит от английского кабинета, второй от французского, третий выдвинут Австрией, а четвертый наспех составлен «шурином» из Потсдама. Надеются, что царь из этого embarras de richesses соблаговолит выбрать наиболее подходящий для его целей проект.
Друэн де Люис в своем ответе (втором) на ноту (вторую) графа Нессельроде всеми силами старается доказать, что «не Англия и не Франция первыми произвели демонстрацию». Подобно тому как собакам бросают кости, Россия забрасывает западных дипломатов множеством нот только для того, чтобы доставить им невинное развлечение, а себе обеспечить дальнейший выигрыш во времени. Англия и Франция, разумеется, кидаются на приманку. <...>
Резюмируем в немногих словах сущность восточного вопроса. Царь, недовольный и раздраженный тем, что вся его громадная империя должна довольствоваться для своего экспорта единственным портом, расположенным к тому же у моря, которое в продолжение одного полугодия закрыто для судоходства, а в продолжение другого доступно нападению англичан, делает энергичные попытки осуществить план своих предков — добиться доступа к Средиземному морю. Одну за другой отделяет он от тела Оттоманской империи ее наиболее отдаленные части, и это будет продолжаться до тех пор, пока сердце этой империи — Константинополь — не перестанет биться.
Он периодически повторяет свое вторжение всякий раз, когда приходит к убеждению, что его видам на Турцию угрожает кажущееся усиление турецкого правительства или еще более опасные стремления к освобождению собственными силами, обнаруживающиеся среди славян. Рассчитывая на трусость западных держав, он запугивает Европу, непомерно раздувает свои требования, чтобы потом выглядеть великодушным, довольствующимся тем, чего он, собственно, с самого начала непосредственно хотел.
С другой стороны, западные державы, непоследовательные, малодушные, подозревающие друг друга, начинают с того, что поощряют султана к сопротивлению царю из страха перед завоеваниями России, а кончают тем, что вынуждают султана к уступкам из страха перед всеобщей войной, которая послужит толчком ко всеобщей революции. Слишком слабые и слишком робкие, чтобы предпринять преобразование Оттоманской империи путем основания греческой империи или федеративной республики славянских государств, они направляют все свои устремления только на сохранение status quo, то есть такого состояния разложения, которое не позволяет султану освободиться от царя, а славянам — от султана. <...>
августа -
<...> Дополнив военный захват Дунайских княжеств захватом их гражданского управления, посылая одну войсковую часть за другой в Бессарабию и в Крым, Россия в то же самое время намекнула Австрии, что ее посредничество, может быть, будет принято, а Бонапарту дала понять, что его предложения, возможно, найдут благоприятный прием у царя. Министрам в Париже и Лондоне нарисовали приятную перспективу: Николай, наконец, милостиво соизволит принять их извинения. Дворы Европы, подобно султаншам, с замиранием сердца ждали, кому из них бросит платок великодушный повелитель всех правоверных.
Продержав их таким образом в состоянии такого напряженного ожидания ряд недель или даже месяцев, Николай вдруг объявил, что ни Англия, ни Франция, ни Австрия, ни Пруссия не должны вмешиваться в его конфликт с Турцией и что переговоры с ней может вести только он один. Очевидно, он именно для того и отозвал свое посольство из Константинополя, чтобы облегчить эти самые переговоры с Турцией.
Но в то время как, с одной стороны, он объявляет, что державы не должны вмешиваться в дела России, с другой стороны, представители Франции, Англии, Австрии и Пруссии, как мы узнаем, убивают время на совещании в Вене, вынашивая проекты разрешения восточного вопроса, причем ни турецкий, ни русский посол не принимают участия в этих смехотворных переговорах.
8 июля султан назначил министерство из сторонников войны, чтобы избавиться от состояния вооруженного перемирия, но лорд Редклифф заставил его в тот же вечер дать этому кабинету отставку. Это настолько лишило султана присутствия духа, что он намерен послать в С.-Петербург австрийского курьера, чтобы запросить царя, не возобновит ли он прямые переговоры. От возвращения этого курьера и ответа, который он привезет, будет зависеть поездка в С.-Петербург самого Решид-паши. Из С.-Петербурга он должен будет послать в Константинополь проект новых нот; эти новые ноты пойдут затем обратно в С.-Петербург, и ничего не будет решено до того, как последний ответ вновь вернется из С.-Петербурга в Константинополь.
А тем временем наступит пятый месяц, и никакой флот не сможет войти в Черное море. Царь тогда преспокойно перезимует в Дунайских княжествах, где он оплачивает свои расходы теми же обязательствами, которые и по сей день еще циркулируют здесь со времени его прежних оккупации, начиная с 1820 года.
Известно, что сербский министр Гарашанин был отстранен от своего поста по настоянию России. Ободренная этой первой победой, Россия настаивает теперь на отставке всех анти-русски настроенных офицеров. Эту меру предполагается распространить также на царствующего князя Александра, чтобы заменить его князем Михаилом Обреновичем, послушным орудием России и русских интересов. Стремясь избежать этого бедствия, а отчасти действуя так под влиянием Австрии, князь Александр пошел против султана и объявил, что желает сохранять строгий нейтралитет. Русские интриги в Сербии следующим образом изображаются в парижской газете «Presse»:
«Всем известно, что русское консульство в Оршове — захудалом селении, в котором не проживает ни одного русского подданного и которое расположено в самой гуще сербского населения, — влачит весьма жалкое существование, но все же является в настоящее время очагом московитской пропаганды. <...> Точно так же известно, что князь Меншиков во время своего пребывания в Константинополе вел через своих агентов подобного же рода интриги в Бруссе и Смирне, равно как и в Салониках, Албании и Греции».
Нет более примечательной черты в русской политике, чем это традиционное постоянство не только в целях, но и в способах их достижения. В теперешнем восточном вопросе нет ни одного осложнения, ни одних переговоров, ни одной официальной ноты, которые не носили бы на себе печать повторения уже известных страниц истории. <...> Но традиционные приемы, при помощи которых Россия преследует свои цели, далеко не заслуживают того восхищения, с которым к ним относятся европейские политики.
Если успех этой традиционной политики является доказательством слабости западных держав, то однообразие и шаблонность этой политики свидетельствуют о внутреннем варварстве России. Кому не показалось бы курьезным, если бы Франция пожелала основывать свою политику на завещании Ришелье или капитуляриях Карла Великого? Если просмотреть самые знаменитые документы русской дипломатии, то приходишь к заключению, что как бы тонко, хитроумно, искусно и ловко ни умела она отыскивать слабые стороны европейских монархов, министров и дворов, при всей ее мудрости она всякий раз становилась в тупик, когда нужно было понять исторические движения самих западноевропейских народов.
Князь Ливен обнаружил совершенно правильное понимание характера доброго Абердина, когда рассчитывал на его уступчивость по отношению к царю, но он основательно ошибся в своем суждении об английском народе, когда предсказывал продолжение господства тори накануне развернувшегося в 1831 г. движения за реформу. Граф Поццо-ди-Борго вполне правильно судил о Карле X, но совершенно ложно оценивал французский народ, когда побуждал своего «августейшего повелителя» вступить в переговоры насчет раздела Европы с этим королем накануне его изгнания из Франции. Русская политика со своими традиционными кознями, хитростями и уловками может поймать в свои сети европейские дворы, которые сами являются всего лишь традицией прошлого, но она совершенно бессильна против революционных народов. <...>
Поскольку тема внешней политики была К. Марксу столь же интересна, что и военная тематика Ф. Энгельсу, то нет ничего удивительного в том, что в 1853 году его статьи о, к примеру, британском владычестве в Индии постоянно перемежались рассуждениями на тему последних новостей о "турецком кризисе". Надо отдать основателю единственно-верного учения должное - на многие вопросы современной политики он смотрел ясно, хотя и достаточно однобоко. Так, вполне ощущая завершавшийся в это время "психологический крах" прежней внешнеполитической системы и не давая за ее будущее ни гроша, немецкий журналист-эмигрант в то же время несколько "упрощал" дипломатические проблемы своего времени, сводя их лишь к боязни социальных катастроф со стороны европейских правительств и вытекавшему из этого желанию уступать России, не доводя дело до войны.
Забавно, что примерно такими же представлениями оперировали и в самой России, в очередной раз вообразив, что "Запад умирает", а не "сбрасывает кожу". Иначе говоря, как писал другой классик, -
К 1848 г. установленный в Вене порядок исчерпал свой запас прочности: революция в Париже быстро привела к "революционной деятельности" в Германском союзе ("революции резолюций"), итальянскому, венгерскому и датскому кризисам, а главное - спровоцировала дипломатическую активность России, император которой полагал происходившие в Европе события крахом цивилизации, угрожавшей порядку в его империи и, одновременно, появлением новых возможностей для внешнеполитических успехов. Списав Францию со счетов и находя Австрию (после участия русских войск в разгроме венгров и "дипломатической Иены" в Ольюмце, устроенной австрийцами Берлину не без опоры на Санкт-Петербург) безусловно зависящей от него, он поспешил обратиться к разделу Османской империи - задаче, не упускаемой из вида российской дипломатией со времен Прутского похода Петра I.
Несоответствие, как апокалиптических, так и оптимистических ожиданий Николая I реальности, привело к началу кровопролитной Восточной войны 1853-1856 гг., ставшей одной из последствий разрушения созданной в 1814 году системы. Царь ошибся по всем пунктам: "больной человек" Европы не пожелал умирать на руках у русского врача, республиканская Франция быстро превратилась в агрессивную Вторую империю Наполеона III, а российская позиция в шлезвиг-гольштейнском вопросе и неприкрытое стремление превратить Австрию в покорное орудие собственной политики привели к совершенно обратному результату, расстроив русско-прусскую дружбу и буквально подтолкнув Вену в английские объятья. <...> То, что царь принял за "конец света" на деле было лишь еще одним витком европейской истории... <...> Предоставив "главному жандарму Европы" самостоятельно перебить всю посуду в монархической лавке, Лондон и Париж вместе разбили Российскую империю, на двадцать лет избавив турок от пристального внимания со стороны их грозного северного соседа.
Итак, увиденная - совершенно случайно (непосвященному человеку трудно вообразить сколько дряни предлагается сегодня зашедшему в интернет ради почтенного занятия разглядывания русалок) - статейка о Марксе-корреспонденте на одном мусорном "околоисторическом" ресурсе, некогда воровавшем тексты вашего покорного блогира, натолкнула меня на мысль сделать эту подборку-выборку, тем более, что тег "Пресса" я очень люблю.
И хотя в нынешние времена времена К. Маркса безусловно назвали бы и "зрадофилом", и русофобом - все же, нет никаких сомнений в том, что очень многое из написанного ими 169 лет назад звучит сегодня более чем актуально.
Прошу всех под кат.
июня -
В прошлую субботу из Брюсселя и Парижа были переданы по телеграфу депеши, содержащие известия из Константинополя от 13 мая. Немедленно по их получении в министерстве иностранных дел состоялось заседание кабинета министров, продолжавшееся три с половиной часа. В тот же день по телеграфу был послан приказ адмиралтейству в Портсмут, предписывающий, чтобы два паровых фрегата — 90-пушечный «Лондон» и 71-пушечный «Санпарай» отправились из Спитхеда в Средиземное море. Приказ отправиться в море получили также 21-пушечный паровой фрегат «Хайфлайер» и 16-пушечный паровой фрегат «Оден».
Каково же было содержание этих депеш, вызвавших столь внезапную активность министров и прервавших состояние безмятежной сонливости, в котором пребывала Англия?
Известно, что вопрос о святых местах был урегулирован в пользу России; по уверению русских посольств в Париже и Лондоне, Россия не притязала ни на что другое, кроме как на признание за ней главной доли в этих святых местах. Цели русской дипломатии были не менее рыцарскими, чем Фридриха Барбароссы и Ричарда Львиное сердце. Так, по крайней мере, уверяет «Times».
«Однако», — по словам «Journal des Debats», — «5 мая из Одессы прибыл русский паровой фрегат «Бессарабия», имея на своем борту полковника с депешами для князя Меншикова; а в субботу, 7 мая, князь вручил турецким министрам проект соглашения или специального договора, в котором были изложены новые требования и притязания. Этот документ называют ультиматумом, поскольку он сопровождался весьма краткой нотой, в которой указывалось, что крайним сроком для принятия или отклонения этого документа Диваном является вторник, 10 мая. Нота заканчивалась примерно такими словами: «Если Высокая Порта соблаговолит ответить отказом, то император будет вынужден усмотреть в этом акте полное отсутствие уважения к своей особе и к России и примет это известие с чувством глубокого сожаления»».
Главная цель этого договора состояла в том, чтобы обеспечить русскому императору протекторат над всеми православными подданными Порты. По Кючук-Кайнарджийскому договору конца XVIII века , в Константинополе должна была быть сооружена православная церковь, и русскому посольству было предоставлено право вмешательства в споры между ее священниками и турками. Эта привилегия была подтверждена Адрианопольским договором. Но теперь князь Меншиков желает эту необычную привилегию превратить во всеобщий протекторат над всей греко-православной церковью в Турции, то есть над большинством населения Европейской Турции. Кроме того, Меншиков требует, чтобы константинопольский, антиохийский, александрийский и иерусалимский патриархи, а также митрополиты пользовались правом несменяемости, если только они не будут уличены в государственной измене (против русских), но и тогда они могут быть смещены только с согласия царя. Другими словами, он добивается отказа султана от своего суверенитета в пользу России.
Известия, доставленные телеграфом в субботу, таковы: во-первых, князь Меншиков согласился продлить до 14 мая срок для ответа на свой ультиматум; далее, в составе турецкого министерства произошли изменения, в результате которых министром иностранных дел был назначен Решид-паша, противник России, а Фуад-эфенди был возвращен на пост министра; и, наконец, русский ультиматум был отклонен.
Если бы Россия даже одержала целый ряд выдающихся побед, то и при этом она не могла бы предъявить Турции столь далеко идущие требования. Это — лучшее доказательство того, насколько упорно Россия придерживается своей прочно укоренившейся идеи, что каждое контрреволюционное междуцарствие в Европе дает ей право вымогать уступки у Оттоманской империи. И действительно, начиная со времени первой французской революции, попятное движение на европейском континенте всегда означало также и продвижение России на Востоке. Но Россия ошибается, смешивая нынешнее состояние Европы с ее положением после конгрессов в Лайбахе и Вероне, или даже после Тильзитского мира. Сама Россия теперь гораздо больше боится революции, которая должна последовать за любой всеобщей войной на континенте, чем султан — нападения царя. Если остальные державы будут держаться твердо, Россия наверняка отступит, сохраняя внешнее достоинство. Как бы то ни было, последние маневры России послужили, во всяком случае, могучим толчком для элементов, дезорганизующих Турцию изнутри. <...>
июня -
<...> Последние известия нигде не вызвали столь большого замешательства, как на Принтингхаус-сквер. Первой попыткой, предпринятой газетой «Times» для того, чтобы оправиться от страшного удара, были отчаянные выпады против электрического телеграфа, этого «совершенно из ряда вон выходящего» аппарата. «Из этих лживых телеграфных сообщений, — восклицает «Times», — нельзя сделать правильных заключений». Переложив таким образом вину за свои собственные неверные заключения на телеграфные провода, «Times», употребляя выражение, к которому прибегают министры в парламенте, пытается отмежеваться от своих собственных прежних «правильных» посылок. <...>
Как же случилось, что бедный «Times» поверил в «добрые намерения» России по отношению к Турции и в ее «антипатию» ко всякому расширению? Добрые намерения России по отношению к Турции! Уже Петр I помышлял возвыситься на развалинах Турции. Екатерина убеждала Австрию и уговаривала Францию принять участие в предполагавшемся разделе Турции и основании в Константинополе греческой империи во главе с ее внуком, которому в расчете на такой исход дела дали соответствующее образование и даже соответствующее имя. Более умеренный Николай требует всего лишь признания его исключительным покровителем Турции. Человечество помнит, что Россия была покровительницей Польши, покровительницей Крыма, покровительницей Курляндии, покровительницей Грузии, Мингрелии,черкесских и кавказских племен. И вот теперь она в роли покровительницы Турции!
июня -
<...> Все русские генералы и прочие русские, живущие в Париже, получили приказ немедленно вернуться в Россию. Г-н Киселев, русский посланник в Париже, прибегает к довольно угрожающему языку и демонстративно показывает письма из Петербурга, в которых турецкий вопрос трактуется assez cavalierement. Из тех же источников исходит слух, будто Россия требует от Персии уступки территории с городом Астрабадом, расположенной в крайнем пункте юго-восточного побережья Каспийского моря. Одновременно русские купцы отправляют, или — как сообщают — уже отправили своим лондонским агентам предписания «не торопиться в данный момент с продажей зерна, поскольку предвидится повышение цен вследствие нависшей угрозы войны».
Наконец, во всех газетах содержатся таинственные намеки на то, что русские войска продвигаются к границам; что жители Ясс уже готовятся к их встрече; что русский консул в Галаце закупил огромное количество бревен для сооружения нескольких мостов через Дунай, а также другие утки подобного рода, которых так хорошо умеют высиживать «Аугсбургская газета» и прочие проавстрийские и прорусские органы.
Все это, как и целая куча подобных же новостей, сообщений и т. д., является не чем иным, как смехотворными попытками русских агентов нагнать спасительный страх на западный мир и заставить его продолжать ту политику оттяжек, под покровом которой Россия надеется осуществить, как и прежде, свои планы на Востоке. Насколько систематически разыгрывается эта мистификация, можно видеть из следующего:
На прошлой неделе некоторые французские газеты, известные как органы, оплачиваемые Россией, сделали открытие, что «на самом деле спор ведется не столько между Россией и Турцией, сколько между Петербургом и Москвой, то есть между царем и старорусской партией; для самодержца гораздо менее опасно объявить войну, чем подвергнуться мести со стороны той настойчиво требующей завоеваний партии, которая уже не раз показывала, как она поступает с неугодными ей монархами».
Князь Меншиков, разумеется, — «глава этой партии», «Times» и большинство других английских газет не замедлили повторить это нелепое утверждение, одни вполне сознавая его истинное значение, другие, — возможно, бессознательно поддавшись на обман. Но какой вывод будет склонна сделать публика из этого нового откровения? Либо то, что Николай, если он отступит под градом насмешек и откажется от своего воинственного образа действий в отношении Турции, одерживает победу над своей собственной воинственной старорусской партией, либо же то, что Николай, если он действительно начнет войну, поступает так только из необходимости идти на уступки этой (мифической) партии. При любом обороте дел «это было бы только победой Москвы над Петербургом или Петербурга над Москвой» и следовательно не было бы победой Европы над Россией.
Что же касается знаменитой старорусской партии, то я случайно узнал от некоторых хорошо осведомленных русских, которые сами принадлежат к аристократии и среди которых я много вращался в Париже, что эта партия давно уже совершенно исчезла и только изредка вызывается к жизни ее призрак, когда царю требуется пугало для устрашения Западной Европы, чтобы заставить ее терпеливо относиться к его дерзким притязаниям. Поэтому-то теперь и откопали Меншикова, нарядив его в соответствующие мифические старорусские одежды. В действительности царь опасается только одной партии среди русского дворянства, а именно той, целью которой является установление аристократическо-конституционной системы по английскому образцу. <...>
Несмотря на все эти усыпляющие средства, преподносимые русской дипломатией английской прессе и английскому народу, «старый и упрямый» Абердин был вынужден отдать адмиралу Дандасу приказ о присоединении к французскому флоту у турецких берегов. Даже «Times», который в течение последних нескольких месяцев умел писать только по-русски, кажется, проникся более английскими чувствами. Он заговорил теперь весьма вызывающе. <...>
июля -
<...> Для того чтобы предотвратить распад своего кабинета, лорд Абердин в конце концов уступил настояниям Пальмерстона и согласился на совместное выступление английского и французского флотов в Дарданеллах. Но в то же самое время, для того чтобы выполнить свои обязательства по отношению к России, лорд Абердин уведомил доверительной депешей С.-Петербург, что занятие русскими Дунайских княжеств он не будет рассматривать как casus belli, a «Times» получил распоряжение подготовить общественное мнение к этому новому истолкованию международных договоров. И нельзя не отдать этой газете справедливости, она много потрудилась над тем, чтобы доказать, что черное является белым.
Та самая газета, которая все время утверждала, что русский протекторат над православным населением Турции вообще не будет иметь никаких политических последствий, стала вдруг доказывать, что Молдавия и Валахия находятся под двойным сюзеренитетом и на деле не являются неотъемлемой частью Турецкой империи и что поэтому их оккупация не явилась бы «в строгом смысле слова» вторжением в пределы Турецкой империи, поскольку Бухарестским и Адрианопольским договорами царю предоставлен протекторат над его единоверцами в Дунайских провинциях.
Балта-Лиманская конвенция от 1 мая 1849 г.131 устанавливает совершенно определенно:
«1) что оккупация этих провинций, если бы таковая должна была иметь место, может быть произведена лишь объединенными русскими и турецкими вооруженными силами;
2) что единственным основанием для оккупации могли бы служить лишь серьезные беспорядки в Дунайских княжествах».
Но так как в этих княжествах вообще не произошло никаких беспорядков и так как, более того, Россия намеревается занять их отнюдь не совместно с Турцией, а наоборот, как раз действуя против последней, то «Times» полагает, что Турция должна, прежде всего, терпеливо отнестись к оккупации княжеств одной Россией, а затем вступить с ней в переговоры.
Если же Турция не обнаружит должного спокойствия духа и сочтет оккупацию за casus belli, то Англия и Франция, по мнению «Times», вовсе не обязаны сделать то же самое. А если они все-таки это сделают, то «Times» рекомендует им действовать корректно и ни в коем случае не выступать против России в качестве воюющей стороны, ограничиваясь лишь выступлением в защиту Турции в качестве ее союзников. <...> Если война все же вспыхнет, это, по нашему мнению, произойдет только потому, что Россия слишком далеко зашла, чтобы отступить без ущерба для своей чести. Более того, Россия, как мы полагаем, только потому обнаружила такую смелость, что все время рассчитывала на попустительство со стороны Англии. <...>
Последние известия из Турции таковы: турецкий посол в Париже получил из Константинополя через Землин телеграфное сообщение, уведомляющее его, что Порта, опираясь на меморандум, посланный великим державам, отклонила последний ультиматум России. Марсельская газета «Semaphore» передает, что в Смирне получено сообщение о захвате русскими в Черном море двух турецких торговых судов, но что, с другой стороны, кавказскими племенами предпринята генеральная кампания против русских, в которой Шамиль одержал в высшей степени блестящую победу, захватив не менее 23 пушек. <...>
июля -
Начиная с 1815 г. великие европейские державы больше всего на свете боялись нарушения status quo. Но всякая война между какими-либо двумя из этих держав чревата ниспровержением status quo. В этом кроется причина того, почему к захватам России на Востоке относились терпимо и почему от нее никогда не требовалось взамен ничего иного, кроме какого-либо, хотя бы и абсурдного, предлога, который давал бы западным державам возможность остаться нейтральными и избавлял бы их от необходимости препятствовать русской агрессии. Россию все время хвалили за терпеливость и великодушие, проявляемые ее «августейшим повелителем», который не только милостиво соглашался прикрывать неприкрытое постыдное раболепие западных кабинетов, но и имел великодушие поглощать Турцию не всю сразу, а по частям.
Таким образом, русская дипломатия опиралась на трусость государственных деятелей Запада, и ее дипломатическое искусство постепенно стало настолько шаблонным, что историю нынешних переговоров можно почти буквально проследить в анналах прошлого. Беспочвенность новых предлогов России стала очевидной после того, как султан в своем последнем фирмане на имя константинопольского патриарха сделал во всем, что касается религии, даже большие уступки, чем того требовал сам царь. Но, может быть, «умиротворение Греции» является серьезным предлогом для вмешательства?
Когда в свое время г-н де Виллель, желая рассеять опасения султана и дать доказательство добрых намерений великих держав, предложил, чтобы «союзники прежде всего заключили договор, согласно которому Оттоманской империи гарантируется ее status quo», этому предложению самым решительным образом воспротивился русский посол в Париже. Он заявил, что «Россия, проявляя великодушие в своих отношениях с Портой и безграничное уважение к желаниям своих союзников, тем не менее вынуждена сохранить исключительно за собой право улаживать свои собственные разногласия с Диваном; общая гарантия в отношении Оттоманской империи, не говоря уже о необычности и неожиданности такого акта, задела бы чувства его повелителя, равно как и приобретенные Россией права и те принципы, на которых последние покоятся».
В настоящий момент Россия требует, чтобы ей разрешили оккупировать Дунайские княжества, отказывая Турции в праве рассматривать этот шаг как casus belli. <...> В настоящий момент Россия в течение нескольких месяцев под всевозможными предлогами откладывала энергичные действия, чтобы сохранить то положение вещей, которое, не будучи ни войной, ни миром, было для России приемлемым, для Турции же — гибельным. <...> Если чему и следует удивляться в связи с нотой г-на Нессельроде от 11 июня, то не «бесстыдной смеси из заявлений, которые опровергаются делами, и угроз, которые прикрываются декламацией», а тому приему, который впервые был оказан Европой русской дипломатической ноте, вызвавшей у западного мира вместо обычного почтительного трепета и восхищения краску стыда за прошлое и презрительный смех по поводу этого бесстыдного нагромождения дерзких притязаний, хитрости и подлинного варварства. <...>
Существует забавный анекдот о двух персидских естествоиспытателях, исследовавших медведя. Один из них, никогда не видавший подобного животного, спросил, рождает ли оно живых детенышей или же кладет яйца. Второй, более осведомленный, ответил: «Это животное на все способно». Русский медведь несомненно способен на все, в особенности когда он знает, что другие звери, с которыми ему приходится иметь дело, ни на что не способны. <...>
июля -
<...> После занятия княжеств русские первым делом запретили опубликование султанского фирмана, подтверждающего привилегии христиан всех вероисповеданий, и закрыли выходившую в Бухаресте немецкую газету, которая осмелилась напечатать статью о восточном вопросе. В то же время они потребовали от турецкого правительства уплаты первого взноса ежегодных платежей, установленных при их предыдущей оккупации Молдавии и Валахии в 1848—1849 годах. За время с 1828 г. русский протекторат обошелся княжествам в 150 миллионов пиастров, не считая огромных убытков, причиненных грабежами и разрушениями.
Англия покрывала расходы России в ее войнах против Франции, Франция оплатила войну России против Персии, Персия — ее войну против Турции, Турция и Англия — ее войну против Польши; Венгрия и Дунайские княжества должны теперь покрыть издержки ее войны против Турции.
Самым важным событием дня является новая циркулярная нота графа Нессельроде, помеченная: С.-Петербург, 20 июня 1853 года. В ней объявляется, что русские войска не очистят Дунайских княжеств до тех пор, пока султан не согласится на все требования царя, а английский и французский флоты не покинут турецкие воды. Эта нота звучит как прямое издевательство над Англией и Францией. В ней говорится:
«Позиция, занятая обеими морскими державами, является морской оккупацией, и это дает нам право восстановить равновесие во взаимном положении сторон путем занятия определенной военной позиции».
Обратите внимание на то, что Безикская бухта находится на расстоянии 150 миль от Константинополя. Царь настаивает на своем праве оккупировать турецкую территорию, отрицая в то же время за Англией и Францией право занимать нейтральные воды без его специального разрешения. Восхваляя собственное великодушие и снисходительность, он предоставляет Порте полную свободу в выборе формы отказа от своего суверенитета: она может это сделать «посредством конвенции, сенеда или другого взаимно-обязывающего договора, либо даже путем подписания простой ноты». Он убежден, что «беспристрастная Европа» поймет, что Кайнарджийский договор, предоставивший России право охранять всего одну православную церковь в Стамбуле, провозгласил Россию ео ipso восточным Римом.
Он сожалеет о том, что Запад не понимает безобидного характера религиозного протектората России в зарубежных странах. Свою заботу о сохранении неприкосновенности Турции он доказывает историческими фактами, — той «подлинной умеренностью, с которой он использовал в 1829 г. свою победу при Адрианополе».
На самом деле ему тогда помешали проявить неумеренность лишь жалкое состояние его армии и угроза английского адмирала подвергнуть бомбардировке — с разрешения или без разрешения своего правительства — каждый населенный пункт на побережье Черного моря; все то, чего ему тогда удалось добиться, досталось ему только в результате «снисходительности» западных кабинетов и вероломного разгрома турецкого флота при Наварине.
«В 1833 г. он был единственным человеком в Европе, который спас Турцию от неизбежного расчленения». В 1833 г. царь заключил с Турцией посредством подписания знаменитого Ункяр-Искелесийского договора оборонительный союз, согласно которому чужим флотам было запрещено приближаться к Константинополю. Турция была, следовательно, спасена от расчленения только для того, чтобы целиком достаться России.
«В 1839 г. он вместе с другими державами выступил инициатором ряда предложений, проведение которых общими усилиями избавило султана от угрозы замены его трона новой арабской империей». Другими словами, в 1839 г. он заставил другие державы взять на себя инициативу в деле уничтожения египетского флота и лишения всякой силы единственного человека, который мог бы сделать Турцию чрезвычайно опасной для России и добиться того, чтобы «парадный тюрбан» заменила настоящая голова.
«Основным принципом политики нашего августейшего повелителя всегда являлось стремление как можно дольше сохранить на Востоке status quo». Это верно. Царь всегда тщательно заботился о том, чтобы разложение турецкого государства совершалось исключительно под опекой России.
Следует признать, что никогда еще Восток не осмеливался бросить в лицо Западу более издевательский документ. <...>
августа -
Царь не только начал войну, но успел уже завершить свою первую военную кампанию. Операционная линия проходит уже не за Прутом, а по Дунаю. А там временем что же предпринимают в связи с этим западные державы? Они советуют султану, то бишь принуждают его, рассматривать войну как мир. Они отвечают на действия самодержца не пушками, а нотами. Императора атакуют, но отнюдь не силами двух флотов, а не менее чем четырьмя проектами переговоров. Один исходит от английского кабинета, второй от французского, третий выдвинут Австрией, а четвертый наспех составлен «шурином» из Потсдама. Надеются, что царь из этого embarras de richesses соблаговолит выбрать наиболее подходящий для его целей проект.
Друэн де Люис в своем ответе (втором) на ноту (вторую) графа Нессельроде всеми силами старается доказать, что «не Англия и не Франция первыми произвели демонстрацию». Подобно тому как собакам бросают кости, Россия забрасывает западных дипломатов множеством нот только для того, чтобы доставить им невинное развлечение, а себе обеспечить дальнейший выигрыш во времени. Англия и Франция, разумеется, кидаются на приманку. <...>
Резюмируем в немногих словах сущность восточного вопроса. Царь, недовольный и раздраженный тем, что вся его громадная империя должна довольствоваться для своего экспорта единственным портом, расположенным к тому же у моря, которое в продолжение одного полугодия закрыто для судоходства, а в продолжение другого доступно нападению англичан, делает энергичные попытки осуществить план своих предков — добиться доступа к Средиземному морю. Одну за другой отделяет он от тела Оттоманской империи ее наиболее отдаленные части, и это будет продолжаться до тех пор, пока сердце этой империи — Константинополь — не перестанет биться.
Он периодически повторяет свое вторжение всякий раз, когда приходит к убеждению, что его видам на Турцию угрожает кажущееся усиление турецкого правительства или еще более опасные стремления к освобождению собственными силами, обнаруживающиеся среди славян. Рассчитывая на трусость западных держав, он запугивает Европу, непомерно раздувает свои требования, чтобы потом выглядеть великодушным, довольствующимся тем, чего он, собственно, с самого начала непосредственно хотел.
С другой стороны, западные державы, непоследовательные, малодушные, подозревающие друг друга, начинают с того, что поощряют султана к сопротивлению царю из страха перед завоеваниями России, а кончают тем, что вынуждают султана к уступкам из страха перед всеобщей войной, которая послужит толчком ко всеобщей революции. Слишком слабые и слишком робкие, чтобы предпринять преобразование Оттоманской империи путем основания греческой империи или федеративной республики славянских государств, они направляют все свои устремления только на сохранение status quo, то есть такого состояния разложения, которое не позволяет султану освободиться от царя, а славянам — от султана. <...>
августа -
<...> Дополнив военный захват Дунайских княжеств захватом их гражданского управления, посылая одну войсковую часть за другой в Бессарабию и в Крым, Россия в то же самое время намекнула Австрии, что ее посредничество, может быть, будет принято, а Бонапарту дала понять, что его предложения, возможно, найдут благоприятный прием у царя. Министрам в Париже и Лондоне нарисовали приятную перспективу: Николай, наконец, милостиво соизволит принять их извинения. Дворы Европы, подобно султаншам, с замиранием сердца ждали, кому из них бросит платок великодушный повелитель всех правоверных.
Продержав их таким образом в состоянии такого напряженного ожидания ряд недель или даже месяцев, Николай вдруг объявил, что ни Англия, ни Франция, ни Австрия, ни Пруссия не должны вмешиваться в его конфликт с Турцией и что переговоры с ней может вести только он один. Очевидно, он именно для того и отозвал свое посольство из Константинополя, чтобы облегчить эти самые переговоры с Турцией.
Но в то время как, с одной стороны, он объявляет, что державы не должны вмешиваться в дела России, с другой стороны, представители Франции, Англии, Австрии и Пруссии, как мы узнаем, убивают время на совещании в Вене, вынашивая проекты разрешения восточного вопроса, причем ни турецкий, ни русский посол не принимают участия в этих смехотворных переговорах.
8 июля султан назначил министерство из сторонников войны, чтобы избавиться от состояния вооруженного перемирия, но лорд Редклифф заставил его в тот же вечер дать этому кабинету отставку. Это настолько лишило султана присутствия духа, что он намерен послать в С.-Петербург австрийского курьера, чтобы запросить царя, не возобновит ли он прямые переговоры. От возвращения этого курьера и ответа, который он привезет, будет зависеть поездка в С.-Петербург самого Решид-паши. Из С.-Петербурга он должен будет послать в Константинополь проект новых нот; эти новые ноты пойдут затем обратно в С.-Петербург, и ничего не будет решено до того, как последний ответ вновь вернется из С.-Петербурга в Константинополь.
А тем временем наступит пятый месяц, и никакой флот не сможет войти в Черное море. Царь тогда преспокойно перезимует в Дунайских княжествах, где он оплачивает свои расходы теми же обязательствами, которые и по сей день еще циркулируют здесь со времени его прежних оккупации, начиная с 1820 года.
Известно, что сербский министр Гарашанин был отстранен от своего поста по настоянию России. Ободренная этой первой победой, Россия настаивает теперь на отставке всех анти-русски настроенных офицеров. Эту меру предполагается распространить также на царствующего князя Александра, чтобы заменить его князем Михаилом Обреновичем, послушным орудием России и русских интересов. Стремясь избежать этого бедствия, а отчасти действуя так под влиянием Австрии, князь Александр пошел против султана и объявил, что желает сохранять строгий нейтралитет. Русские интриги в Сербии следующим образом изображаются в парижской газете «Presse»:
«Всем известно, что русское консульство в Оршове — захудалом селении, в котором не проживает ни одного русского подданного и которое расположено в самой гуще сербского населения, — влачит весьма жалкое существование, но все же является в настоящее время очагом московитской пропаганды. <...> Точно так же известно, что князь Меншиков во время своего пребывания в Константинополе вел через своих агентов подобного же рода интриги в Бруссе и Смирне, равно как и в Салониках, Албании и Греции».
Нет более примечательной черты в русской политике, чем это традиционное постоянство не только в целях, но и в способах их достижения. В теперешнем восточном вопросе нет ни одного осложнения, ни одних переговоров, ни одной официальной ноты, которые не носили бы на себе печать повторения уже известных страниц истории. <...> Но традиционные приемы, при помощи которых Россия преследует свои цели, далеко не заслуживают того восхищения, с которым к ним относятся европейские политики.
Если успех этой традиционной политики является доказательством слабости западных держав, то однообразие и шаблонность этой политики свидетельствуют о внутреннем варварстве России. Кому не показалось бы курьезным, если бы Франция пожелала основывать свою политику на завещании Ришелье или капитуляриях Карла Великого? Если просмотреть самые знаменитые документы русской дипломатии, то приходишь к заключению, что как бы тонко, хитроумно, искусно и ловко ни умела она отыскивать слабые стороны европейских монархов, министров и дворов, при всей ее мудрости она всякий раз становилась в тупик, когда нужно было понять исторические движения самих западноевропейских народов.
Князь Ливен обнаружил совершенно правильное понимание характера доброго Абердина, когда рассчитывал на его уступчивость по отношению к царю, но он основательно ошибся в своем суждении об английском народе, когда предсказывал продолжение господства тори накануне развернувшегося в 1831 г. движения за реформу. Граф Поццо-ди-Борго вполне правильно судил о Карле X, но совершенно ложно оценивал французский народ, когда побуждал своего «августейшего повелителя» вступить в переговоры насчет раздела Европы с этим королем накануне его изгнания из Франции. Русская политика со своими традиционными кознями, хитростями и уловками может поймать в свои сети европейские дворы, которые сами являются всего лишь традицией прошлого, но она совершенно бессильна против революционных народов. <...>
Взято: Тут
813