Доренко: через 20 лет привяжу к ноге железный ящик с виски и на дно брошусь ( 6 фото )

Как и для многих, известие о трагической смерти Сергея Доренко стало для меня настоящим ударом, я тут же в голове буквально поминутно прокрутил нашу продолжительную беседу 5-летней давности.

Сергей Леонидович был не столько журналистом, сколько актером, он сам это постоянно подчеркивал, но играл он не на сцене, а в спектакле под названием «жизнь», и был крайне органичен в своей роли.

Мне бы хотелось напомнить и читателям «Ридуса» о той памятной для меня встрече в 2014 году, когда накануне Дня радио я заехал в стены радиостанции, которой «рулил» мэтр, и оказалось, что «Говорит Москва» осталась в то далекое уже утро без чая и кофе.

Мэтр Доренко вызвался тогда лично съездить за снедью, предложив провести интервью «в поле».

Что ж — дело отличное, нестандартный антураж торговых рядов в чем-то даже привлекательней радиостудии. Но уже на втором километре недлинной дороги в магазин случилось ДТП. Небольшое. Можно было бы ехать дальше. Но оппонент, хоть был и не прав, стал артачиться.

Тогда же и мне представилась возможность убедиться в принципиальности Доренко и тотальной конфликтности, однако интервью в тот день сорвалось — мэтр сказал, что ему придется весь свой артистизм поберечь для беседы с сотрудниками ГИБДД…

В общем, когда интервьюер через пару дней снова оказался в стенах радиостанции, первый вопрос был готов заранее. Собственно, он вертелся на языке еще с конца 90-х, когда будучи юнцом, я наблюдал, как восходящая звезда журналистики безжалостно «мочит» Лужкова, который оказался одной из первых жертв безжалостного слога «Расстриги».

Почему, кстати, «Расстрига» — тоже вопрос, но чуть менее завлекательный. За прошедшие 15 лет Доренко сменил десятки работодателей, но сам при этом не изменился ни на йоту.

От него достается и националистам, и космополитам, и атеистам, и клерикалам — всем, кто не желает отвечать за слова и думать своей головой…


Всегда и везде без обиняков рубить правду-матку, по-грубому так — это артистический эпатаж, игра на публику, или обычное состояние? Вы всегда такой? 

— Вот Вы сейчас спросили, и я задумался…

Стоит отметить, Сергей Леонидович действительно задумался. С полминуты, не меньше размышлял, прежде чем продолжить:

— Полагаю, что в жизни я похож на самого же себя, того, что на сцене. Впрочем, для меня удивительно слышать о том, что кому-то кажется, что я рублю правду-матку. Мне представляется, что я и на сцене-то все время сомневаюсь…

Да, я все время сомневаюсь!

Ну, вот было дело, Хирурга и его братию «педиковатыми команчами» назвали, не очень многие способны Александру сказать в лицо подобное…

— В истории с Хирургом, «команчи» эти — это всё мое восприятие не более того, а вопрос то был: «Саша, ты уже не байкер. Может, в депутаты?»

Как видите, я не рублю правду-матку, а задаю вопросы…

Мы с ним после общались лично. Я его тогда спросил, что он понимает в байкерском движении? Не знаю, знает ли Саша буквы… думаю, знает, но, наверное, он просто не прочитал об этом, это ж не я придумал, что движение байкеров, и это всем известно, зародилось в Штатах, что это отставники, вернувшиеся с полей Второй мировой из Европы, которые не хотели работать, а занимались преступной деятельностью, гоняли между Лос-Анджелесом и Чикаго, да что я Вам рассказываю, это всё известно. И вот был когда-то байкер Саша Хирург, носился в пойме на Москва-реке, ставил дикий лагерь, целые лета проводили в палатках.

А теперь Саша — депутат. Он же без хоругвей из дому не выезжает, они его всюду сопровождают. При этом обрядился американским «Ангелом ада», но прицепил хоругви. Мне это кажется эстетической ошибкой.


Из-за вашей деятельности и Ваших «вопросов» не возникало личных конфликтов с кем-либо?

— Нет, — в этом Доренко был уверенно тверд и продолжал:

— Я же ни с кем не ссорюсь. Говорю как вижу. Чесслово. Может, чуть резковато по оценкам. Но опять же, я задаю вопросы, а не даю ответов. Потому что сам их не знаю. Если бы знал ответы, наверное, пошел бы в президенты, но я их не знаю.

Хорошо, мы еще наверное поговорим про конфликты, но хочется мотоциклетный вопрос продолжить. Так на Ваш взгляд словом «байкер» могут именоваться только жесткие субкультурные криминальные элементы без семьи и определенного будущего?

— Конечно. Это те, кто ездит в соответствующей одежде и ведет соответствующий образ жизни. «Ангелы Ада» и остальные три основные банды, а также производные от них, вот это они и есть. Это люди с корнями. С корнями.

А если ты ездишь с хоругвью, то нужна косоворотка…

Но есть же люди, которые просто серьезно увлекаются мотоциклами, они не байкеры?

— Ну, множество людей ездит на мотоциклах и не байкеры. Кто-то серьезно увлекается, кто-то не очень. Вот я — не очень. Так вот я одеваюсь вообще как «мотобот». Потому, что я боюсь ментов, купил мотоцикл, который очень нравится BMW F800 GS, но он белый, как у полицейских, езжу в белом шлеме, желтой немецкой куртке Clover. Я как бы кошу под «мотоботов», это камуфляж такой.


А Вы в одиночку гоняете?

— Да, только в одиночку. Я катаюсь не так, чтобы ездить, а чтобы покататься. Мне вот скорее надо лес какой-нибудь…

Надо сказать, на улице я совсем новый человек, до этого вот только по лесам, да по карьерам ездил. Я купил первый свой мотоцикл Yamaha TT600R, второй — Honda XR650R, потом была Honda CRF 450R, SuperMoto 690 SMC R. Последний собственно и был моим первым городским байком.

А до этого только в лесах, и только один.

А «Расстрига» — тоже потому, что один? Вот еще один вопрос давно уже на языке вертелся…

— Тут все просто, — тут же стало очевидно, что вопрос этот задавался не единожды, — когда-то меня расстригли из союза журналистов, это было в далеком уже 99 году. Это было очень смешно.

Меня исключили из союза журналистов, в котором я никогда не состоял. Я там просто не был ни разу. То есть, я — расстрига из состояния, в котором и не был.

Но я вообще, всё верно, я одиночка, совсем не люблю толпы, и поэтому я расстрига тоже.

А ещё я проповедую в одиночку, без священноначалия, и поэтому опять же я расстрига.

А почему я на предмет одиночества в езде на байке спрашивал, так сейчас, очевидно, мотоциклы стали неким трендом, подобно горным лыжам, хоккею, а некогда теннису. И президент на мотоцикле ездит, и вице-премьер, и глава Сбербанка, коллега Киселев вот тоже мотоциклист…

— У Киселева нужда. Дима сел на мотоцикл по ряду причин, во-первых, он молодцеват, во-вторых, живет где-то в районе Пушкино, по Ярославке иначе и не добраться. Для него байк — это удобство и молодцеватость.

Для меня это тоже удобство. Например, я ездил на микроавтобусе, на «Каравелле» со скутером внутри. Очень удобно в пробках. Где-нибудь приткнулся, а потом вжик…

Ну, а если мотоциклы — тренд, значит мне нужно что-то менять. Я делаю всегда все против трендов. Я не хочу быть как все, мне это неприятно.

Я якобы стилеобразующ, но я не следую за стилем. Я задаю стиль, а когда все следуют за ним, я тут же ухожу.

Доренко хлопает в ладоши и продолжает:

— И вот как все пересядут на мотоциклы, тогда я тут же продам свой. Хочу вот BMW «трешку» на механике.


Когда продадите BMWX1, который мы вместе долбанули…

— А продам, когда мне нормальную цену дадут за него, мне в трейд-ине, в том же салоне где покупал, полцены предложили, после того как я год отъездил, не два, не три, а год.

«Нет, — ответил я, — братцы, умру, но буду продолжать на нём ездить».

Я ж хохол в конце концов, я не могу деньги терять…

Ну, Вы в Крыму, кажется, родились…

 — Ну, да, одно другому не мешает, я родился в Крыму, но в украинской семье, мои родители украинцы, я украинец. Я точно понимаю, что я другой, мой отец русский летчик, служил в русских гарнизонах.

Раз сами этот тонкий вопрос затронули… А чем отличны русские от украинцев в принципе? Чем вот вы отличаете себя от русских?

— Я жил с отцом в гарнизонах в Сибири и на Дальнем Востоке, а мы ездили на Украину к родственникам, и я всегда чувствовал огромную разницу.

Между «северянами» и «южанами» разница огромная. А вот между южными русскими в Ростове где-нибудь и восточными украинцами в Луганске — абсолютно никакой разницы.

Поэтому да, правильнее, наверное, себя «южанином» назвать.

А, кстати, как Вам как украинцу и как крымчанину одновременно возвращение Крыма России?

— Мне? Приятно…

Принадлежность Крыма к Украине мне всегда казалась забавным курьезом, чем-то странным, неорганичным, неестественным.

Даже в моем детстве в моей украинской семье никто не мог понять, с какой стати Крым украинский. Я ребенком отца спрашивал: что за хрень такая. Отец не мог и сам этого понять.

Внимание, в моей украинской семье, украинские родители не могли понять, почему Крым украинский. Они говорили: может это из-за удобства, из-за логистики…

То есть, все были в растерянности, и никто не мог понять, почему так обстояло.

А сейчас из родственников остался кто, есть у кого поинтересоваться из первых рук, каково оно, в России то?

— Нет, из родственников никого. А узнать из первых рук, так я оттуда совсем недавно вернулся, была возможность своими глазами на все взглянуть. И что скажу, это сразу бросается в глаза, это совершенно точно: за последние 23 года из администрации там никто палец о палец не ударил.

Что-то мы о мотоциклах, о геополитике. А о самом главном-то: о радио. Из РСН Вы сами ушли?

— Я ушел сам, потому что изменились условия работы. На РСН я был назначен 8 сентября 2008 года при одних параметрах. А потом они резко изменились, и это меня не устраивало.

«Говорит Москва» — это потому, что Вы ушли с РСН, или Вы ушли с РСН потому, что «Говорит Москва»?

— «Говорит Москва» — потому что я ушел с РСН. Так бы я работал на РСН и дальше. До того у меня абсолютно никаких мыслей не было о смене места. Я надеялся доработать как…

Доренко даже как-то преобразился лицом когда заговорил о нем, даже нельзя понять было, что это — столь едкая ирония или реальное восхищение:

— Для нас всегда примером неутомимой работы был Познер. Вот Познеру — 80, а он работает еще? Работает ведь? А то я телевизор не смотрю…

Работает… (я отвечал неуверенно, ведь тоже не смотрю ТВ, но невольно подслушивавшие наш разговор молодые коллеги из радиостанции подтвердили нестройным хором, что дескать да, работает).

А Доренко продолжал рассуждать о Познере:

— Ну, вот почему Познер работает в 80 лет, а почему я не могу поработать хотя бы до 70, черт побери? Тем более, что голос только крепчает, я заметил. Голос и волосы из носа крепчают — остальное все слабеет…


Ну, а надолго ли вы планируете задержаться в «Говорит Москва»? Надолго закладываетесь?

— Не знаю, я привык, что меня выгоняют раз в год.

Должен сказать, что на радио ситуация изменилась и меня стали выгонять раз в пять лет. Если так, то можно рассчитывать, что меня выгонят в 2019 году. Посмотрим.

На самом деле меня это не парит. Но впервые в жизни именно на РСН я пытался работать не на себя, а создать некую школу. А школа требует бережного отношения. Когда ты создаешь школу, ты понимаешь, что должен печься о своем монастыре и его нужно как-то охранять. А для сохранения чего бы то ни было приходится идти на компромиссы.

А могу ли я идти на эти компромиссы — вот какой для меня был вопрос. Вот ради сохранения школы мне надо было идти на все компромиссы? И есть ли границы у этих компромиссов? Одни сплошные вопросы…

В итоге школа существует и без меня. РСН полгода работал как нефиг делать, не замечая моего отсутствия. Мы все ушли, а РСН продолжает работать в рамках школы.

Но уже конечно не так, — усмехается, коллеги вторят, — уже сбиваются…

Моя школа довольно простая, она состоит не из множества параметров. Например, школа Венедиктова, великого радиодеятеля, намного более многогранна потому, что у него есть тяга к разным жанрам. Моя же школа более монохромна. Для меня эфир — интернет-форум.

Сейчас связь со школой РСН разорвана?

— Остались люди, которые пытаются передать мою школу другим новым людям. Я с ними не общаюсь, назвал их собственными творческими бастардами, то есть я их не признаю и знать не желаю.

Но тем не менее, я понимаю и признаю, что они работают в той школе, которую им преподал я…

А с собой из РСН много людей увели?

— Никого не взял. Они все пришли, человек 40−45, ну, а было там около 60-ти, чтобы Вы понимали…

Тут Сергей Леонидович как-то призадумался и тут же озарился:

— Да, никого я с собой не брал, я тут не причем, это всё Марат, — Доренко кивнул на своего зама, Марата Березова:

— Это важно, что он пришел сюда. Если бы он остался там, хрен бы со мной ушли 45 человек.

Марат, это Вам понятно?, — обратился Доренко к заместителю, который ответил, что лучше промолчит.

— Правильное решение, — продолжал Доренко, — я уже старый, за мной идти перспективно, меня можно скоро сменить…

В конце 90-х я планировал уйти на пенсию в 45 лет. Хотел поселиться на яхте где-то между Кейптауном и Сиднеем на юге Индийского океана. А получается, что все время нужно новых детей отдавать в школу.

Получается, что теперь, только когда Вера (младшая дочь) закончит школу, университет… то есть, лет через 20, у меня появляется шанс оказаться между Кейптауном и Сиднеем.

Я привяжу к ноге железный ящик с виски и на дно брошусь…

Эффектно… что ж еще после такого-то спросить… полномочия у вас здесь диктаторские?

— Нет. Ни в коем случае.

У меня и без того есть некая способность спорить и убеждать. Есть некая способность показывать, как надо делать, потому что я сам в эфире…

Прочему про диктат спрашивал — оно просто немудрено. Я заметил, что в редакции станции одна молодежь. Это специально задумано, или само собой так получилось?

 — В редакции молодежь потому, что мы все — молодые ребята, мы боимся стариков. Например, если я разговариваю с людьми старше 40, то мне хочется говорить им на «Вы», и я боюсь, что мне устроят выволочку или начнут ругать.