Бабоукладчик.. ( 7 фото + 2 видео )

Поезд набрал скорость, назад рванули поля, перелески, посёлки без работы и без зарплаты.
За окнами не кончалась припухшая белизна декабря.

Пассажиры смеялись, ужинали, разговаривали в коридоре по мобильникам, слева за стенкой капризничал ребёнок. Все эти звуки наползали друг на друга, колыхались по всему вагону.

В дряблом купейном свете на столике пёстрый продуктовый импорт из привокзальных ларьков.
Хитом стали бутылка дагестанского коньяка и ноль семь «Немирова с перцем». В интерьере теснились журналист «Псковских ведомостей» — немолодой мужчина с жёваным лицом, лейтенант артиллерист – парень с умеренной внешностью, майор криминалист с брезгливым взглядом и я –сильно утраченный блондин.

Сидели парами, друг напротив друга. Я с лейтенантом, журналист с криминалистом.

-Псков, Псков, Псков…,- выстукивают колёсные пары.


Вечер обещает быть долгим.
Коньяк выпили в два приёма. Заели курицей гриль и батончиком «Сникерс».

Атмосфера быстро превратилась в задушевную. После коньяка криминалист сошёл с дистанции: он всю неделю вёл нездоровый образ жизни — встречался в Москве с бывшими сокурсниками по юрфаку.

Вторую бутылку пили целеустремлённо, не отвлекаясь на мелочи.
Журналист солировал. Он перескакивал с темы на тему, мы едва поспевали за его мыслью.
После «Немирова с перцем» лейтенант выглядел на троечку. Я с самого начала постарался соскочить, и только вежливо отхлёбывал по чуть-чуть.

Рыхлая проводница без возраста принесла кофе и лейтенант с журналистом переключились на растворимый «Нескафе классик».

В окне незрелой дыней обреталась луна, за Тверью беззвучно затанцевала метель. Дышать вместо воздуха приходилось курицей гриль.

В коридоре позы, взгляды попутчиков. Приятно волновала пышным задом девушка из предпоследнего купе, она ворковала по мобильнику.
Пока шёл в туалет, меня два раза потрогали бюстом.

Когда вернулся, разговор предсказуемо сполз на противоположный пол.

-В наше время кадрили на поэзию!

-Как это?!- изумился военнослужащий человек.

-Читали барышням Пастернака, а особо продвинутые Мандельштама, кто-то пел Окуджаву.

-Окуджава это кто?

-Это поэт, лейтенант,- включаюсь в разговор.

-Ты не поверишь, тогда не было дезодорантов и стрингов. Девушки не брили ноги и подмышки, ни кое-что ещё.

- Польские «неделька» снизу и «анжелика» сверху,- припомнил я.

-Точно, точно,- обрадовано закивал журналист.

Эту тему журналист не собирался никому уступать.

-Да-а, судари мои…,- пустился он в воспоминания.

К противоположному полу его начало тянуть в седьмом классе, а на первом курсе пединститута, он стал настоящим героем-любовником. Правда, ближе к пятидесяти годам, молодые недевушки к нему поостыли – их не возбуждала его старенькая «Нива» и небольшой доход, а сексуальный задор у журналиста остался.


Одомашненный секс с женой давно стал привычным, а ему хотелось разнообразия и ролевых игр. Будучи по газетным делам в культурной столице, он получил от тамошнего приятеля в презент упаковку голландских таблеток для ударных сексуальных действий.
Таблеток было всего четыре и использовать их надо было наверняка. Наработанные годами сексуальные связи он исключил сразу.
Из знакомых молодых недевушек, его волновала одна – аспирантка местного филфака Мила. Она проживала отдельно от родителей в однокомнатной квартире.
Журналисту не терпелось увидеть её без одежды. Плечистая в заду Мила, второй месяц будоражила его сексуальные фантазии.

Приятель предупредил, что оптимальный эффект после приёма двух таблеток должен наступить через пару часов и пожелал журналисту побед.

В пятницу, ближе к вечеру, возбуждённый журналист заскочил домой переодеться. Свой выбор он остановил на чёрных турецких боксерах, новых джинсах и белых кроссовках – ему хотелось выглядеть моложаво.

С Милой они договорились на восемь на её территории. Журналист решил устроить филологине праздник по полной программе: купил бутылку сухого мартини, коробочку шоколадных конфет «Камильфо» и пять роз, в карман предусмотрительно положил две упаковки презервативов, а для пущей неотразимости попшикался «Хуго Босом». Взгляд его был полон надежд — он предвкушал.

На мосту через Великую, напротив Крома, его «Нива» неожиданно вляпался в пробку из-за мелкого ДТП.

Все два месяца журналист кадрил филологиню красиво: кафе, блинная в Старом Изборске. Он вообще был мужчина с воображением. Однако, филологиня позиций не сдавала.

На Октябрьском проспекте «Нива» предательски заглохла, оказалось, он забыл заправиться.
Журналист немножко занервничал – время поджимало.

-Прелюдию придётся сократить,- решил он.
По дороге он заметил, что ноги перестали помещаться в новые кроссовки. Когда покупал их в Турции, соблазнился ценой, особо не обратив внимания, что уже тогда «адидас» был тесноват.
-Разносятся за такие деньги ,- подумал он беспечно.

Журналист попробовал прибавить шагу, но кроссовки сопротивлялись. В итоге прелюдия: мартини и лёгкие закуски подлежали сильной корректировке. На часах было уже начало девятого. Журналист нервничал: ему не хотелось, чтобы с джентельменским набором его увидел кто-то из общих с женой знакомых.


С тревогой он ощутил, что препарат начал действовать – джинсы на уровне пописать стали бугриться. Идти быстро теперь совсем не получалось, а брать такси, чтобы проехать оставшиеся два квартала он не мог – в кармане был всего один дензнак Федеральной резервной системы США – бумажка номиналом в двадцать баксов.

Сбой в программе уже сильно нервировал, но принятый больше полутора часов назад препарат, настраивал на ошеломительный успех.
Желание овладеть филологиней всё нарастало.

Ещё через полчаса он шумно дышал на третьем этаже блочной пятиэтажки у обитой чёрным дерматином двери. В подъезде пахло жареной картошкой и кошками. Ноги горели от кроссовок.

Мила тоже подготовилась к предстоящему грехопадению. На столе стояли свечи. Филологиня была в облегающем платье с корсетом, причёска, обработанная лаком для волос, выглядела безупречно.
Платье в его предполагаемый сценарий не вписывалось– до тела хотелось добраться побыстрей.
Ситуация «постепенно» его уже не устраивала.

Препарат переполнял журналиста сексуальной энергией.
В комнате он впился глазами в диван: страсть, помноженная на массу его тела, вот-вот должна была завалить Милу на это ложе любви.
Однако, Миле хотелось, чтобы всё было красиво. Она не спеша принесла с кухни лёгкие закуски и бутылку коньяка.

В полуобморочном состоянии журналист сел за стол, налил даме, потом себе.
Препарат уже бурлил, джинсы стали малы в паху. Журналист принялся охмурять даму на скорую руку стихотворным тостом. Поэзия филологине определённо нравилась, но прыгать к нему в объятия, она не торопилась.

Журналист придвинулся вплотную к даме, потрогал за коленку и как бы невзначай, внедрился рукой в лакированные крендельки причёски. Недевушка слегка ошалела от стремительности гостя.

В паху у журналиста давно уже было неспокойно, он попытался завалить филологиню на диван, но Мила стояла насмерть. Высвободившись из объятий, она попросила налить ей ещё мартини.

Журналист молниеносно наполнил бокал, но не рассчитал и залил скатерть.
Дама, волнуя округлостями, зажатыми корсетом, поплыла на кухню за тряпкой.
Препарат во всю работал!

Журналиста трясло, ему необходимо было реализовать свой сексуальный потенциал, но хозяйка относилась к сексу обстоятельно и вдумчиво.

Некстати зазвонил телефон, Мила взяла трубку, на том конце провода была мама.
-Надолго,- журналисту хотелось выть.

Ещё чуть-чуть и джинсы взорвутся, бушующая плоть вырвет молнию!
Чтобы не терять времени, он допил мартини, потом перешёл на коньяк. С вожделением глядя на обладательницу замечательного поппеля, он решительно выпил почти всю бутылку.
Мила продолжала разговаривать с мамой.

Последнее, что помнил журналист, как перебрался на диван и там обмяк. Молодость, сила и страсть, вытесненные ударной дозой алкоголя, незаметно выветрились. Полыхавший в джинсах пожар был потушен.
Вечер сдулся, а вместе с ним сдулось и действие заморского препарата. Прежнего сексуального интереса к даме уже не было.


Всем своим видом филологиня не одобрила его алкогольный демарш, но гостю было уже всё равно. Организм успокоился, стал индиферентен. Он перестал реагировать на полноватые ноги в чёрных чулках и дыньки бюста, выпиравшие из декольте.

Не реализованный сексуально, он понимал: кина не будет!
Тщательно спланированная операция по овладению аспиранткой Милой бесславно закончилась. На душе было пусто.

-Ну-у и чем же дело кончилось,- рыдал от смеха лейтенант.

-В итоге допоздна с коренным населением города Пскова пил пиво в сквере,- вздохнул журналист,- а на ногах у меня были ….тапочки её папы.

Мы с лейтенантом давились смехом.
Рассказчик был доволен.

Поезд тихо скользил вдоль вокзала в Бологом. Проводница возилась в тамбуре, потом хлопнула дверью.
-Пошли на воздух – покурим,- предложил распалённый воспоминаниями журналист.
Организм сигнализировал, что после выпитого надо покурить.

Спать не хотелось, и я вышел с попутчиками за компанию.
Вдоль припудренного метелью вагона торопились две недевушки.

-Можно прикурить?!- улыбнулась та, что повыше, лейтенанту.

Выщипанные коромысла бровей, пухлые губы, какая-то сливочная была девушка.

-Какие у вас красивые глаза,- встрял журналист.

-Да, что глаза, дядя, ты ещё мои сиськи не видел! – отреагировала девушка уже на бегу.


- Старею,- вздохнул журналист.

- Где пятый вагон?! – выдохнула толсто одетая тётка в вязаной шапке и с сумками в обеих руках.

Мы постояли, соседи докурили, какой-то вяловатый трёп болтался как бельё на верёвке.
Через десять минут поезд повёз нас дальше, каждого в свою жизнь.
Утром розовое небо стояло над Псковом и снег казался сиреневым.