Мой День Победы за решеткой ( 3 фото )

Отряд стоял третий час. Зима осталась давно позади, до короткого сибирского лета было рукой подать, и зеки были одеты легко, в тонкие синтетические робы. С погодой сегодня повезло, вчерашний мерзкий дождь остался лишь в памяти, и под апрельским солнцем было тепло, хотя нет-нет, холодный северный ветер пронзал огромный плац, и тогда приходилось ёжиться и немного дрожать.

Зеки костерили не только лагерь, день Победы, Сибирь, начальника отряда, но и меня и ещё пару отказников.

Мимо промаршировал тринадцатый отряд. Первые пятёрки зеков настолько слаженно впечатывали «хозовские» ботинки в асфальт, их глотки так синхронно орали «Катюшу», что я на миг вообразил себе строй десантуры на завоёванной чужбине. Картинка и звук были настолько зрелищны, что я чуть было и сам не поверил в собственную фантазию.

Но нет, в первых рядах в нашем лагере всегда шли «петухи». Они вели отряд в столовую и возвращали его в барак, они послушно выполняли приказы и подчинялись любому начальнику. Впрочем, как и все тут. Ладно, почти все.

В конце отряда плелись блатные, здесь это «козлы», актив отряда. Они уже не старались попасть в ногу, просто отбывали повинность. Сказали выйти — вышли. Были и те зеки, кому «гражданин начальник» разрешил воспитывать бедолаг. Эти проявляли ретивость. Шипели на неуклюжих из массы, выводили их из строя, заставляли маршировать на месте, крича чуть ли не в ухо: «Левой! Левой! Раз-два-три!»

Бедолаги, покраснев от натужного старания, взмахивали руками и задирали колени, но снова не попадали в такт, расстраивались, пугались и от этого запутывались ещё больше. «Овчарки» угрожали разборками в отряде, проклинали уклонистов от армии и всё заставляли и заставляли вбивать в асфальт плаца полуразвалившиеся ботинки.

За тринадцатым шёл пятый. Этот — чемпион прошлого года. Глядя на них, я решил, что главный приз они возьмут и в этом году. Завхоз в пятом отряде — парень вроде бы и неплохой, где-то даже справедливый, но боксёр, патриот и стремится на УДО. Зеки у него маршируют прямо в бараке. Я живу на пятом этаже, и по вечерам часто слышал «бум-бум-бум». Всё гадал, что это за звук, а оказалось, что на втором этаже зеки в ПВР отрабатывают строевую и часами топают на месте. Чемпионы, что сказать.


А мы стоим и стоим.

Я слышу сзади чей-то шёпот: «Блин, ну чё, западло что-ли рот пооткрывать. Так и до обеда простоим!» Я оглядываюсь, ищу хоть один недовольный взгляд, но каждый смотрит мимо меня. Я отворачиваюсь и вспоминаю прошлый год.

9 мая. Отряды стоят по периметру плаца. Низкие тучи нависли и давят. Дождя нет, но в воздухе какая-то мокрая взвесь, от неё зябко и промозгло. Я бы лучше как следует отморозился бы в минус сорок, чем вот так вот «пускать мурашек» под робой и маяться от безысходности.

Инвалиды сгрудились в стороне от плаца, в «кармане». Они похожи на злых воробьёв, только что чирикают матом и шёпотом. Ощетинились палками и костылями, ждут неизвестно чего, дрожат. Сидеть в отряде им не разрешили, но и от марша они освобождены. Бог терпел и вам велел.

На «автобусной остановке», так прозвали этот голубой с навесом постамент, стоит начальник лагеря и его первые заместители. В стороне от них целая шеренга «граждан начальников» рангом пониже. Все офицеры в отутюженных кителях, ярко-белых рубахах и отлакированных туфлях. У каждого на груди медали. У кого-то даже аксельбант.

Я удивлён, что у них за «ордена»? Уже потом узнал, что большая часть этих медяшек — за выслугу лет. Но у кого-то и за командировку в Чечню.

Заместитель начальника по кадрам — «замполит» — вещает по громкой связи про фашистских захватчиков, про героизм дедов, про работников тыла. Читает по бумаге, но с надрывом. Наконец, вводная часть закончена, и он объявляет о конкурсе патриотических песен.

На исходную встаёт первый отряд. Это хозобслуга, среди них много блатных, маршировать они не учились, петь тоже, и потому мимо начальника лагеря они проходят кое-как. За весь отряд орут первые шеренги и немного подвывает серединка. Сотрудники усмехаются и отводят глаза. Я — статист, и потому плёлся в конце. Случайно наступил на ногу впереди идущему, извинился, снова наступил. Помню, от стыда происходящего мечтал исчезнуть навсегда, хоть на этапе, хоть в ШИЗО.

После нас была пара отрядов с «промки», эти тоже не певцы, но вот потом-то выступала гордость администрации — режимные отряды. Эти рабы, бесправные жители зоны, «униженные и оскорблённые», запуганные и потерянные маршировали, пели и махали руками так рьяно, что, уверен, они и взаправду хотели выиграть главный приз.

Стеклянные взгляды, чёрные рты, «Маруся кап-кап-кап!», грохот ног, взмахи рук, георгиевские ленты из картона на груди победителей и два блока газировки в награду за месяц издевательской муштры.


В этом году я решил молчать уже не от стыда, а из принципа. И потому отряд стоит. По-моему уже в третий раз. Вместе со мной молчат ещё двое. Пожилой киргиз со статьёй за изнасилование и мой коллега, генетический бунтарь, переведённый из другой колонии. Почему не поют они — я не знаю. Мой же ответ на все вопросы начальника отряда один и тот же — не хочу. Начальник отряда усмехается, кидает в мою сторону «нацист!» и оставляет отряд стоять до тех пор, пока отказники не запоют.

Угнетатели любят коллективное наказание. Дескать потом масса одного задавит. Со многими так и было. На кого не мог повлиять актив, влиял оперотдел. На меня же мог повлиять только авторитет. То есть мой дед.

Антоном меня назвали в честь него. Дед в 37-м «взял» десятку в Норильлаге по политической 58-й, и потому петь отрядную песню про артиллеристов «…Сталин дал приказ… Огонь-огонь-огонь…» я тем более не мог.

За спиной зеки шипели, но в лицо мне так ничего и не сказали.

Опера же, на удивление, моему рассказу про деда поверили. Или сделали вид. Но начальник отряда меня больше не обзывал и стоять зеков на плацу не заставлял.

Правда на марше 9 мая мне всё равно было стыдно. Не знаю почему.