вадик
Кто такие неоязычники и откуда они взялись ( 3 фото )
Откуда в наше время берутся неоязычники? «Родноверы», «православные (это не ошибка) староверы-инглинги», «славяне», «ведисты», «виккане» — люди, которых принято считать представителями российского неоязычества, называют себя по-разному, но их объединяет нечто общее — поиск собственного «истинного пути», истоки которого мыслятся в легендарном прошлом, а целью называется «гармония» человека и Вселенной. Этот поиск, однако, зачастую осложнен борьбой за национальную независимость, иногда не чуждается национализма и прибегает к откровенному мифотворчеству. По просьбе N + 1 в этой сложной картине разбирался религиовед Петр Кромских.
Сумрачный германский гений
Подъем интереса к дохристианской истории северных народов Европы начался во второй половине XVIII века. Обычно его связывают с двумя явлениями: нарастающей популярностью сентиментализма в литературе и попытками германских интеллектуалов найти общую культурную и языковую основу для всех немцев, жителей лоскутной Священной Римской империи.
Сентиментализм прокладывает дорогу новой концепции гениальности — вдохновенному переживанию единства с Природой, полумистическому ощущению бесконечности ее созидательных сил, прикоснувшись к которым поэт способен на невиданный творческий взлет. Новое представление о гении противостоит гегемонии «хорошего вкуса» и «правил» французского классицизма с его рациональным подходом к поэтическому ремеслу.
Молодые немецкие поэты, писатели и философы в 1770-е годы объединяются в движение «Бури и натиска» (Sturm und Drang), называют себя «штюрмерами», или «бурными гениями», выдвигают в качестве образцового художника, в пику французским расинам и корнелям, англичанина Шекспира, якобы не признававшего никаких правил и писавшего «под диктовку» природы.
Поэт, философ и публицист Иоганн Готфрид Гердер, один из основоположников штюрмерства, называл культуру всякого народа уникальной и неповторимой, а также незавершенной, поскольку она вечно пребывает в состоянии творческого становления. Раз так, то и ранние этапы ее истории насущно важны для современных художников — всякий по-настоящему большой творец может вырасти только на национальной почве.
Этот интерес к коллективному народному творчеству естественно вылился в любовь к фольклору, а через него — и к дохристианской старине, которой у германских народов, в отличие от романских — южных, средиземноморских — с их Античностью, прежде, по сути, как бы и не было.
Фольклористом был уже Гердер, составитель сборника «Голоса народов в песнях». Под фольклор стилизовал свои стихотворения молодой Гёте, а Шиллер написал программную статью «О наивной и сентиментальной поэзии», назвав гениальных поэтов «наивными», а наивность — атрибутом древности. «Детство» народов стало привлекать к себе пристальное внимание; детство в бытовой жизни выделилось в самостоятельный этап в жизни людей.
Позже из увлечения народным творчеством вырастет деятельность братьев Гримм и вся «фольклорная» линия европейского романтизма. Фольклором в конце XVIII века увлекались, конечно, не только в Германии — достаточно вспомнить знаменитую мистификацию Джеймса Макферсона, издавшего «Песни Оссиана» — сборник собственной поэзии, стилизованной под сочинения легендарного гэльского барда, предмет увлечения многих штюрмеров, включая молодого Гёте.
Параллельно начинаются попытки объединить географически, политически и религиозно разрозненных немцев по принципу языка и принадлежности к единым культурным корням. Поначалу институтом, в котором должно произойти такое единение, мыслится новый немецкий театр, строительству которого много сил отдали Гёте и Шиллер.
Но с началом наполеоновских войн и французской оккупации ряда немецких земель (положившей конец Священной Римской империи) процесс свернул в сторону национально-освободительных проектов — сперва идеологических, а позже и политических. Уже Иоганн Готлиб Фихте в «Обращении к германской нации» (1807) конструировал «германский характер», опираясь на метафизически понимаемый национальный дух, и утверждал, что в будущем немцы сами станут писать свою историю.
Древнегерманская мифология, дохристианские языческие верования, пантеон древних богов, древние эпические сказания — все это в эпоху романтизма работало на формирование национального самосознания немцев.
Произошедшее в 1871 году объединение Германии, конечно, объяснялось отнюдь не только силой романтических идей. Однако это событие, ставшее вершиной длительного процесса «собирания» немецких земель, закрепило «рецепт» национально-освободительной борьбы: единство языка — единство культурных истоков — единый национальный дух — национальное государство.
Общемировая популярность таких выдающихся немцев, как Рихард Вагнер, воспевший в своей музыке и грандиозных драматических циклах ключевые образы германской мифологии, и Фридрих Ницше, призвавший освободиться от «дряхлой» христианской морали, придала немецкому неоязычеству привлекательность в умах многих современников.
В городе Русского Рода
В поисках славного прошлого
Исторический путь немецкого национализма привел, как мы сегодня знаем, к катастрофическим последствиям не только для самой Германии, но и для доброй половины мира. Но это не значит, что пример формирования национальной идентичности на основании общих культурных истоков пропал втуне.
Уже в первой половине XIX века по немецкому пути борьбы за свои национальные интересы попробовали пойти многие, в том числе польские интеллектуалы. Польша, в то время западная окраина Российской империи, мечтала о политической самостоятельности и в поисках средств для укрепления национального духа тоже готова была обратиться к своим дохристианским корням.
Тут, однако, возникло неожиданное осложнение в лице все того же Гердера. В своем ключевом труде, «Идеи к философии истории человечества» (1791), он писал о славянах так: «Несмотря на совершенные ими подвиги, славяне никогда не были народом воинственным, искателями приключений, как немцы Это не помогло им защититься от порабощения, а, напротив, способствовало их порабощению».
Подобная формулировка для задач национального строительства подходила мало. А раз так, на помощь политике привычно пришла поэзия. Во время польского восстания 1830 года поэт Зыгмунт Красинский в романе «Мстительный карлик и Мецлав, князь мазовецкий» вывел в образе Мецлава, чьим прототипом послужил исторический персонаж, новый образ славянина-язычника — бесстрашного и беспощадного воина.
Другой польский поэт-романтик, Рышард Бервинский, оставил описание придуманного им празднества в честь языческого бога войны: его семь уст опьяняет текущая рекой кровь.
Дальнейшая борьба поляков за национальное освобождение не ставило во главу угла дохристианские верования, но попытки такого рода продолжались и в начале ХХ века.
Так, один из лидеров польских неоязычников, публицист Ян Стахнюк в межвоенный период выпустил ряд книг, в том числе «Героическое объединение народа», отрицавших христианство как «еврейскую религию», и основал религиозно-политическое движение «Задруга» («община») ради «развития национальной самобытности» соотечественников.
Стахнюк активно участвовал в Варшавском восстании, был трижды ранен, пережил Вторую мировую войну, но через четыре года после ее окончания был арестован за острую критику просоветского режима, установившегося в Польше. Семь лет тюрьмы окончательно подорвали его здоровье — Стахнюк скончался в 1963 году.
Балтийские боги и СССР
Схожие события происходили и в другой бывшей окраине Российской империи — в Прибалтике. Самым заметным среди балтийских неоязычников стал латвийский этнограф и художник Эрнест Брастыньш.
Выпускник петербургской Высшей школы искусств барона Штиглица и Павловского военного училища, полковник латвийской армии, участник Первой мировой и Гражданской войн, Брастыньш после обретения Латвией независимости заведовал рижским военным музеем, преподавал историю и живопись и участвовал в экспедициях археологов.
В 1925 году он опубликовал книгу «Возрождение латвийской диевтурибы» (dievturiba — богопочитание). Центральной фигурой новоизобретенной системы верований стал бог Диевс — по словам Брастыньша, исконное божество этих земель, которому предки латышей поклонялись до христианизации.
Эта точка зрения возобладала в споре других искателей наиболее подходящей религии, предлагавших «летонизацию» христианства, создание синкретических или совершенно новых традиций. В 1926 году Брастыньша поддержал инженер Карлис Брегжис, и вместе они основали общину диевтуров. Главной задачей общины Брастыньш считал возрождение национального духа латышей.
Братство недолго просуществовало легально — в 1935 году его лишили статуса религиозной организации из-за участия его членов в деятельности запрещенной двумя годами ранее организации «Угунскрустс» («Огненный крест») и ее наследницы, «Перконскрустс» («Громовой крест»). «Национальная революция», к которой они призывали, должна была, смести «прогнившую» парламентскую демократию и установить фашистскую диктатуру.
Связи с фашистами, пусть и опосредованные, для диевтуров не прошли даром: после присоединения Латвии к СССР Брастыньш был депортирован и умер в ссылке в Сибири в 1942 году. Движение, число последователей которого сам Брастыньш оценивал в пять сотен человек, оказалось под запретом.
Но дело Брастыньша не было забыто: те диевтуры, кому удалось покинуть страну, сохранили свою веру в эмиграции. Движение вновь было зарегистрировано на родине в 1989 году.
В 1930 в Литве Домас Шидлаукас (приступивший к разработке своей версии балтского язычества еще в 1911 году) и Гедиминас Бержанскис основали движение Ромува — свое название оно получило в честь древнего святилища пруссов. Их убеждения стоили им свободы так же, как и диевтурам; и так же, как диевтуров, последователей Ромувы советскому правительству ликвидировать так и не удалось.
Ромува существовала как студенческий союз в шестидесятые и семидесятые годы, причем ряд ее членов в это время был осужден за антисоветскую деятельность. После провозглашения Литвой независимости Ромува была зарегистрирована на родине как религиозное объединение.
День почитания небес
«Велесова книга»
Поиск русского национального духа в это время мог вестись разве что за пределами СССР. Находясь в эмиграции, еще в межвоенный период, писатель Юрий Миролюбов создал текст, ставший одним из программных для зарождавшегося русского родноверия, — «Велесову книгу».
Эта книга, якобы обнаруженная полковником Белой армии Федором Изенбеком при отступлении из-под Москвы в 1919 году в оставленном хозяевами княжеском имении, — мистификация. Она якобы была написана на берестяных дощечках («дощьках»), которых никто никогда не видел — по сообщению Миролюбова, все они бесследно исчезли после смерти Изенбека в 1941 году.
«Велесова книга» была опубликована в Сан-Франциско, в редактируемом Миролюбовым эмигрантском журнале «Жар—Птица». «Колоссальнейшая историческая сенсация!» — так в 1953 была озаглавлена первая заметка, сулившая читателям фотографии «дощьек» и перевод этих «уник» на русский язык.
Однако единственная фотография появилась на страницах «Жар-Птицы» в 1955 году, а текст, который Миролюбов называл переводом «Велесовой книги», публиковался с 1957 по 1959 годы — до самого закрытия журнала.
Хотя в СССР «перевод» Миролюбова был опубликован только в 1990 году, в Советском Союзе книга не осталась незамеченной. Проанализировавшие ее текст ученые были единодушны в мнении о том, что перед ними подделка.
Нашлись, однако, и сторонники подлинности «Велесовой книги», явившейся, по их мнению, наглядным доказательством былой славы и величия русичей — «даждьбожьих внуков, любимцев Божьих».
Среди них были как поэты и писатели, так и деятели зарождавшегося в 1970-е годы русского национализма — поэт и активист «Русской партии» Игорь Кобзев, переложивший «древний памятник» стихами на современный русский язык; будущий участник националистического общества «Память» Валерий Скурлатов.
В этих же кругах началась и история российского родноверия. Манифест «Слово нации» за подписью «русских патриотов», вышедший в самиздате в 1970 году, проповедовал «национальный вариант» христианства для «русских людей, по крови и по духу» и заканчивался фразой: «Да здравствует победа христианской цивилизации над взбунтовавшимся против нее хаосом!»
Другие диссиденты раскритиковали этот текст за пассажи о евреях, «монополизирова[вших] область науки и культуры», о «битве черной и желтой расы за мировое господство», о необходимости положить конец «беспорядочной гибридизации».
Как выяснилось позже, «Слово нации» было написано Анатолием Скуратовым — автором и другой самиздатовской статьи под названием «Христианская чума», где в красках описывалась борьба европейских язычников с распространяющейся по континенту религией и ее «главным бациллоносителем» — мировым еврейством.
Носители подобных взглядов оказались и среди первых основателей родноверческих общин, появившихся в конце 1980-х годов. Одним из них был Александр Добровольский, или Доброслав, прошедший сложный путь смены мировоззренческих ориентиров.
Так, в 1956 году Добровольский вышел из рядов ВЛКСМ в знак протеста против проводившейся тогда политики десталинизации, а уже в 1958 году получил свой первый тюремный срок за организацию национал—социалистической партии, а сразу по выходе на свободу, в 1961 году, был крещен священником Глебом Якуниным.
В 1964 Добровольский примкнул к диссидентам — познакомился с Владимиром Буковским, впоследствии всемирно известным писателем и правозащитником, и генерал-майором Петром Григоренко — участником войны, правозащитником и членом Московской хельсинкской группы.
Добровольский даже был одним из подсудимых на «процессе четырех» – суде над активистами московского самиздата, арестованными в 1967 году и обвиненными в антисоветской агитации и пропаганде. На суде он, впрочем, дал показания против других диссидентов, получив сравнительно небольшой срок заключения — два года; Юрий Галансков, которого судили вместе с Добровольским, был осужден на 7 лет и умер в лагере.
Освободившись, Добровольский порвал связи с диссидентским подпольем. В 1970-е годы он смог вернуться в Москву и, увлекшись эзотерикой, стал изучать дохристианские верования славян. В 1980-е он примкнул к наиболее радикальному ответвлению общества «Память», принял новое имя — Доброслав, а к 1990-м удалился от мира в деревню Весенево в Кировской области, где и жил до самой смерти в 2013 году, оттачивая свою философию.
Неоязычество Доброслава представляло собой конгломерат из оккультизма, теософии Блаватской, энвайронментализма и арома-йоги. Его авторству принадлежит ряд текстов, в 2007 году включенных в федеральный список экстремистских материалов.
Род или Перун?
Истоки современного русского язычества можно найти и в научных изысканиях советских времен. Здесь оно стало побочным результатом старого спора норманистов и антинорманистов.
Пожалуй, ключевое значение имели работы академика Бориса Рыбакова, в которых он сделал попытку реконструировать дохристианские верования славян древнейшей эпохи и Киевской Руси и систематизировать славянские религиозные представления и ритуалы.
Сын видного деятеля старообрядчества — первого директора Московского старообрядческого учительского богословского института при Рогожской общине Александра Рыбакова — Борис Рыбаков успел побыть московским беспризорником в 1920-е годы. Историю славянского язычества он, по его собственному признанию, стал изучать еще в 1930-е.
Публикацию своей концепции славянского язычества Рыбаков начал еще в 1960-е годы, а в 1980-е увидели свет его фундаментальные работы: «Язычество древних славян» (1981) и «Язычество древней Руси» (1987).
Рыбаков не был склонен ни завершать историю язычества на Руси датой ее крещения, ни исследовать его в отрыве от более ранних явлений. Используя в качестве источников комплекс народной традиции и устной культуры, собранный этнографами, ученый рассматривал языческое мировоззрение как ключ к пониманию многих событий русской истории.
Без анализа язычества мы не сможем понять идеологию славянских средневековых государств, и в частности Киевской Руси. Лишь знание народных языческих традиций позволит нам правильно понять характер многих антицерковных движений средневековья. Если культуру феодального класса мы постигаем преимущественно по церковной литературе и искусству (чем несправедливо сужаем ее), то культуру простого народа на протяжении всех столетий феодализма мы можем понять только в свете анализа всего языческого комплекса. Изустная, традиционная многовековая культура русской деревни — это не только сокровищница интересующих нас сведений о ее глубоких корнях, но одновременно и сами те корни, на которых устояла на протяжении тяжелой тысячи лет масса трудового крестьянства, корни, питавшие не только деревню, но и городской посад, а в какой-то мере и социальные верхи. Народные сказки, хороводы и песни, былины и думы, красочные и глубокие по смыслу свадебные обряды, народные вышивки, художественная резьба по дереву — все это может быть осмыслено только с учетом древнего языческого миропонимания.
Борис Рыбаков, Предисловие к второму изданию «Язычества древних славян» (1994).
В своих работах академик, отталкиваясь от периодизации «Слова об идолах», — средневековой русской христианской компиляции поучений против язычников, — выстраивает эволюцию дохристианских верований славян: от поклонения злым и добрым духам природы, упырям и берегиням, к почитанию бога плодородия Рода и его спутниц Рожаниц и сменившему его культу воинственного громовержца Перуна, покровителя князей и их дружин, в предхристианский период.
Именно Рода — «самое загадочное и малоизученное из всех славянских божеств» — Рыбаков ставил на первое место в пантеоне древних славян, считая громовика Перуна «дружинным» богом, введенным князем Владимиром.
Род в русских средневековых источниках обрисован как небесный бог, находящийся на воздухе, управляющий тучами и вдувающий жизнь во все живое. Наибольшее количество грозных обличений направлено церковниками против общественных празднеств в честь Рода и рожаниц. В этих поучениях славянский языческий Род приравнен к египетскому Озирису, библейскому Ваалу (Баал-Хадду), христианскому Саваофу, богу творцу и вседержителю.
Борис Рыбаков, «Язычество древних славян».
Эта концепция неоязычникам пришлась по вкусу: в память об умершем 27 декабря 2001 года академике московскими родноверами, среди которых были такие видные их представители, как Богумил Мурин, волхв Велимир (Николай Сперанский) и Велеслав (Илья) Черкасов, была выпущена брошюра соболезнований — «Тризна по Борису Александровичу Рыбакову».
В своем внимании к устному народному творчеству Рыбаков следовал за исторической школой русской фольклористики конца XIX века, стремившейся к объяснению эпических сюжетов, исходя из их связи с историей Древней Руси.
Но из интерпретации русского фольклора он временами делал далеко идущие и вовсе не бесспорные выводы. Например, сопоставляя в «Язычестве древних славян» неолитический культ медведя с крестьянским обычаем вывешивать медвежью лапу во дворах для охраны скота, Рыбаков фактически выстраивал прямую преемственность между этими явлениями.
Еще один исток мировоззрения русских родноверов в советской науке — это теория основного индоевропейского мифа Владимира Топорова и Вячеслава Иванова, разработанная в 1960-70 годах. Ученые считали основным и системообразующим для индоевропейской мифологии сюжет о борьбе громовержца со змеем.
Соответствия ведийского мифа о борьбе Индры со змеем Вритрой они, в частности, обнаружили в балтской мифологии, предположив и существование его следов в мифологии древних славян. Центральный для славянской мифологи сюжет, по их мнению, таким образом, заключался в борьбе бога Перуна, родственного балтскому Перкунасу, с Велесом — змеем.
В пользу этой версии говорила, в частности, иллюстрация к Радзивилловской летописи, в которой бог Велес был изображен в виде змея у ног князя Олега, а также большое количество проанализированных учеными топонимов, чьи названия, по их мнению, были так или иначе связаны с этими божествами.
Реконструкция связи исторических событий с мифологическими сюжетами, исходя из последних, стала причиной спора Рыбакова с Владимиром Проппом, одним из самых известных и заслуженных советских фольклористов. Однако главным его оппонентом, раскритиковавшим вместе с его концепцией и теорию Иванова и Топорова, стал историк и филолог Лев Клейн.
В своей книге «Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества» Клейн нарисовал еще одну картину язычества древних славян, вернув Перуна на место верховного — и, возможно, на короткое время «языческого монотеизма» князя Владимира единственного — божества.
По мнению ученого, Перун был одним из ряда умирающих и воскресающих богов, подобным греческому Аполлону, и славяне делили календарный год на две половины в соответствии с циклом его праздненств.
Его образ Клейн реконструировал в том числе и с привлечением этнографических данных с Северного Кавказа, делая его родственником персонажа чечено-ингушского фольклора Пиръона, поливающего землю дождем громовержца. По мнению ученого, к вайнахам Перуна принесли с собой тысячи славян, которых взял в плен и поселил на Северном Кавказе в VIII веке нашей эры арабский полководец Мерван II.
Клейн, переживший Рыбакова на полтора десятилетия, совсем недавно — 7 ноября 2019 года — ушел из жизни в Санкт-Петербурге. Из языческих ресурсов о смерти главного оппонента Рыбакова написали волхв «Велесова круга» Велеслав Черкасов, паблик Svarte Aske и канал Pantheon в Telegram. Надо отметить, что несмотря на разногласия, в отношении «Велесовой книги» взгляды Рыбакова и Клейна совпадали — подделкой ее считали оба ученых.
Святилище Числобога. Утро летнего солнцестояния
Современное колдовство
Русское родноверие, широко распространившееся в последние годы (например, двадцатилетие Союза славянских общин славянской родной веры язычники отметили подъемом своего флага над Эльбрусом), часто представляется сторонним наблюдателям осколками того ведущего «раздирать и колоть» шовинизма, о котором в песне «Общество “Память”» пел Егор Летов.
Его действительно легко представить таковым — культивация образа язычника-воина, антисемитская и антихристианская направленность до сих пор притягивают к родноверческим организациям радикальных националистов.
И все же такое представление о современных российских язычниках представляется однобоким. Существуют и сообщества, тяготеющие к своим европейским и более умеренным собратьям по вере. Например, к викке, появившейся в Англии еще в 1950-е годы.
Его основатель, бывший британский чиновник Джеральд Гарднер, свою новую религию, впрочем, так не называл: слово wica в его сочинениях обозначает тех, кто исповедует ведовство. По его словам, ему «было даровано дозволение описать под видом художественного произведения кое-какие верования ведьм».
Гарднеровская версия английского ведовства практически лишена националистической репутации, сопутствующей построениям восточноевропейских язычников. Викка — одна из разновидностей целого семейства появившихся в середине ХХ века реконструкций традиционных религий Северной и Западной Европы, таких как неодруидизм и Асатру, обративших взор на наследие кельтов и северную мифологию.
В Россию викка пришла относительно недавно. Непохожая, казалось бы, на родноверческие движения, это учение сталкивается с теми же проблемами, которые характерны и для новых религиозных движений вообще, и для русских неоязычников в частности. Но российская вика принимает и собственные черты.
Впервые работы викканских авторов стали издаваться на русском в 1990-е годы… Впрочем, многие издания, которые были, по сути, посвящены викке (например, книги С. Каннингема), для некоторых читателей так и остались учебниками практической магии, а не описанием оригинального религиозного мировоззрения.
Потребовалось некоторое время для того, чтобы у виккан сформировалось самосознание в качестве представителей определенной религиозной группы. Активно виккане в России начинают проявлять себя уже в 2000-х годах.
Примеры сотрудничества между викканами и славянскими язычниками, безусловно, есть, в частности по линии «Международной языческой федерации». При этом и те, и другие осознают существующие мировоззренческие различия.
Викка в России и за рубежом, безусловно, отличается, и довольно сильно По возрасту в среде российских виккан намного больше молодежи, практически невозможно встретить пожилых виккан, что для западных стран, напротив, вполне нормально.
Далее, в России практически не представлена так называемая «Британская традиционная викка», то есть наиболее ортодоксальные направления викки, включающие продуманные системы обучения и инициации. Викка в России, по большей части, — результат собственных поисков и творчества ее последователей, смесь разных источников.
Наконец, многие вопросы, которые стоят на повестке дня у западных виккан, например, место мужчин-гомосексуалов в викканских общинах, в русскоязычной среде далеко не так актуальны, если вообще поднимаются. В общем, отличий довольно много, и это только некоторые из них.
Станислав Панин, религиовед
«Результат поиска и творчества» — эти слова, пожалуй, можно сказать о многих ответвлениях российского язычества. Так, сегодня основные положения Ромувы сконцентрированы на почитании гармонии в священном, одушевленном мире; тенденции к подобному переходу присутствуют и у части русских родноверов, и у их собратьев из бывших советских республик.
«Мы уже в раю»
Подъем интереса к дохристианским верованиям в XX веке затронул множество стран. Даже такие непохожие друг на друга учения Доброслава и Гарднера можно рассматривать как своеобразные проявления контркультурной религиозности, опирающейся на связь с древними традициями.
Неоязычество в России — часть широкого общеевропейского феномена, несущее на себе отпечаток обстоятельств, в которых оно формировалось: распад СССР, крушение коммунистической идеологии и подъем националистических настроений.
Разнообразные и сложные отношения организаций современных язычников не мешают верующим свободно его исповедовать: общины обычно не имеют ни возможности, ни желания вводить фиксированное членство и довольствуются правилами присутствия на праздниках и богослужениях. Более широкие союзы общин ограничиваются самыми общими требованиями к своим членам.
В язычестве люди остро ощущающие связь с историей и своими корнями, ищут не разрыва с современностью, а мировоззренческой основы, позволяющей связать историю и современность.
«Как только услышал имена богов и языческие образы, в душе проснулась родовая память. Это было в школе, на уроке истории. Основа язычества — это забота о роде, родной земле и природе», — утверждает современный язычник. «Красота веры и традиций. Поэтичность народных легенд и образов. Зачем нам рай, мы уже в раю. Счастье от общения с Мирозданием» — дополняет другой.
Проводящиеся общинами неоязычников праздники включают в себя ярмарки, где торгуют широким ассортиментом товаров — от духовной литературы и свежих номеров журнала «Родноверие» до украшенных рунами подкладок под автомобильные номера и авторских ножей.
Непосредственно богослужения представляют собой довольно небольшую часть родноверческих празднеств. «Запрещено отказываться от игрищ!», — гласит анонс июньского праздника огня на странице Красотынки, одного из крупнейших обрядовых комплексов язычников в России, принадлежащего Союзу славянских общин. Важную часть этих сборищ составляют спортивные состязания.
Объявление о сборе общинников на работы по сооружению кузницы заканчивается призывом «взять с собой походные принадлежности — на Красотынке замечательно отдыхается с ночевкой!».
Петр Кромских
Сумрачный германский гений
Подъем интереса к дохристианской истории северных народов Европы начался во второй половине XVIII века. Обычно его связывают с двумя явлениями: нарастающей популярностью сентиментализма в литературе и попытками германских интеллектуалов найти общую культурную и языковую основу для всех немцев, жителей лоскутной Священной Римской империи.
Сентиментализм прокладывает дорогу новой концепции гениальности — вдохновенному переживанию единства с Природой, полумистическому ощущению бесконечности ее созидательных сил, прикоснувшись к которым поэт способен на невиданный творческий взлет. Новое представление о гении противостоит гегемонии «хорошего вкуса» и «правил» французского классицизма с его рациональным подходом к поэтическому ремеслу.
Молодые немецкие поэты, писатели и философы в 1770-е годы объединяются в движение «Бури и натиска» (Sturm und Drang), называют себя «штюрмерами», или «бурными гениями», выдвигают в качестве образцового художника, в пику французским расинам и корнелям, англичанина Шекспира, якобы не признававшего никаких правил и писавшего «под диктовку» природы.
Поэт, философ и публицист Иоганн Готфрид Гердер, один из основоположников штюрмерства, называл культуру всякого народа уникальной и неповторимой, а также незавершенной, поскольку она вечно пребывает в состоянии творческого становления. Раз так, то и ранние этапы ее истории насущно важны для современных художников — всякий по-настоящему большой творец может вырасти только на национальной почве.
Этот интерес к коллективному народному творчеству естественно вылился в любовь к фольклору, а через него — и к дохристианской старине, которой у германских народов, в отличие от романских — южных, средиземноморских — с их Античностью, прежде, по сути, как бы и не было.
Фольклористом был уже Гердер, составитель сборника «Голоса народов в песнях». Под фольклор стилизовал свои стихотворения молодой Гёте, а Шиллер написал программную статью «О наивной и сентиментальной поэзии», назвав гениальных поэтов «наивными», а наивность — атрибутом древности. «Детство» народов стало привлекать к себе пристальное внимание; детство в бытовой жизни выделилось в самостоятельный этап в жизни людей.
Позже из увлечения народным творчеством вырастет деятельность братьев Гримм и вся «фольклорная» линия европейского романтизма. Фольклором в конце XVIII века увлекались, конечно, не только в Германии — достаточно вспомнить знаменитую мистификацию Джеймса Макферсона, издавшего «Песни Оссиана» — сборник собственной поэзии, стилизованной под сочинения легендарного гэльского барда, предмет увлечения многих штюрмеров, включая молодого Гёте.
Параллельно начинаются попытки объединить географически, политически и религиозно разрозненных немцев по принципу языка и принадлежности к единым культурным корням. Поначалу институтом, в котором должно произойти такое единение, мыслится новый немецкий театр, строительству которого много сил отдали Гёте и Шиллер.
Но с началом наполеоновских войн и французской оккупации ряда немецких земель (положившей конец Священной Римской империи) процесс свернул в сторону национально-освободительных проектов — сперва идеологических, а позже и политических. Уже Иоганн Готлиб Фихте в «Обращении к германской нации» (1807) конструировал «германский характер», опираясь на метафизически понимаемый национальный дух, и утверждал, что в будущем немцы сами станут писать свою историю.
Древнегерманская мифология, дохристианские языческие верования, пантеон древних богов, древние эпические сказания — все это в эпоху романтизма работало на формирование национального самосознания немцев.
Произошедшее в 1871 году объединение Германии, конечно, объяснялось отнюдь не только силой романтических идей. Однако это событие, ставшее вершиной длительного процесса «собирания» немецких земель, закрепило «рецепт» национально-освободительной борьбы: единство языка — единство культурных истоков — единый национальный дух — национальное государство.
Общемировая популярность таких выдающихся немцев, как Рихард Вагнер, воспевший в своей музыке и грандиозных драматических циклах ключевые образы германской мифологии, и Фридрих Ницше, призвавший освободиться от «дряхлой» христианской морали, придала немецкому неоязычеству привлекательность в умах многих современников.
В городе Русского Рода
В поисках славного прошлого
Исторический путь немецкого национализма привел, как мы сегодня знаем, к катастрофическим последствиям не только для самой Германии, но и для доброй половины мира. Но это не значит, что пример формирования национальной идентичности на основании общих культурных истоков пропал втуне.
Уже в первой половине XIX века по немецкому пути борьбы за свои национальные интересы попробовали пойти многие, в том числе польские интеллектуалы. Польша, в то время западная окраина Российской империи, мечтала о политической самостоятельности и в поисках средств для укрепления национального духа тоже готова была обратиться к своим дохристианским корням.
Тут, однако, возникло неожиданное осложнение в лице все того же Гердера. В своем ключевом труде, «Идеи к философии истории человечества» (1791), он писал о славянах так: «Несмотря на совершенные ими подвиги, славяне никогда не были народом воинственным, искателями приключений, как немцы Это не помогло им защититься от порабощения, а, напротив, способствовало их порабощению».
Подобная формулировка для задач национального строительства подходила мало. А раз так, на помощь политике привычно пришла поэзия. Во время польского восстания 1830 года поэт Зыгмунт Красинский в романе «Мстительный карлик и Мецлав, князь мазовецкий» вывел в образе Мецлава, чьим прототипом послужил исторический персонаж, новый образ славянина-язычника — бесстрашного и беспощадного воина.
Другой польский поэт-романтик, Рышард Бервинский, оставил описание придуманного им празднества в честь языческого бога войны: его семь уст опьяняет текущая рекой кровь.
Дальнейшая борьба поляков за национальное освобождение не ставило во главу угла дохристианские верования, но попытки такого рода продолжались и в начале ХХ века.
Так, один из лидеров польских неоязычников, публицист Ян Стахнюк в межвоенный период выпустил ряд книг, в том числе «Героическое объединение народа», отрицавших христианство как «еврейскую религию», и основал религиозно-политическое движение «Задруга» («община») ради «развития национальной самобытности» соотечественников.
Стахнюк активно участвовал в Варшавском восстании, был трижды ранен, пережил Вторую мировую войну, но через четыре года после ее окончания был арестован за острую критику просоветского режима, установившегося в Польше. Семь лет тюрьмы окончательно подорвали его здоровье — Стахнюк скончался в 1963 году.
Балтийские боги и СССР
Схожие события происходили и в другой бывшей окраине Российской империи — в Прибалтике. Самым заметным среди балтийских неоязычников стал латвийский этнограф и художник Эрнест Брастыньш.
Выпускник петербургской Высшей школы искусств барона Штиглица и Павловского военного училища, полковник латвийской армии, участник Первой мировой и Гражданской войн, Брастыньш после обретения Латвией независимости заведовал рижским военным музеем, преподавал историю и живопись и участвовал в экспедициях археологов.
В 1925 году он опубликовал книгу «Возрождение латвийской диевтурибы» (dievturiba — богопочитание). Центральной фигурой новоизобретенной системы верований стал бог Диевс — по словам Брастыньша, исконное божество этих земель, которому предки латышей поклонялись до христианизации.
Эта точка зрения возобладала в споре других искателей наиболее подходящей религии, предлагавших «летонизацию» христианства, создание синкретических или совершенно новых традиций. В 1926 году Брастыньша поддержал инженер Карлис Брегжис, и вместе они основали общину диевтуров. Главной задачей общины Брастыньш считал возрождение национального духа латышей.
Братство недолго просуществовало легально — в 1935 году его лишили статуса религиозной организации из-за участия его членов в деятельности запрещенной двумя годами ранее организации «Угунскрустс» («Огненный крест») и ее наследницы, «Перконскрустс» («Громовой крест»). «Национальная революция», к которой они призывали, должна была, смести «прогнившую» парламентскую демократию и установить фашистскую диктатуру.
Связи с фашистами, пусть и опосредованные, для диевтуров не прошли даром: после присоединения Латвии к СССР Брастыньш был депортирован и умер в ссылке в Сибири в 1942 году. Движение, число последователей которого сам Брастыньш оценивал в пять сотен человек, оказалось под запретом.
Но дело Брастыньша не было забыто: те диевтуры, кому удалось покинуть страну, сохранили свою веру в эмиграции. Движение вновь было зарегистрировано на родине в 1989 году.
В 1930 в Литве Домас Шидлаукас (приступивший к разработке своей версии балтского язычества еще в 1911 году) и Гедиминас Бержанскис основали движение Ромува — свое название оно получило в честь древнего святилища пруссов. Их убеждения стоили им свободы так же, как и диевтурам; и так же, как диевтуров, последователей Ромувы советскому правительству ликвидировать так и не удалось.
Ромува существовала как студенческий союз в шестидесятые и семидесятые годы, причем ряд ее членов в это время был осужден за антисоветскую деятельность. После провозглашения Литвой независимости Ромува была зарегистрирована на родине как религиозное объединение.
День почитания небес
«Велесова книга»
Поиск русского национального духа в это время мог вестись разве что за пределами СССР. Находясь в эмиграции, еще в межвоенный период, писатель Юрий Миролюбов создал текст, ставший одним из программных для зарождавшегося русского родноверия, — «Велесову книгу».
Эта книга, якобы обнаруженная полковником Белой армии Федором Изенбеком при отступлении из-под Москвы в 1919 году в оставленном хозяевами княжеском имении, — мистификация. Она якобы была написана на берестяных дощечках («дощьках»), которых никто никогда не видел — по сообщению Миролюбова, все они бесследно исчезли после смерти Изенбека в 1941 году.
«Велесова книга» была опубликована в Сан-Франциско, в редактируемом Миролюбовым эмигрантском журнале «Жар—Птица». «Колоссальнейшая историческая сенсация!» — так в 1953 была озаглавлена первая заметка, сулившая читателям фотографии «дощьек» и перевод этих «уник» на русский язык.
Однако единственная фотография появилась на страницах «Жар-Птицы» в 1955 году, а текст, который Миролюбов называл переводом «Велесовой книги», публиковался с 1957 по 1959 годы — до самого закрытия журнала.
Хотя в СССР «перевод» Миролюбова был опубликован только в 1990 году, в Советском Союзе книга не осталась незамеченной. Проанализировавшие ее текст ученые были единодушны в мнении о том, что перед ними подделка.
Нашлись, однако, и сторонники подлинности «Велесовой книги», явившейся, по их мнению, наглядным доказательством былой славы и величия русичей — «даждьбожьих внуков, любимцев Божьих».
Среди них были как поэты и писатели, так и деятели зарождавшегося в 1970-е годы русского национализма — поэт и активист «Русской партии» Игорь Кобзев, переложивший «древний памятник» стихами на современный русский язык; будущий участник националистического общества «Память» Валерий Скурлатов.
В этих же кругах началась и история российского родноверия. Манифест «Слово нации» за подписью «русских патриотов», вышедший в самиздате в 1970 году, проповедовал «национальный вариант» христианства для «русских людей, по крови и по духу» и заканчивался фразой: «Да здравствует победа христианской цивилизации над взбунтовавшимся против нее хаосом!»
Другие диссиденты раскритиковали этот текст за пассажи о евреях, «монополизирова[вших] область науки и культуры», о «битве черной и желтой расы за мировое господство», о необходимости положить конец «беспорядочной гибридизации».
Как выяснилось позже, «Слово нации» было написано Анатолием Скуратовым — автором и другой самиздатовской статьи под названием «Христианская чума», где в красках описывалась борьба европейских язычников с распространяющейся по континенту религией и ее «главным бациллоносителем» — мировым еврейством.
Носители подобных взглядов оказались и среди первых основателей родноверческих общин, появившихся в конце 1980-х годов. Одним из них был Александр Добровольский, или Доброслав, прошедший сложный путь смены мировоззренческих ориентиров.
Так, в 1956 году Добровольский вышел из рядов ВЛКСМ в знак протеста против проводившейся тогда политики десталинизации, а уже в 1958 году получил свой первый тюремный срок за организацию национал—социалистической партии, а сразу по выходе на свободу, в 1961 году, был крещен священником Глебом Якуниным.
В 1964 Добровольский примкнул к диссидентам — познакомился с Владимиром Буковским, впоследствии всемирно известным писателем и правозащитником, и генерал-майором Петром Григоренко — участником войны, правозащитником и членом Московской хельсинкской группы.
Добровольский даже был одним из подсудимых на «процессе четырех» – суде над активистами московского самиздата, арестованными в 1967 году и обвиненными в антисоветской агитации и пропаганде. На суде он, впрочем, дал показания против других диссидентов, получив сравнительно небольшой срок заключения — два года; Юрий Галансков, которого судили вместе с Добровольским, был осужден на 7 лет и умер в лагере.
Освободившись, Добровольский порвал связи с диссидентским подпольем. В 1970-е годы он смог вернуться в Москву и, увлекшись эзотерикой, стал изучать дохристианские верования славян. В 1980-е он примкнул к наиболее радикальному ответвлению общества «Память», принял новое имя — Доброслав, а к 1990-м удалился от мира в деревню Весенево в Кировской области, где и жил до самой смерти в 2013 году, оттачивая свою философию.
Неоязычество Доброслава представляло собой конгломерат из оккультизма, теософии Блаватской, энвайронментализма и арома-йоги. Его авторству принадлежит ряд текстов, в 2007 году включенных в федеральный список экстремистских материалов.
Род или Перун?
Истоки современного русского язычества можно найти и в научных изысканиях советских времен. Здесь оно стало побочным результатом старого спора норманистов и антинорманистов.
Пожалуй, ключевое значение имели работы академика Бориса Рыбакова, в которых он сделал попытку реконструировать дохристианские верования славян древнейшей эпохи и Киевской Руси и систематизировать славянские религиозные представления и ритуалы.
Сын видного деятеля старообрядчества — первого директора Московского старообрядческого учительского богословского института при Рогожской общине Александра Рыбакова — Борис Рыбаков успел побыть московским беспризорником в 1920-е годы. Историю славянского язычества он, по его собственному признанию, стал изучать еще в 1930-е.
Публикацию своей концепции славянского язычества Рыбаков начал еще в 1960-е годы, а в 1980-е увидели свет его фундаментальные работы: «Язычество древних славян» (1981) и «Язычество древней Руси» (1987).
Рыбаков не был склонен ни завершать историю язычества на Руси датой ее крещения, ни исследовать его в отрыве от более ранних явлений. Используя в качестве источников комплекс народной традиции и устной культуры, собранный этнографами, ученый рассматривал языческое мировоззрение как ключ к пониманию многих событий русской истории.
Без анализа язычества мы не сможем понять идеологию славянских средневековых государств, и в частности Киевской Руси. Лишь знание народных языческих традиций позволит нам правильно понять характер многих антицерковных движений средневековья. Если культуру феодального класса мы постигаем преимущественно по церковной литературе и искусству (чем несправедливо сужаем ее), то культуру простого народа на протяжении всех столетий феодализма мы можем понять только в свете анализа всего языческого комплекса. Изустная, традиционная многовековая культура русской деревни — это не только сокровищница интересующих нас сведений о ее глубоких корнях, но одновременно и сами те корни, на которых устояла на протяжении тяжелой тысячи лет масса трудового крестьянства, корни, питавшие не только деревню, но и городской посад, а в какой-то мере и социальные верхи. Народные сказки, хороводы и песни, былины и думы, красочные и глубокие по смыслу свадебные обряды, народные вышивки, художественная резьба по дереву — все это может быть осмыслено только с учетом древнего языческого миропонимания.
Борис Рыбаков, Предисловие к второму изданию «Язычества древних славян» (1994).
В своих работах академик, отталкиваясь от периодизации «Слова об идолах», — средневековой русской христианской компиляции поучений против язычников, — выстраивает эволюцию дохристианских верований славян: от поклонения злым и добрым духам природы, упырям и берегиням, к почитанию бога плодородия Рода и его спутниц Рожаниц и сменившему его культу воинственного громовержца Перуна, покровителя князей и их дружин, в предхристианский период.
Именно Рода — «самое загадочное и малоизученное из всех славянских божеств» — Рыбаков ставил на первое место в пантеоне древних славян, считая громовика Перуна «дружинным» богом, введенным князем Владимиром.
Род в русских средневековых источниках обрисован как небесный бог, находящийся на воздухе, управляющий тучами и вдувающий жизнь во все живое. Наибольшее количество грозных обличений направлено церковниками против общественных празднеств в честь Рода и рожаниц. В этих поучениях славянский языческий Род приравнен к египетскому Озирису, библейскому Ваалу (Баал-Хадду), христианскому Саваофу, богу творцу и вседержителю.
Борис Рыбаков, «Язычество древних славян».
Эта концепция неоязычникам пришлась по вкусу: в память об умершем 27 декабря 2001 года академике московскими родноверами, среди которых были такие видные их представители, как Богумил Мурин, волхв Велимир (Николай Сперанский) и Велеслав (Илья) Черкасов, была выпущена брошюра соболезнований — «Тризна по Борису Александровичу Рыбакову».
В своем внимании к устному народному творчеству Рыбаков следовал за исторической школой русской фольклористики конца XIX века, стремившейся к объяснению эпических сюжетов, исходя из их связи с историей Древней Руси.
Но из интерпретации русского фольклора он временами делал далеко идущие и вовсе не бесспорные выводы. Например, сопоставляя в «Язычестве древних славян» неолитический культ медведя с крестьянским обычаем вывешивать медвежью лапу во дворах для охраны скота, Рыбаков фактически выстраивал прямую преемственность между этими явлениями.
Еще один исток мировоззрения русских родноверов в советской науке — это теория основного индоевропейского мифа Владимира Топорова и Вячеслава Иванова, разработанная в 1960-70 годах. Ученые считали основным и системообразующим для индоевропейской мифологии сюжет о борьбе громовержца со змеем.
Соответствия ведийского мифа о борьбе Индры со змеем Вритрой они, в частности, обнаружили в балтской мифологии, предположив и существование его следов в мифологии древних славян. Центральный для славянской мифологи сюжет, по их мнению, таким образом, заключался в борьбе бога Перуна, родственного балтскому Перкунасу, с Велесом — змеем.
В пользу этой версии говорила, в частности, иллюстрация к Радзивилловской летописи, в которой бог Велес был изображен в виде змея у ног князя Олега, а также большое количество проанализированных учеными топонимов, чьи названия, по их мнению, были так или иначе связаны с этими божествами.
Реконструкция связи исторических событий с мифологическими сюжетами, исходя из последних, стала причиной спора Рыбакова с Владимиром Проппом, одним из самых известных и заслуженных советских фольклористов. Однако главным его оппонентом, раскритиковавшим вместе с его концепцией и теорию Иванова и Топорова, стал историк и филолог Лев Клейн.
В своей книге «Воскрешение Перуна. К реконструкции восточнославянского язычества» Клейн нарисовал еще одну картину язычества древних славян, вернув Перуна на место верховного — и, возможно, на короткое время «языческого монотеизма» князя Владимира единственного — божества.
По мнению ученого, Перун был одним из ряда умирающих и воскресающих богов, подобным греческому Аполлону, и славяне делили календарный год на две половины в соответствии с циклом его праздненств.
Его образ Клейн реконструировал в том числе и с привлечением этнографических данных с Северного Кавказа, делая его родственником персонажа чечено-ингушского фольклора Пиръона, поливающего землю дождем громовержца. По мнению ученого, к вайнахам Перуна принесли с собой тысячи славян, которых взял в плен и поселил на Северном Кавказе в VIII веке нашей эры арабский полководец Мерван II.
Клейн, переживший Рыбакова на полтора десятилетия, совсем недавно — 7 ноября 2019 года — ушел из жизни в Санкт-Петербурге. Из языческих ресурсов о смерти главного оппонента Рыбакова написали волхв «Велесова круга» Велеслав Черкасов, паблик Svarte Aske и канал Pantheon в Telegram. Надо отметить, что несмотря на разногласия, в отношении «Велесовой книги» взгляды Рыбакова и Клейна совпадали — подделкой ее считали оба ученых.
Святилище Числобога. Утро летнего солнцестояния
Современное колдовство
Русское родноверие, широко распространившееся в последние годы (например, двадцатилетие Союза славянских общин славянской родной веры язычники отметили подъемом своего флага над Эльбрусом), часто представляется сторонним наблюдателям осколками того ведущего «раздирать и колоть» шовинизма, о котором в песне «Общество “Память”» пел Егор Летов.
Его действительно легко представить таковым — культивация образа язычника-воина, антисемитская и антихристианская направленность до сих пор притягивают к родноверческим организациям радикальных националистов.
И все же такое представление о современных российских язычниках представляется однобоким. Существуют и сообщества, тяготеющие к своим европейским и более умеренным собратьям по вере. Например, к викке, появившейся в Англии еще в 1950-е годы.
Его основатель, бывший британский чиновник Джеральд Гарднер, свою новую религию, впрочем, так не называл: слово wica в его сочинениях обозначает тех, кто исповедует ведовство. По его словам, ему «было даровано дозволение описать под видом художественного произведения кое-какие верования ведьм».
Гарднеровская версия английского ведовства практически лишена националистической репутации, сопутствующей построениям восточноевропейских язычников. Викка — одна из разновидностей целого семейства появившихся в середине ХХ века реконструкций традиционных религий Северной и Западной Европы, таких как неодруидизм и Асатру, обративших взор на наследие кельтов и северную мифологию.
В Россию викка пришла относительно недавно. Непохожая, казалось бы, на родноверческие движения, это учение сталкивается с теми же проблемами, которые характерны и для новых религиозных движений вообще, и для русских неоязычников в частности. Но российская вика принимает и собственные черты.
Впервые работы викканских авторов стали издаваться на русском в 1990-е годы… Впрочем, многие издания, которые были, по сути, посвящены викке (например, книги С. Каннингема), для некоторых читателей так и остались учебниками практической магии, а не описанием оригинального религиозного мировоззрения.
Потребовалось некоторое время для того, чтобы у виккан сформировалось самосознание в качестве представителей определенной религиозной группы. Активно виккане в России начинают проявлять себя уже в 2000-х годах.
Примеры сотрудничества между викканами и славянскими язычниками, безусловно, есть, в частности по линии «Международной языческой федерации». При этом и те, и другие осознают существующие мировоззренческие различия.
Викка в России и за рубежом, безусловно, отличается, и довольно сильно По возрасту в среде российских виккан намного больше молодежи, практически невозможно встретить пожилых виккан, что для западных стран, напротив, вполне нормально.
Далее, в России практически не представлена так называемая «Британская традиционная викка», то есть наиболее ортодоксальные направления викки, включающие продуманные системы обучения и инициации. Викка в России, по большей части, — результат собственных поисков и творчества ее последователей, смесь разных источников.
Наконец, многие вопросы, которые стоят на повестке дня у западных виккан, например, место мужчин-гомосексуалов в викканских общинах, в русскоязычной среде далеко не так актуальны, если вообще поднимаются. В общем, отличий довольно много, и это только некоторые из них.
Станислав Панин, религиовед
«Результат поиска и творчества» — эти слова, пожалуй, можно сказать о многих ответвлениях российского язычества. Так, сегодня основные положения Ромувы сконцентрированы на почитании гармонии в священном, одушевленном мире; тенденции к подобному переходу присутствуют и у части русских родноверов, и у их собратьев из бывших советских республик.
«Мы уже в раю»
Подъем интереса к дохристианским верованиям в XX веке затронул множество стран. Даже такие непохожие друг на друга учения Доброслава и Гарднера можно рассматривать как своеобразные проявления контркультурной религиозности, опирающейся на связь с древними традициями.
Неоязычество в России — часть широкого общеевропейского феномена, несущее на себе отпечаток обстоятельств, в которых оно формировалось: распад СССР, крушение коммунистической идеологии и подъем националистических настроений.
Разнообразные и сложные отношения организаций современных язычников не мешают верующим свободно его исповедовать: общины обычно не имеют ни возможности, ни желания вводить фиксированное членство и довольствуются правилами присутствия на праздниках и богослужениях. Более широкие союзы общин ограничиваются самыми общими требованиями к своим членам.
В язычестве люди остро ощущающие связь с историей и своими корнями, ищут не разрыва с современностью, а мировоззренческой основы, позволяющей связать историю и современность.
«Как только услышал имена богов и языческие образы, в душе проснулась родовая память. Это было в школе, на уроке истории. Основа язычества — это забота о роде, родной земле и природе», — утверждает современный язычник. «Красота веры и традиций. Поэтичность народных легенд и образов. Зачем нам рай, мы уже в раю. Счастье от общения с Мирозданием» — дополняет другой.
Проводящиеся общинами неоязычников праздники включают в себя ярмарки, где торгуют широким ассортиментом товаров — от духовной литературы и свежих номеров журнала «Родноверие» до украшенных рунами подкладок под автомобильные номера и авторских ножей.
Непосредственно богослужения представляют собой довольно небольшую часть родноверческих празднеств. «Запрещено отказываться от игрищ!», — гласит анонс июньского праздника огня на странице Красотынки, одного из крупнейших обрядовых комплексов язычников в России, принадлежащего Союзу славянских общин. Важную часть этих сборищ составляют спортивные состязания.
Объявление о сборе общинников на работы по сооружению кузницы заканчивается призывом «взять с собой походные принадлежности — на Красотынке замечательно отдыхается с ночевкой!».
Петр Кромских
Взято: Тут
724