Зачем русский генерал Николай Демидов похищал священников ( 1 фото )

Русский драматург XVIII века Михаил Загоскин в нескольких словах метко описал жизнь состоятельных современников: «Зимой ездят на колесах, а летом – на полозках».

Зрелищные выезды

Имеющие все русские богачи, казалось, соревновались друг с другом в чудачествах. Прокофий Демидов никогда не служил, чем особенно гордился, поэтому у этого владельца горнодобывающей империи были неограниченные возможности для реализации собственных причуд.

Его выезды по Кузнецкому мосту собирали толпы зевак. А посмотреть было на что! В экипаж запрягали шесть лошадей. Первая пара – кобылы калмыцкой породы с короткими ногами.

Верхом на одной из них сидел форейтор огромного роста, поэтому во время поездки ногами он фактически шел по земле. Вторая пара – вороные першеронские скакуны, высотой в холке 175 см. Третья пара – милые пони.

Не меньшие эмоции у зрителей вызывали и лакеи, сидящие на запятках. Один – почтенный старик, второй – десятилетний мальчик. Их ливреи были скроены частью из дорогой парчи, частью из самой низкопробной дерюги.

Одна нога обута в тончайший чулок и башмак с алмазной пряжкой, другая – в лапоть. Сам автор задумки, к слову, получал огромное удовольствие от восторгов публики.

Прыжок в сорочку

Другой Демидов – генерал Николай Иванович – был чрезмерно суеверен. Над всеми дверями его особняка на Васильевском острове были прибиты подковы, а в опочивальне стояла клетка с петухом для борьбы с домовым. Но особенную скандальность приобрели его похищения священников.

Если они встречались на его пути во время выезда, Демидов уговаривал батюшку сесть в экипаж, отвозил к себе домой и ловко запирал на ключ в одной из комнат. После этого с полной уверенностью, что священник теперь на его пути не встретится и беды не будет, отправлялся по своим делам. Вскоре молва разнесла слухи о странных выходках генерала, и священнослужители «быстро утекали», завидев экипаж Демидова.

Кроме суеверности, генерал имел привычку странным образом надевать нательную рубаху. Камердинер держал ее так, чтобы барин мог с лету заскочить в рукава и горловину.

Демидов отходил на несколько шагов, крестился, резко бросался к рубахе, неожиданно останавливался, отбегал назад. Делалось не менее трех попыток, последняя из которых оказывалась удачной, и рубаха наконец-то оказывалась на барине.

Сок из котлетки

Наконец, еще один Демидов, Павел Григорьевич, основатель Ярославского лицея, прослыл в обществе скупердяем. Он никогда не устраивал званых обедов и никому не одалживал женег, при этом жертвовал науке миллионы.

Из своего огромного состояния он выделял в месяц на пропитание минимальную сумму. Ежедневно на обед ему подавали жидкий бульон и одну котлетку, из которой барин лишь высасывал сок. Несколько лет кряду он ходил в одном кафтане, но его многочисленные крестьяне платили минимальный оброк.

Божественный посланник

В начале XIX века в Лысково Нижегородской губернии жил князь Грузинский. Он был уверен, что рожден на свет, чтобы спасать угнетаемых бедняков. Со всех окрестностей в его имение стекались крепостные и беглые, и в итоге в приюте проживало более ста человек.

Князь самолично выслушивал историю каждого пришедшего, отсеивая воров и убийц. Ходили слухи о таинственных подземельях под особняком князя и лесных схронах. Местная полиция бездействовала, испытывая трепет и страх перед суровым нравом барина: мог «глаз выбить» или «бороду вырвать». Когда его наконец-то отдали под суд за укрывательство беглых, князь выглядел крайне озадаченным, не понимая, почему его наказывают за «добрые дела».

Бриллиантовый князь

Завидный жених и богатейший человек Москвы князь Алексей Куракин не был снобом и доброжелательно относился к прислуге, но только до тех пор, пока речь не заходила о внешнем виде. Утро князя начиналось с подбора гардероба на предстоящий день. Он долго и вдумчиво пролистывал несколько пухлых каталогов с вариантами.

Каждый наряд представлял собой единый ансамбль, в котором была продумана каждая деталь, вплоть до трости и перстней. Если камердинер, не дай бог, подавал табакерку от другого комплекта, князь выходил из себя от гнева.

Из всех драгоценных камней Куракин особенную страсть питал к бриллиантам. Ими выходящий в свет князь бывал усыпан буквально с головы до ног: бриллианты переливались в пуговицах, мерцали на пряжках и цепочке часов, украшали пальцы и трость. Именно в таком облачении русский богач увековечен на портрете работы Боровиковского, выставленный в Третьяковке.

Мужчина-горничная

Близкий друг Пушкина Павел Нащокин был известен не только как щедрый меценат, но и как изрядный чудак. Обладатель большого состояния, он сорил деньгами, скупая все, что привлекало его внимание, – породистых рысаков и экипажи, фарфор и бриллианты.

Особенно дорого обходилась ему страсть к театру, вернее – к служительницам Мельпомены. За остаток свечи, при которой актриса Варвара Асенкова учила одну из ролей, Нащокин заплатил целое состояние, а затем заказал для огарка золотой футляр.

Впрочем, сувенир был вскоре без сожалений кому-то подарен. Чтобы вылечиться от безумной страсти к Асенковой, Нащокин целый месяц жил в доме актрисы под видом горничной. Женское платье, признаться, миловидному мужчине шло.

Андреевский кавалер с морковкой

В 20-е годы XIX века Петербург еженедельно обсуждал новую выходку всеобщего любимца – князя Григория Волконского. Он в любое время года ездил в открытой коляске без головного убора, который торжественно держал над его головой стоявший сзади лакей.

Во время поездки князь непременно что-то жевал – калач, яблоко или морковку. Сопровождали вельможу два высочайших форейтора. Их огромный рост контрастировал с внешним видом кучера – горбатого карлика. Став во время царствования Павла I Андреевским кавалером, Волконский настолько гордился заслугой, что носил ордена не только на мундире, но и украшал ими шубы, домашние халаты и сюртуки.

Любитель устраивать посиделки на свежем воздухе, он нередко заставлял гостей трястись от холода. Тогда им приносили теплую одежду князя, и со стороны казалось, что за столом собрались одни орденоносцы.

Сон на нагретой простыне

Украшением галереи русских чудаков, несомненно, станет Анна Анненкова. Московские сплетники называли ее графиней Голконды и не уставали судачить о ее причудах. Спала она исключительно днем, оставляя зажженными лампады. Заснуть могла только под разговор дворовых, которые сидели в ногах ее постели и вели «задушевные» беседы.

Замолчать нельзя было ни на минуту – барыня сразу же просыпалась и устраивала разнос. В штате прислуги богачки была пышнотелая женщина, и обязанность у нее была лишь одна – нагревать шелковые простыни, место в экипаже или любимое кресло барыни.

Ломать и строить

Смоленский губернатор Степан Апраксин, живший в Москве в начале XIX века, имел репутацию хлебосольного хозяина. Он не жалел денег на развлечения, но и работе уделял должное внимание. После ежедневного утреннего обхода загородного имения он возвращался в особняк с целой толпой прислуги, ведь каждый встреченный по пути обязан был бросить дела и следовать за барином. Если по дороге Степану Степановичу попадался ребенок, то его надлежало тщательно умыть – на этом настаивал сам хозяин, полагая, что непременно сглазил отрока.

Но главной странностью барина было желание постоянно что-то ломать или строить. Попытки окружающих воззвать к здравому смыслу или напомнить о больших тратах Апраксина не смущали. Он весело похлопывал себя по карману со словами «тут все есть» и принимался крушить вчера построенную беседку или новую конюшню.

Ковер в кармане

Не только желание удивить окружающих, но и обычная рассеянность приводили к тому, что знатный человек становился героем анекдотов. На протяжении почти всего XVIII века много поводов для веселья давал граф Федор Остерман. То рассказывали, как он, усевшись в кресло, отдавал распоряжение ехать в сенат, полагая, что уже находится в карете.

То хохотали над историей, когда во время званого ужина граф вместо своей ноги весь вечер чесал ногу соседа. То пересказывали друг другу случай, когда постеленный на полу узкий ковер граф принял за выпавший носовой платок. Попытки засунуть ковер в карман граф прекратил, только услышав гогот присутствующих.