Короткая и поучительная история Великой Турецкой войны ( 1 фото )
- 10.07.2025
- 17 812
- в нескольких частях, с прологом, продолжением и извлечением морали.
Великий визирь сидел и пучил глаза на делегацию из австрийской Венгрии. Та, по своему венгерскому обыкновению, была усата, тупа и брехала, как старая сука. Визиря же звали Чёрный Мустафа, он недавно вернулся из украинского Подолья, которое раньше считалось польским, а теперь стало османским. На календаре была первая половина восьмого десятилетия семнадцатого века.
— Так ты уж прими нас под свою отеческую руку, твоё магометанское превосходительство, — канючили венгры, — господин нехристь. Нет сил габсбургское господство больше терпеть: мы всё-таки магнаты, не говно какое.
Чёрный Мустафа задумался. Он был уже третьим Кёпрюлю на визирской должности и последним становиться не желал. Мысль его заработала с нехарактерной для Востока ясностью.
А что если?.. С одной стороны, с австрийцем воевали раньше и бывали биты, но это когда? Двадцать лет назад, не при нём. А при нём разбили поляков, москвитам на хвост наступили — доволен султан, тучнеют в гареме одалиски. При нём, да если навалиться всей османской кучей, поражения быть не может — это совершенно понятно. Ударить?
Янычары, опять-таки, только из Украины вернулись. Сейчас они спокойные, а завтра как застучат в барабаны, да завопят: «Почему это нет похода на неверных, где наша новая добыча?!» — и всё, ему голову с плеч, а султану апшид и удавку. Нехорошо. Лучше ударить — и заместо вассального Трансильванского княжества у Высокой Порты будет вся Венгрия.
А с другой стороны — перемирие в двадцать лет ещё не истекло, венгерским собакам доверия нет, у Габсбургов в Алеманнии паши сидят, курфюрстами именуемые. Не опасно ли? И Мустафа решил посоветоваться с лучшим другом всех правоверных — наихристианнейшим королём Франции Людовиком XIV. Тотчас же визирь вызвал к себе французского посла и поставил вопрос гуртом.
Тот пообещал посоветоваться с шефом, а когда вернулся с ответом, то сиял, как мокрая лягушка при луне. Письмо от Бурбона пришло самое обнадёживающее. «Бейте этих немцев, ничего не бойтесь, — писал король-солнце, — а я вас в беде не оставлю. Как только начнёте, так сразу устрою им диверсию на Рейне, поддержу ваше правое дело». И подписался — Луй такой-то.
Конечно, он врал, потому как был француз. Поощряя турок напасть, Людовик собирался дождаться, когда его старый враг Леопольд Габсбург потеряет престиж среди германских князей, чтобы явиться потом на помощь немцам со всей своей армией, прогнать турку, в благодарность за что фюрсты и курфюрсты поднесли бы ему, Бурбону, долгожданное императорство.
А на худой конец, — решил Людовик, — ещё чего-нибудь в Европе захвачу, пока они там резаться будут. Такой это был неприятный человек, любитель испанской мушки, гнида. Но в Константинополе-то того не знали, не ведали — и вообще плохо разбирались в европейской политике, — а потому приняли бурбонские уверения за чистую монету.
— Седлать татар! — сказал визирь, имея в виду крымскую конницу.
Собрали огромное войско в двести тысяч янычар, сипахов, крымчаков, верблюдов, венгров и просто осман. Турок не брали, потому как в тогдашней Османской империи турка считался за советского чукчу — тупым, ни к чему кроме крестьянского ремесла не годным болваном. Вместо него взяли султана и знамя пророка — султан проводил войско до Белграда, а знамя поехало дальше.
— Я на Венгрию мелочиться не буду, — объяснял дорогой визирь свои стратегические замыслы, — я сразу на Вену пойду, крепости обходя. А такой я человек — меня зовут, я иду.
И он пошёл, потому как Габсбурги опять оказались не готовы к войне, по своей династической традиции предпочитая решать проблемы по мере их поступления и упорного нежелания решаться как-нибудь самостоятельно. Был у них тогда один Карл Лотарингский — главнокомандующий, а больше и ничего. В таком положении оставалось лишь вести манёвренную войну, давая удачные арьергардные бои.
...
Часть вторая — нравоучительная, но не финальная
Османское войско гигантским крысиным королём катилось вперёд. Оказывающие сопротивление местечки вырезались, не оказывающие — тоже. В габсбургской столице началась эвакуация: сверхмощные кареты вывозили из города самое ценное — архив, посуду, императора Леопольда. В опустевшей Вене остались только горожане и немногочисленный гарнизон под командованием сурового как чугун графа Эрнста Рюдигера фон Штаремберга.
Подъехав к городу, Чёрный Мустафа слез с коня, немного постоял и забрался обратно. Досадуя на бессмысленность своих действий, визирь обратился к венцам с увещеванием:
— Свиньи, шакалы и другие уважаемые! Сдавайтесь на мою милость, а то всех убьём, как в Перхт... в Перхтоль... Сожжём, говорю, и зарежем. Слышите меня? Сдавайтесь по-хорошему, я сегодня добрый визирь.
Но венцы отвечали обидными словами, поминая тот самый Перхтольдсдорф, жители которого поверили османам и оттого погибли.
— Ну и ладно, — легко согласился Мустафа, — ребята — пали! Так в июле 1683 года началась знаменитая осада Вены.
Диспозиция была такая: город расположился с одной стороны, осадной лагерь — с другой. Орудия орудовали, минёры минировали, тех, кого не жалко, бросали в атаки, а янычары — зеленознаменная краса и гордость османской армии — отдыхали перед решающим штурмом. Великий визирь сидел в своей палатке и пил кофе, ожидая блистательного продолжения своей биографии.
— Султан Сулейман Вены не взял, а я возьму, — говорил он. — Может, и про меня потом сериал какой снимут.
Пока чёрный визирь пирует в своём зелёно-красно-золотом шатре, давайте поглядим, что происходит в остальном мире. Людовик XIV, как и обещал — обманул, и на империю не напал. Но так как был Бурбон — жаба пучеглазая в парике, то кое-какие услуги османам всё-таки оказал. Французские послы при европейских дворах, таинственно улыбаясь, советовали Габсбургам не помогать, но сидеть смирно и ждать дальнейшего.
Однако сидеть смирно соглашались не все. Немецкие газеты обидно называли Людовика «наихристиайннейшим» турком, римский папа призвал на головы жестоковыйных турок небесные кары, а регенсбургский рейхстаг вотировал супротив нашествия имперскую войну. Дорожные расходы Габсбурги взяли на себя, так что к герцогу Карлу повалили полки из Баварии, Богемии, Саксонии, Швабии, Франконии и других земель.
Это было с германской стороны, а со стороны Варшавы мерным гусарским шагом ехал тучный, усатый красавец — польский король Ян Собесский. В прежние годы он слушался французов и самостоятельно воевал с османом, благодаря чему многое потерял и ни черта не приобрёл. Теперь же австрийцы выдали ему средств на сорокатысячное войско, наказав не мешкать. Собрав двадцать семь тысяч поляков, литовцев и украинцев, король выступил к Вене.
Стараясь свалить Собесского, французы организовали магнатский мятеж, но не успели — Ян уже был на коне.
— Спасу христианский город, а потом Подолье верну и Молдавию заберу. Будет наша Польша от можа до можа, — рассуждал король в пути.
А теперь, братцы, заскучавшей орлицей метнёмся обратно к Вене. На календаре уже сентябрь, положение города самое отчаянное: османы лезут на приступы, графу Штарембергу прострелили руку, у шатра великого визиря обнаружена не менее выдающаяся куча. И раз уж зашла речь о говне — то где же наши венгры? А нет их — увлёкшись грабежами, они неосторожно оторвались от османского лагеря и были наголову разбиты австрийцами.
Мустафа только смеялся, не придав этому случаю особого значения. А зря, потому что христианское войско наконец-то соединилось, выработало план сражения и даже договорилось о командующем, каковым стал Ян Собесский — полководец не первый, но человек храбрый и король, коему при герцоге вторую роль играть не приличествовало. Можно было начинать.
— Я вам покажу — «начинать»! — вскричал Мустафа. — Здесь я пишу историю, я! Где мои верные татары, почему пропустили врага?! И где мой кофе?!
Но было уже не до кофе.
...
Часть третья — предполагаемо предпоследняя
Христианское войско стояло напротив османского, а на календаре стояло одиннадцатое сентября. — 1683 года, — добавил герцог Карл, любивший точность. А польский король Ян ничего не сказал, потому как был мужчина полнокровный, до общей схватки охочий, и думал уже только о битве, каковая вот-вот должна была начаться. И она действительно началась, ибо когда на поле боя сходятся десятки тысяч солдат, то это всегда называют сражением или битвой, даже если происходящее походит на пьяную драку в ночном клубе «Фараон».
(Я знаю, о чём пишу, поверьте.)
Началась Венская битва тем, что красный от злости, но всё ещё Чёрный Мустафа скомандовал атаку. — Вперёд, — кричал он, — дети собак, сыновья свиней, потомки шакалов! Такая зоология была позволительна оттого, что янычар великий визирь оставил при себе, и хулу адресовал безропотным солдатам. Они действительно набросились на немецкую пехоту, но прорыва не совершили, и только понесли тяжёлые потери. А почему? А потому что со времён султана Сулеймана многое изменилось, однако не османская армия.
Пальба стояла страшная, но вот Ян Собесский повёл христианскую кавалерию, прорвал ряды осман, ворвался в лагерь и затоптал там всех, кого встретил, потому как польский король на коне — это не шутки, а полтонны шляхетской чести. Следом подоспели германцы, герцог, гарнизон — грязно ругаясь, Мустафа бежал, оставив победителям свой шатёр, много тысяч убитых и пленных, а также кофейные зёрна, которые затем смололи, заварили и подали в первой венской кофейне «У Синей бутылки».
(С сахаром и сливками, по-венски.)
Мустафа такого культурного обмена не оценил, потому как вообще был человеком паскудным. Он сделал вид, что ничего не произошло, и с оставшимися войсками циркулировал по Венгрии, поджидая там союзников. Австрийцы в это время ругались с Яном Собесским, который после конной схватки настолько преисполнился в понимании Вселенной, что мысленно уже взял Буду, освободил Венгрию и короновал там своего старшего сына. Габсбургов это почему-то не устраивало, и король решил показать им, что Польша и сама по себе стронг.
— Курва! — закричал Ян и начал двухдневную битву под Парканами. Польская конница делала всё то же самое, что и раньше, но на этот раз османы были свежи, а потому отказывались удирать. — Как же вы отказываетесь?! — возмущённо спрашивал их король, но был разбит и с трудом вырубился обратно. Мустафа уже диктовал в Константинополь победную реляцию, как наутро подошёл герцог Карл — да не один, а с войсками и пушками. Тогда уже пошёл совсем другой разговор: от османской армии остались рожки да ножки и великий визирь.
— Как-то я это всё не так представлял, — признался себе Мустафа и спешно выехал в столицу, надеясь превентивно передушить там поднявших головы завистников. Рад сказать, что великий визирь опять опиздал — султану уже донесли о дважды случившемся, так что в Белграде Мустафу ждали командир янычар и его шёлковый шнурок. — Да, вот что случается с теми, кто верит лягушатникам, — заметил умирающий и наконец-то помер.
— Вот же олухи магометанские, — гневно заметил Людовик XIV, — ничего им поручить нельзя. Разочарованный Бурбон повелел напасть на Испанию, бомбардировать Геную и аннексировать вольный имперский город Страсбург. — Один чёрт императорской короны мне теперь не предложат, так хоть покуражусь над немцами, — объяснил он своё поведение. Габсбурги и имперский рейхстаг вынуждены были смолчать, потому что ничего другого им теперь не оставалось — все полки с весёлой песней шли на турок.
Образовалась Священная лига, куда, кроме австрийцев и поляков, вступили Венеция и Москва. Поняв, что без пехоты крепостей не взять, король Ян уехал воевать Подолье, венецианцы наняли бравого саксонского генерала и оперировали с ним в Греции, а герцог Карл отправился на Буду, разбивая дорогой османские армии. Обложенная с каких можно сторон крепость пала, обозначив конец османского — и начало габсбургского господства над Венгрией. Венгры на слово «конец» обижались, но терпели.
...
Финальная часть, с извлечением морали из шляпы
Непрерывные поражения вызывали в Константинополе озабоченность и диарею. Как же это так — наших бьют? И не просто, а прямо лупят, как не лупили с тамерлановых времён. О, это страшные были времена: хромой узбек вёз султана в клетке, а голые жёны поверженного повелителя правоверных прислуживали победителю. Тогда османского владыку хватила кондрашка, но теперь, в цивилизованном XVII веке, такое повториться просто не могло. Так себе думал султан Мехмед IV, сын Ибрагима, внук Ахмеда. Думал — и просил Габсбургов о мире, что для Высокой Порты считалось делом низким, унизительным.
Мехмед просил, а Габсбурги — отказали.
— Зачем нам с тобой, паскудой, мир, когда ты сам его нарушил, а теперь воешь, как сучка? — дипломатично заметили они и в 1687 году расколотили, размазали, распидорасили новую османскую армию — причём в том самом месте, кто когда-то решилась судьба Венгерского королевства. Что? При Мохаче, в 1526 году. Уцелевшие солдаты подняли мятеж и пошли на Константинополь, выкрикивая страшные оскорбления. Султан отправлял им навстречу подарки и обещания, даже казнил визиря, но всё было напрасно — разрушив дорогой несколько городов, османские войска взяли собственную столицу.
— Зря я доверился Чёрному Мустафе, — грустно заметил Мехмед и провёл последние годы жизни в заточении.
Сделал это он совершенно напрасно, потому как стоило бы ему хоть немного подзадержаться у власти, и мира просить начали бы уже австрийцы. Людовика XIV забыли? Вспоминайте. Этот, говоря мягко, Бурбон понял, что Габсбурги не просто отбились, а выигрывают, и решил напасть на Германию, под османскую сурдинку отхватив себе что-нибудь. Французские офицеры отправились обучать султанскую армию тактикульности, вредный персидский шах пообещал не воевать до тех пор, пока неверные собаки не отступят, и в Константинополе немного повеселили.
Война возобновилась: в Европе с Францией сражалась Аугсбургская лига, бранденбургско-голландское войско высаживалось в Англии, русско-украинское неудачно брало Крым (два раза, два раза), палили кое-чем венецианцы и терпели поражения поляки, а на Балканах дрались Людвиг Баденский и новый великий визирь Мустафа-паша, только уже не Чёрный, а Фазыл. Считался он свиреп и хитер, однако и наш баденец был не хуйнёй какой, а красавчиком — носил красный камзол и лупил турок под хвост и в гриву. Или наоборот, но в общем — пиздил страшно, что на Востоке очень уважают.
Не помогли Фазылу ни французские офицеры, ни отвлечение имперских сил на войну с загребущим Людовиком, ни даже либеральная реформа, заключавшаяся в том, что анатолийских турок стали ставить под ружьё. В битве при сербской деревушке Сланкамен полевая армия осман была уполовинена, говоря языком стратегии — разбита в дребезги, с потерею пушек, обозов и самого визиря, которому пуля угодила в глупую голову. Трансильванское княжество вместе со своими вампирами перебежало к Габсбургам, а османы ушли в глухую и подслеповатую оборону.
Всё затихло, потому как имперцы не могли, а турки не хотели, да и не могли тоже — не было средств, в Константинополе помирали слабые, рахитичные султаны. Так прошло лет пять, может шесть. Затем на трон уселся Мустафа II — молодой, воинственный, полный света и огня. Он собрал всё, что ещё оставалось, и пошёл с этим в поход. Зря, ибо на Балканы уже приехал Евгений Савойский — будущий великий полководец, возможно гомосексуалист и просто замечательный человек, сын племянницы того самого Мазарини.
Подловив султана на переправе через Тису, в 1697 году он лихой атакой при Зенте изрубил всех турок, а самому Мустафе оцарапал нос. Такие потери — вся армия и нос — сделали продолжение войны бесперспективным, и османы согласились мириться. Это было неудивительно, однако мира хотели и Габсбурги. Казалось бы — зачем им, ведь Людовик уже отполз из войны, так бери и добивай султана! ан нет — без англо-голландских субсидий воевать было трудно, а в Лондоне и Гааге говорили так:
— Хуй с ним, с Белградом, тут скоро испанский король помрёт, ваши войска нам в Европе очень потребуются. Миритесь там, ну.
Стали мириться, избрав для этой цели сербские Карловицы. Мирились долго, потому как союзников было много, а побеждали только австрийцы. Ладно, венецианцы ещё, родину Леонида отвоевавшие, Мореей тогда называемую, а ныне, как встарь — Пелопоннесом. Царь Пётр Азов взял, с превеликой натугой, а вот Ян Собесский — помните ли ещё о нём? — ничем похвастаться не мог. Не его то была вина, а расстроенного аппарата и шляхетской конницы, к осадам не приспособленной. К тому же король умер и в этом своём состоянии дипломатией заниматься не мог.
Потянув два года и убедившись, что расколоть Священную лигу у них не выйдет, османы подписали Карловицкий мир.
Это был очень хороший мир, ибо все получили по заслугам — то есть ровно то, что завоевали. Габсбурги приобрели на свою голову всех венгров, а также Трансильванию и Словению. Взяли бы ещё Валахию, сделав из неё Румынию, но время поджимало. Венеция получила свой фунт Греции, австрийцы выбили полякам Подолье и договорились, что Азов остаётся за Москвой. Этим русские остались страшно недовольны, потому как надеялись воевать дальше, почему-то полагая, что в Вене придерживаются того же мнения.
Что же, осталось лишь извлечь мораль. Вот она, смотрите: Кара Мустафа хотел сделать положение Великой Порты ещё более блистательным, а сам поел говна и удавился на шнурке. О чём это говорит? О том, что лучшее — враг хорошего. Если вам этой морали мало, то вот ещё одна: оцарапанный при Зенте султан задумал после войны военную реформу — и справедливо был свергнут за это янычарами. Не буди лихо, пока оно тихо.
(с)
Великий визирь сидел и пучил глаза на делегацию из австрийской Венгрии. Та, по своему венгерскому обыкновению, была усата, тупа и брехала, как старая сука. Визиря же звали Чёрный Мустафа, он недавно вернулся из украинского Подолья, которое раньше считалось польским, а теперь стало османским. На календаре была первая половина восьмого десятилетия семнадцатого века.
— Так ты уж прими нас под свою отеческую руку, твоё магометанское превосходительство, — канючили венгры, — господин нехристь. Нет сил габсбургское господство больше терпеть: мы всё-таки магнаты, не говно какое.
Чёрный Мустафа задумался. Он был уже третьим Кёпрюлю на визирской должности и последним становиться не желал. Мысль его заработала с нехарактерной для Востока ясностью.
А что если?.. С одной стороны, с австрийцем воевали раньше и бывали биты, но это когда? Двадцать лет назад, не при нём. А при нём разбили поляков, москвитам на хвост наступили — доволен султан, тучнеют в гареме одалиски. При нём, да если навалиться всей османской кучей, поражения быть не может — это совершенно понятно. Ударить?
Янычары, опять-таки, только из Украины вернулись. Сейчас они спокойные, а завтра как застучат в барабаны, да завопят: «Почему это нет похода на неверных, где наша новая добыча?!» — и всё, ему голову с плеч, а султану апшид и удавку. Нехорошо. Лучше ударить — и заместо вассального Трансильванского княжества у Высокой Порты будет вся Венгрия.
А с другой стороны — перемирие в двадцать лет ещё не истекло, венгерским собакам доверия нет, у Габсбургов в Алеманнии паши сидят, курфюрстами именуемые. Не опасно ли? И Мустафа решил посоветоваться с лучшим другом всех правоверных — наихристианнейшим королём Франции Людовиком XIV. Тотчас же визирь вызвал к себе французского посла и поставил вопрос гуртом.
Тот пообещал посоветоваться с шефом, а когда вернулся с ответом, то сиял, как мокрая лягушка при луне. Письмо от Бурбона пришло самое обнадёживающее. «Бейте этих немцев, ничего не бойтесь, — писал король-солнце, — а я вас в беде не оставлю. Как только начнёте, так сразу устрою им диверсию на Рейне, поддержу ваше правое дело». И подписался — Луй такой-то.
Конечно, он врал, потому как был француз. Поощряя турок напасть, Людовик собирался дождаться, когда его старый враг Леопольд Габсбург потеряет престиж среди германских князей, чтобы явиться потом на помощь немцам со всей своей армией, прогнать турку, в благодарность за что фюрсты и курфюрсты поднесли бы ему, Бурбону, долгожданное императорство.
А на худой конец, — решил Людовик, — ещё чего-нибудь в Европе захвачу, пока они там резаться будут. Такой это был неприятный человек, любитель испанской мушки, гнида. Но в Константинополе-то того не знали, не ведали — и вообще плохо разбирались в европейской политике, — а потому приняли бурбонские уверения за чистую монету.
— Седлать татар! — сказал визирь, имея в виду крымскую конницу.
Собрали огромное войско в двести тысяч янычар, сипахов, крымчаков, верблюдов, венгров и просто осман. Турок не брали, потому как в тогдашней Османской империи турка считался за советского чукчу — тупым, ни к чему кроме крестьянского ремесла не годным болваном. Вместо него взяли султана и знамя пророка — султан проводил войско до Белграда, а знамя поехало дальше.
— Я на Венгрию мелочиться не буду, — объяснял дорогой визирь свои стратегические замыслы, — я сразу на Вену пойду, крепости обходя. А такой я человек — меня зовут, я иду.
И он пошёл, потому как Габсбурги опять оказались не готовы к войне, по своей династической традиции предпочитая решать проблемы по мере их поступления и упорного нежелания решаться как-нибудь самостоятельно. Был у них тогда один Карл Лотарингский — главнокомандующий, а больше и ничего. В таком положении оставалось лишь вести манёвренную войну, давая удачные арьергардные бои.
...
Часть вторая — нравоучительная, но не финальная
Османское войско гигантским крысиным королём катилось вперёд. Оказывающие сопротивление местечки вырезались, не оказывающие — тоже. В габсбургской столице началась эвакуация: сверхмощные кареты вывозили из города самое ценное — архив, посуду, императора Леопольда. В опустевшей Вене остались только горожане и немногочисленный гарнизон под командованием сурового как чугун графа Эрнста Рюдигера фон Штаремберга.
Подъехав к городу, Чёрный Мустафа слез с коня, немного постоял и забрался обратно. Досадуя на бессмысленность своих действий, визирь обратился к венцам с увещеванием:
— Свиньи, шакалы и другие уважаемые! Сдавайтесь на мою милость, а то всех убьём, как в Перхт... в Перхтоль... Сожжём, говорю, и зарежем. Слышите меня? Сдавайтесь по-хорошему, я сегодня добрый визирь.
Но венцы отвечали обидными словами, поминая тот самый Перхтольдсдорф, жители которого поверили османам и оттого погибли.
— Ну и ладно, — легко согласился Мустафа, — ребята — пали! Так в июле 1683 года началась знаменитая осада Вены.
Диспозиция была такая: город расположился с одной стороны, осадной лагерь — с другой. Орудия орудовали, минёры минировали, тех, кого не жалко, бросали в атаки, а янычары — зеленознаменная краса и гордость османской армии — отдыхали перед решающим штурмом. Великий визирь сидел в своей палатке и пил кофе, ожидая блистательного продолжения своей биографии.
— Султан Сулейман Вены не взял, а я возьму, — говорил он. — Может, и про меня потом сериал какой снимут.
Пока чёрный визирь пирует в своём зелёно-красно-золотом шатре, давайте поглядим, что происходит в остальном мире. Людовик XIV, как и обещал — обманул, и на империю не напал. Но так как был Бурбон — жаба пучеглазая в парике, то кое-какие услуги османам всё-таки оказал. Французские послы при европейских дворах, таинственно улыбаясь, советовали Габсбургам не помогать, но сидеть смирно и ждать дальнейшего.
Однако сидеть смирно соглашались не все. Немецкие газеты обидно называли Людовика «наихристиайннейшим» турком, римский папа призвал на головы жестоковыйных турок небесные кары, а регенсбургский рейхстаг вотировал супротив нашествия имперскую войну. Дорожные расходы Габсбурги взяли на себя, так что к герцогу Карлу повалили полки из Баварии, Богемии, Саксонии, Швабии, Франконии и других земель.
Это было с германской стороны, а со стороны Варшавы мерным гусарским шагом ехал тучный, усатый красавец — польский король Ян Собесский. В прежние годы он слушался французов и самостоятельно воевал с османом, благодаря чему многое потерял и ни черта не приобрёл. Теперь же австрийцы выдали ему средств на сорокатысячное войско, наказав не мешкать. Собрав двадцать семь тысяч поляков, литовцев и украинцев, король выступил к Вене.
Стараясь свалить Собесского, французы организовали магнатский мятеж, но не успели — Ян уже был на коне.
— Спасу христианский город, а потом Подолье верну и Молдавию заберу. Будет наша Польша от можа до можа, — рассуждал король в пути.
А теперь, братцы, заскучавшей орлицей метнёмся обратно к Вене. На календаре уже сентябрь, положение города самое отчаянное: османы лезут на приступы, графу Штарембергу прострелили руку, у шатра великого визиря обнаружена не менее выдающаяся куча. И раз уж зашла речь о говне — то где же наши венгры? А нет их — увлёкшись грабежами, они неосторожно оторвались от османского лагеря и были наголову разбиты австрийцами.
Мустафа только смеялся, не придав этому случаю особого значения. А зря, потому что христианское войско наконец-то соединилось, выработало план сражения и даже договорилось о командующем, каковым стал Ян Собесский — полководец не первый, но человек храбрый и король, коему при герцоге вторую роль играть не приличествовало. Можно было начинать.
— Я вам покажу — «начинать»! — вскричал Мустафа. — Здесь я пишу историю, я! Где мои верные татары, почему пропустили врага?! И где мой кофе?!
Но было уже не до кофе.
...
Часть третья — предполагаемо предпоследняя
Христианское войско стояло напротив османского, а на календаре стояло одиннадцатое сентября. — 1683 года, — добавил герцог Карл, любивший точность. А польский король Ян ничего не сказал, потому как был мужчина полнокровный, до общей схватки охочий, и думал уже только о битве, каковая вот-вот должна была начаться. И она действительно началась, ибо когда на поле боя сходятся десятки тысяч солдат, то это всегда называют сражением или битвой, даже если происходящее походит на пьяную драку в ночном клубе «Фараон».
(Я знаю, о чём пишу, поверьте.)
Началась Венская битва тем, что красный от злости, но всё ещё Чёрный Мустафа скомандовал атаку. — Вперёд, — кричал он, — дети собак, сыновья свиней, потомки шакалов! Такая зоология была позволительна оттого, что янычар великий визирь оставил при себе, и хулу адресовал безропотным солдатам. Они действительно набросились на немецкую пехоту, но прорыва не совершили, и только понесли тяжёлые потери. А почему? А потому что со времён султана Сулеймана многое изменилось, однако не османская армия.
Пальба стояла страшная, но вот Ян Собесский повёл христианскую кавалерию, прорвал ряды осман, ворвался в лагерь и затоптал там всех, кого встретил, потому как польский король на коне — это не шутки, а полтонны шляхетской чести. Следом подоспели германцы, герцог, гарнизон — грязно ругаясь, Мустафа бежал, оставив победителям свой шатёр, много тысяч убитых и пленных, а также кофейные зёрна, которые затем смололи, заварили и подали в первой венской кофейне «У Синей бутылки».
(С сахаром и сливками, по-венски.)
Мустафа такого культурного обмена не оценил, потому как вообще был человеком паскудным. Он сделал вид, что ничего не произошло, и с оставшимися войсками циркулировал по Венгрии, поджидая там союзников. Австрийцы в это время ругались с Яном Собесским, который после конной схватки настолько преисполнился в понимании Вселенной, что мысленно уже взял Буду, освободил Венгрию и короновал там своего старшего сына. Габсбургов это почему-то не устраивало, и король решил показать им, что Польша и сама по себе стронг.
— Курва! — закричал Ян и начал двухдневную битву под Парканами. Польская конница делала всё то же самое, что и раньше, но на этот раз османы были свежи, а потому отказывались удирать. — Как же вы отказываетесь?! — возмущённо спрашивал их король, но был разбит и с трудом вырубился обратно. Мустафа уже диктовал в Константинополь победную реляцию, как наутро подошёл герцог Карл — да не один, а с войсками и пушками. Тогда уже пошёл совсем другой разговор: от османской армии остались рожки да ножки и великий визирь.
— Как-то я это всё не так представлял, — признался себе Мустафа и спешно выехал в столицу, надеясь превентивно передушить там поднявших головы завистников. Рад сказать, что великий визирь опять опиздал — султану уже донесли о дважды случившемся, так что в Белграде Мустафу ждали командир янычар и его шёлковый шнурок. — Да, вот что случается с теми, кто верит лягушатникам, — заметил умирающий и наконец-то помер.
— Вот же олухи магометанские, — гневно заметил Людовик XIV, — ничего им поручить нельзя. Разочарованный Бурбон повелел напасть на Испанию, бомбардировать Геную и аннексировать вольный имперский город Страсбург. — Один чёрт императорской короны мне теперь не предложат, так хоть покуражусь над немцами, — объяснил он своё поведение. Габсбурги и имперский рейхстаг вынуждены были смолчать, потому что ничего другого им теперь не оставалось — все полки с весёлой песней шли на турок.
Образовалась Священная лига, куда, кроме австрийцев и поляков, вступили Венеция и Москва. Поняв, что без пехоты крепостей не взять, король Ян уехал воевать Подолье, венецианцы наняли бравого саксонского генерала и оперировали с ним в Греции, а герцог Карл отправился на Буду, разбивая дорогой османские армии. Обложенная с каких можно сторон крепость пала, обозначив конец османского — и начало габсбургского господства над Венгрией. Венгры на слово «конец» обижались, но терпели.
...
Финальная часть, с извлечением морали из шляпы
Непрерывные поражения вызывали в Константинополе озабоченность и диарею. Как же это так — наших бьют? И не просто, а прямо лупят, как не лупили с тамерлановых времён. О, это страшные были времена: хромой узбек вёз султана в клетке, а голые жёны поверженного повелителя правоверных прислуживали победителю. Тогда османского владыку хватила кондрашка, но теперь, в цивилизованном XVII веке, такое повториться просто не могло. Так себе думал султан Мехмед IV, сын Ибрагима, внук Ахмеда. Думал — и просил Габсбургов о мире, что для Высокой Порты считалось делом низким, унизительным.
Мехмед просил, а Габсбурги — отказали.
— Зачем нам с тобой, паскудой, мир, когда ты сам его нарушил, а теперь воешь, как сучка? — дипломатично заметили они и в 1687 году расколотили, размазали, распидорасили новую османскую армию — причём в том самом месте, кто когда-то решилась судьба Венгерского королевства. Что? При Мохаче, в 1526 году. Уцелевшие солдаты подняли мятеж и пошли на Константинополь, выкрикивая страшные оскорбления. Султан отправлял им навстречу подарки и обещания, даже казнил визиря, но всё было напрасно — разрушив дорогой несколько городов, османские войска взяли собственную столицу.
— Зря я доверился Чёрному Мустафе, — грустно заметил Мехмед и провёл последние годы жизни в заточении.
Сделал это он совершенно напрасно, потому как стоило бы ему хоть немного подзадержаться у власти, и мира просить начали бы уже австрийцы. Людовика XIV забыли? Вспоминайте. Этот, говоря мягко, Бурбон понял, что Габсбурги не просто отбились, а выигрывают, и решил напасть на Германию, под османскую сурдинку отхватив себе что-нибудь. Французские офицеры отправились обучать султанскую армию тактикульности, вредный персидский шах пообещал не воевать до тех пор, пока неверные собаки не отступят, и в Константинополе немного повеселили.
Война возобновилась: в Европе с Францией сражалась Аугсбургская лига, бранденбургско-голландское войско высаживалось в Англии, русско-украинское неудачно брало Крым (два раза, два раза), палили кое-чем венецианцы и терпели поражения поляки, а на Балканах дрались Людвиг Баденский и новый великий визирь Мустафа-паша, только уже не Чёрный, а Фазыл. Считался он свиреп и хитер, однако и наш баденец был не хуйнёй какой, а красавчиком — носил красный камзол и лупил турок под хвост и в гриву. Или наоборот, но в общем — пиздил страшно, что на Востоке очень уважают.
Не помогли Фазылу ни французские офицеры, ни отвлечение имперских сил на войну с загребущим Людовиком, ни даже либеральная реформа, заключавшаяся в том, что анатолийских турок стали ставить под ружьё. В битве при сербской деревушке Сланкамен полевая армия осман была уполовинена, говоря языком стратегии — разбита в дребезги, с потерею пушек, обозов и самого визиря, которому пуля угодила в глупую голову. Трансильванское княжество вместе со своими вампирами перебежало к Габсбургам, а османы ушли в глухую и подслеповатую оборону.
Всё затихло, потому как имперцы не могли, а турки не хотели, да и не могли тоже — не было средств, в Константинополе помирали слабые, рахитичные султаны. Так прошло лет пять, может шесть. Затем на трон уселся Мустафа II — молодой, воинственный, полный света и огня. Он собрал всё, что ещё оставалось, и пошёл с этим в поход. Зря, ибо на Балканы уже приехал Евгений Савойский — будущий великий полководец, возможно гомосексуалист и просто замечательный человек, сын племянницы того самого Мазарини.
Подловив султана на переправе через Тису, в 1697 году он лихой атакой при Зенте изрубил всех турок, а самому Мустафе оцарапал нос. Такие потери — вся армия и нос — сделали продолжение войны бесперспективным, и османы согласились мириться. Это было неудивительно, однако мира хотели и Габсбурги. Казалось бы — зачем им, ведь Людовик уже отполз из войны, так бери и добивай султана! ан нет — без англо-голландских субсидий воевать было трудно, а в Лондоне и Гааге говорили так:
— Хуй с ним, с Белградом, тут скоро испанский король помрёт, ваши войска нам в Европе очень потребуются. Миритесь там, ну.
Стали мириться, избрав для этой цели сербские Карловицы. Мирились долго, потому как союзников было много, а побеждали только австрийцы. Ладно, венецианцы ещё, родину Леонида отвоевавшие, Мореей тогда называемую, а ныне, как встарь — Пелопоннесом. Царь Пётр Азов взял, с превеликой натугой, а вот Ян Собесский — помните ли ещё о нём? — ничем похвастаться не мог. Не его то была вина, а расстроенного аппарата и шляхетской конницы, к осадам не приспособленной. К тому же король умер и в этом своём состоянии дипломатией заниматься не мог.
Потянув два года и убедившись, что расколоть Священную лигу у них не выйдет, османы подписали Карловицкий мир.
Это был очень хороший мир, ибо все получили по заслугам — то есть ровно то, что завоевали. Габсбурги приобрели на свою голову всех венгров, а также Трансильванию и Словению. Взяли бы ещё Валахию, сделав из неё Румынию, но время поджимало. Венеция получила свой фунт Греции, австрийцы выбили полякам Подолье и договорились, что Азов остаётся за Москвой. Этим русские остались страшно недовольны, потому как надеялись воевать дальше, почему-то полагая, что в Вене придерживаются того же мнения.
Что же, осталось лишь извлечь мораль. Вот она, смотрите: Кара Мустафа хотел сделать положение Великой Порты ещё более блистательным, а сам поел говна и удавился на шнурке. О чём это говорит? О том, что лучшее — враг хорошего. Если вам этой морали мало, то вот ещё одна: оцарапанный при Зенте султан задумал после войны военную реформу — и справедливо был свергнут за это янычарами. Не буди лихо, пока оно тихо.
(с)
Материал взят: Тут