Анатолий Вассерман: Анархия — мать бедности, разделение труда требует прочной власти ( 4 фото )

(Предваряя статью уважаемого колумниста, напоминаем: по просьбе Анатолия Вассермана его колонки выходят с авторский орфографией и пунктуацией. Имена собственные автор, по его словам, пишет, опираясь на языковую норму страны происхождения упоминаемого им персонажа. Также напоминаем, что под Россией публицист подразумевает всю территорию бывшего СССР. А также не устаем повторять: мнение уважаемого колумниста, в том числе по поводу различных исторических личностей и событий, может не совпадать с мнением редакции. — Прим. ФАН).


По ходу недавней встречи с активистами самоуправления учащихся физико-математической школы №444 один из них спросил о моём отношении к анархокапитализму. О таком учении ранее отродясь не слыхивал, но само название счёл внутренне противоречивым, о чём тут же и сказал. Нижеследующая заметка — развёрнутое и немного дополненное изложение моего ответа в школе.

С незапамятных времён известно: разделение труда повышает его производительность. Строго говоря, данное общее правило изобилует исключениями. Так, новомодная узкая специализация почти каждой страны ради разделения труда между ними резко понизила производительность планеты в целом: страны слишком велики, чтобы занять жителей лишь немногими делами, так что львиная доля народа в каждой из них оказалась просто без осмысленной работы. Но в большинстве случаев разделение труда полезно всем его участникам.

Чем сложнее труд, тем сложнее организовать его разделение. Разбить одну хитрую операцию на десятки простейших — ещё даже не полдела. Надо рассчитать допустимые погрешности выполнения каждой операции. Надо подобрать (а то и создать) оснастку для неё. Надо согласовать режимы работы на всех этапах, чтобы не слишком наращивать складские запасы. Надо — чаще всего — состыковать множество разных предприятий, ибо нужные ресурсы могут быть разбросаны территориально — иной раз даже по многим странам.

Одной из причин моего бегства из тоталитарной секты «либералы» стало прочитанное рассуждение одного из её основателей Людвига Хайнриха Артуровича эдлера (в переводе — благородного; по смыслу — из рода, удостоенного дворянства не по земельным владениям и/или воинским подвигам, а по иным заслугам) фон Мизес (1881.09.29–1973.10.10) о невыгодности вертикальной интеграции — сборки звеньев технологической цепочки в единой собственности. Он приводит возможные варианты получения одним из звеньев выгоды от выхода из цепочки, не сознавая, что убытки других её звеньев будут не меньше всей этой выгоды, а скорее всего куда больше. Но на мой взгляд ещё важнее, что текст изобличает полное отсутствие у автора представлений о затратах на сам процесс построения технологических цепочек и соответствующих убытках всех без исключения звеньев от разрыва связей между ними.

Чтобы окупить расходы на создание технологической цепочки, приходится соответственно поднять цену готовой продукции. Чтобы она не подорожала вовсе несуразно, нужно разложить расход на достаточно большой объём её.

Кстати, сходные рассуждения ещё в конце 1970‑х годов доказали: окупить новую разработку возможно только на достаточно большом рынке. В то время для большинства серьёзных технологий, актуальных в Западной Европе (где и проведено исследование данной темы), требовался единый рынок с населением не менее 300 миллионов человек; сейчас в той же Западной Европе — хотя бы 400, а на постсоветском пространстве — более 200 миллионов. Отсюда очевидна необходимость воссоединения России в границах СССР 1980‑х годов.

Вышеупомянутое рассуждение Мизеса верно в одном отношении: у каждого звена технологической цепочки может появиться соблазн выхода из неё. Контракты, обязующие не кидать партнёров — не гарантия: если выгода столь велика, что покроет все личные расходы до конца жизни, можно пренебречь даже утратой деловой репутации — невозможностью новых контрактов. Соблюдение правил надо подкреплять возможностью применения силы к их нарушителю.


Михаил Леонидович Хазин (1962.05.05) показал: чем длиннее технологическая цепочка и соответственно дольше прохождение полуфабрикатов по ней, тем выше вероятность изменения внешних условий, приводящего к исчезновению спроса на данную продукцию. Чтобы произвести и продать нужный для окупаемости объём её, рынок для неё должен быть стабилен достаточно долго.

Совокупное действие всех подобных факторов приводит к объективной необходимости власти как самостоятельного института, обеспечивающего стабильность условий и карающего за нарушения обязательств. Без него возможны разве что примитивнейшие виды производства, способные обойтись почти без разделения труда. Анархистские коммуны существовали в крестьянских районах Испании во время нескольких тамошних гражданских войн и в столь же чисто крестьянских районах юга России во время нашей гражданской войны. И то в коммунах довольно скоро формировалась власть, основанная в лучшем случае на шаляпинских правах (по выражению из фильма «Красная площадь»): «у кого глотка громче — тот и прав». Но ещё чаще глотку подкреплял голос оружия. Опыт анархии быстро доказал: даже самые жёсткие паханы и самые свирепые понятия несравненно лучше беспредела. Попытки же анархистов навести свой порядок в промышленной Барселоне неизменно порождали конфликты уже в среде рабочих: вольница изрядно била их по карману.

Замечу: во всех вышеприведенных рассуждениях затраты рассматриваются не в денежном, а в натуральном выражении — как трудовые усилия. И окупаемость понимается тоже не денежно, а как возможность получить (для общества в целом и себя в частности) больше благ, чем применением тех же усилий на неких иных направлениях. Поэтому полагаю: анархизм несовместим не только с капитализмом, но и с любым высокотехнологичным производством, с любыми способами его организации, возможными в обозримом будущем.