Manandis
Первый русский ( 1 фото )
- и последующие за ним.
На днях российское государство сделало еще несколько шагов к солнцу: военные нанесли точечный удар по киевскому центру принятия медицинских решений, а общественники поддержали атаку своими мнениями. И действительно, если в вооруженные силы РФ набирают бывших людоедов, которым лучше положить живот за други своя, чем умереть от водки, то вполне логичной покажется идея уничтожать будущих "радикалов и националистов" еще на старте, так сказать.
А то потом мало ли что. Владимир Путин пока еще не вечный - осиротеет однажды Россия-бмать, а вокруг нее одни только дружественные соседи с крепкой памятью. Что тогда может случиться? Разное, но не очень хорошее. Поэтому делать по-большому надо сейчас, старательно не думая о завтра. Завтра не наступит никогда и расплачиваться за содеянное не придется, потому как фарт - он лихость любит.
А кто у нас сегодня самый лихой? Россияне. Таких лихачей в Европе давно уже не видели - сдавайтесь, говорят, а мы вас потом, может быть, пощадим, ха-ха. Неизвестно, дошел ли до этой строчки публицист Андрей Перла самостоятельно или честно выписал из Салтыкова-Щедрина, а только никого в сердобольной Россиюшке стратегическое обоснование убийства маленьких, да опасненьких не возмутило.
Я три дня после той статьи ждал - ну, думаю, вскипит сейчас народ русский, потечет во храм! Вы что же, скажит, ироды, творите? И пр. и др. и мой до дыр. Но нет, молчат россияне - изучают, верно, новую маркетинговую систему набора, анонсированную недавно татарами. "Приведи на контракт не нужного вам батю и стань бриллиантовым Пашей". Но все это мои предположения, а вот вам жирный шмат науки:
Лаборатория (кто сказал крысы? кто?!) публичной социологии подытожила этнографическое исследование, проводившееся осенью прошлого года среди россиян Бурятии, Краснодарского края и Свердловской, прости Господи, области. Команды социологов составили доклад, основанный на семидесяти пять глубинных интервью с таким же народом. Видите? Так глядит бездна.
С полным текстом вы можете ознакомиться по этой ссылке, а под катом я привел большую выдержку, на мой взгляд хорошо демонстрирующую процесс преобразования мочи в солнечные лучи и росу. Но будьте аккуратны, друзья мои - там русский дух, там Российской Федерацией пахнет.
Итак, прошу.
Многие наши собеседники — это представители непривилегированных, экономически незащищенных групп. Часто это жители небольших бедных населенных пунктов. Общаясь с ними, мы периодически слышали социальную и классовую критику войны. В фокусе этой критики находятся социальные проблемы. Во время одной из посиделок в Черемушкине участники заговорили об Афганской войне и о том, нужна ли она была России. Витя вдруг стал возмущаться, говоря, что инвалиды Афганской войны ничего не получили от своего государства. «Так я и говорю, что толку от этого нет никакого. От любой войны нет толку! Люди потом побираться начинают, у них нет руки, нет ноги нахуй, — продолжил он. — Есть толк тем, кто сидит выше. Земли-хуемли, блять, это все бабосы! Война — это бабосы, отмывка денег, вот и все!» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Витя, молодой мужчина из рабочего класса, в целом поддерживающий «спецоперацию», в то же время критикует ее, причем не только отдельные ее аспекты, но и войну как таковую. Война, с его точки зрения, плодит бедность и социальную незащищенность в масштабах страны. Это те формы угнетения, которые Витя и похожие на него люди переживают в своем опыте. Неудивительно, что в этих критических высказываниях мы видим фигуры жертв войны — бедных, и бенефициаров войны — элиты. А еще — фигуру государства, которое не заботится о гражданах.
Участники фокус-групп, проведенных совместно с «Хрониками» и ExtremScan, нередко говорили о том, что «спецоперация» усугубила разрыв между народом и властью. «Разрыв огромный между властью и народом», — выразилась одна из участниц (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023). Говоря о том, как меняются отношения между государством и гражданами во время войны, другая информантка добавила: «Там у них свое общество наверху, и они сами там решают, управляют» (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023).
Действительно, классовая критика войны, как и другие разновидности критики, — это не просто морализаторство и болтовня. Иногда такая критика звучит остро и направлена против государства. Уже упоминавшийся Витя в том же разговоре возмущался — почему депутаты и генералы не отправляют своих сыновей на фронт? «Много кто бы за Пригожина пошел бы, потому что российскую власть надо убирать. Всех этих депутатов-хуятов, они нахуй не нужны!» — подытожил он (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Более того, критика войны ее не-противниками, как мы уже отмечали выше, может ставить под вопрос цели и смысл «спецоперации». Дело
в том, что российские власти так и не смогли объяснить эти цели — именно поэтому критические высказывания не-противников в адрес войны как таковой часто звучат вопросительно. «За что воюем?» — говорят они. Или: «Чего они хотят от этого всего?» и т.д., подчеркивая непрозрачность официальных объяснений смысла «спецоперации».
Так, например, медсестра Жанна из Черемушкина возмущалась во время посиделки в дружеской компании: «Мы ни за что не воюем, блять. Я не понимаю этого всего. За что должны наши дети, чьи-то сыновья, мужья, не знаю, проливать кровь? За что?» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).
Некоторые наши собеседники не просто формулируют такие риторические вопросы, но и дают на них ответы: эта война нужна представителям власти и элит («они», «те, кто наверху», «власть предержащие»), которые делят земли, деньги и оружие, жертвуя жизнями простых россиян. Так, по словам Люды из Черемушкина, «эти пидарасы землю делят, блять! А наши пацаны просто гибнут за то, что они не могут поделить эту землю». А с точки зрения ее коллеги Марины, «это политическая война — политики между собой воюют, деньги отмывают, оружие, туда-сюда» (этнографический дневник, август 2023).
Таким образом, в каком-то смысле они пытаются сказать, что цели войны и интересы «политиков» никак не соотносятся с интересами обычных людей. Эта интерпретация событий важна прежде всего потому, что она не была спущена сверху (напротив, фактически она является разоблачительной по отношению к представлению о войне как о защитной и благородной), но зародилась внизу, в повседневных разговорах рядовых россиян.
Таким образом, критические высказывания по поводу войны тех, кто в целом ее оправдывает, направлены не только на ее отдельные аспекты. Некоторые наши собеседники критикуют войну в целом, а еще — российскую власть , пусть в большинстве случаев и не прямо. Тем не менее, критика войны и государства, даже острая, не становится частью антивоенного политического проекта, иными словами, эти люди не превращаются в противников войны.
Оправдание войны: мы — не агрессоры,
агрессоры — не мы
Итак, в ходе неформальных бесед наши собеседники — не-противники войны часто критиковали «спецоперацию» в ее разных аспектах. Конкретные уточняющие вопросы способствовали усилению этой критики. Но как только кто-то из участников разговоров задавал вопрос вроде «А может быть, не стоило России начинать войну?», значительная часть не-противников реагировали на него эмоциональными разоблачительными восклицаниями в духе «А мы и не начинали, это на нас напали» или «Стоило, ведь другого пути не было!». Вопросы о целесообразности решения начать войну приводили к тому, что наши собеседники и собеседницы войну оправдывали. Так мы получили доступ к разнообразным оправданиям войны ее не-противниками.
Наши собеседники, признаваясь в одной части беседы, что они не понимают смысла и целей войны, в следующий момент могли говорить нечто прямо противоположное: что смысл войны предельно конкретен, а все происходящее — неизбежность, имеющая множество предпосылок в прошлом и настоящем. Когда наша исследовательница в Свердловской области говорила с двумя священнослужителями, матушкой Верой и отцом Алексеем, последние предположили, что если бы два братских народа заявили о своем нежелании воевать, то никакой войны бы не было.
«Но ведь накануне войны в России было считанное количество людей, хотевших воевать, а война все равно началась», — возразила исследовательница. Отец и матушка неожиданно согласились: «Никто не хотел, никто не хотел», — произнесли они один за другим. «Но это не помешало начать войну», — довела свою мысль до конца исследовательница. И тут отец Алексей парировал: «Но мы же не начинали войну!». «И мы сейчас за мир», — добавила матушка. И отец Алексей завершил ее мысль: «Но надо понимать, что не может быть мира впереди победы. Мир может быть следствием победы» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
То есть отец и матушка начали с того, что война не нужна «братским» народам, но, столкнувшись с вопросом о том, стоило ли вообще начинать войну, они стали утверждать, что Россия ее не начинала, и вообще должна победить в войне.
Упоминание факта нападения России на Украину часто заставляет наших собеседников оправдывать войну как войну оборонительную, а не агрессивную:
Вопрос: А как вам кажется, если бы мы 24 числа не ввели бы войска, то что было бы?
Ответ: Трудно сказать. Но, опять же, история — вот Рихард Зорге, знаете такого разведчика? Сколько он говорил, что собираются нападать? Не обращали внимания, пакт о ненападении был подписан. Дождались... Так может, наверное, все-таки лучше опережать?
Вопрос: Не знаю, это сослагательное наклонение.
Ответ: Дело в том, что история, она всегда “если бы”, сослагательное наклонение. Тем более, что сейчас Луганская и Донецкая республика в составе России, а дальше-то наши не двигаются, они обороняют это все (ж., 65 лет, пенсионерка, Черемушкин).
При этом сам набор конкретных аргументов в оправдание войны остается прежним — мы писали о нем, например, вот здесь. Люди объясняют войну тем, что это был шаг, защищающий жителей Донбасса от Украины, или, еще чаще, Россию от угрозы НАТО. «За что мы воюем?» — спросила Тоня, ключевая собеседница нашей исследовательницы в Черемушкине во время одной из посиделок, обращаясь к своим приятелям, Вите и Артему. Уже упоминавшийся Витя, тот самый, который возмущался тем, что политики и генералы не отправляют на войну своих детей, а потом и вовсе заявил, что «от войны нету толка», ответил немного агрессивно, как будто защищаясь: «Как это за че? Ну изначально же был разговор, что американцы должны были типа занять территории Украины, поставить там свои ракеты». Артем согласился с ним, подтвердив, что «если Украина войдет в НАТО, то Америка может поставить ракеты ближе к Москве» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Можно сказать, что оправдание войны и ее критика являются как бы двумя разными коммуникативными режимами, между которыми наши собеседники постоянно переключаются в ходе живого разговора. Понять логику, стоящую за таким, на первый взгляд, парадоксальным поведением не-противников войны, невозможно, если подходить к анализу оправданий войны только с точки зрения их содержания, особенно учитывая, что набор конкретных аргументов в оправдание войны остается прежним. Во-первых, эти аргументы могут хаотично чередоваться друг с другом в речи одного и того же человека. Подобная взаимозаменяемость аргументов намекает на то, что они используются произвольно и не являются элементами устоявшейся и отрефлексированной картины мира.
Во-вторых, эта неотрефлексированность аргументов обнаруживает себя в том, что наши собеседники часто теряются и начинают звучать неуверенно, если сталкиваются с необходимость развить или отстоять любой из этих аргументов в формате дискуссии. Иногда они прямо указывают на то, что сомневаются в своих словах. Продолжая разговор с Витей и Артемом, исследовательница решилась спровоцировать молодых людей, осторожно заявив, что Россия как будто бы приходит в Украину и наводит там свои порядки, то есть наша армия ведет себя «как бандюки». Исследовательница, правда, тут же оговорилась, что не хочет говорить ничего плохого про Россию, но просто пытается понять ситуацию. «Не, я понял», — примирительно ответил Артем. — «Согласен. Для каждого из нас вообще очень много непонятного» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Подобные сомнения не удивительны, учитывая, что многие наши собеседники не являются людьми, осведомленными в политике. Реальность войны для них распадается на две части: непонятную геополитическую и более понятную, связанную с влиянием войны на повседневную жизнь, свою и своих близких, например, в связи с мобилизацией, распадом семей, ранениями и смертями. «Ну, видишь, давно это типа как бы накапливалось, накапливалось. Но не суть... Самое обидное — остаются же дети без отцов, матери без сыновей, жены», — сетовал Артем (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Иными словами, более достоверное, причем критическое, знание о войне противопоставляется менее достоверному («это типа как бы»), зато политическому аргументу о неизбежности войны. Почему же люди, которые сомневаются в собственных аргументах или прямо утверждают, что не понимают целей и смысла войны, оправдывают ее, к тому же часто довольно эмоционально? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отследить, как именно, а главное, для чего эти аргументы привлекаются людьми в живых неформальных разговорах. В какой момент заканчивается критика войны и начинается ее оправдание? Что провоцирует такое переключение? Как можно одновременно критиковать войну как деструктивную и бессмысленную и оправдывать ее как имеющую смысл?
Для ответа на эти вопросы стоит еще раз внимательно взглянуть на критику войны ее не-противниками и сравнить ее с тем, как войну критикуют ее уверенные противники. Антивоенная критика представляет войну с Украиной как преступную, где преступником является прежде всего политическое и военное руководство России, и, в некоторых версиях, российские солдаты. Те россияне, которые аполитичны и в целом оправдывают войну, никогда не мыслят ее как преступление, где есть виновник и жертва. Для них война — это борьба равных политических акторов, которые «делят» земли, «отмывают» деньги, «производят» оружие. Если у этой войны и есть жертвы, то в глазах не-противников это, прежде всего, рядовые жители России, умирающие из-за амбиций властей.
Иными словами, критика противников войны направлена на отношения между национальными государствами, а критика ее не-противников — на отношения между государством и обществом. Соответственно, когда собеседники не-противников войны (например, наши исследовательницы) подчеркивают тот вред, который российское государство наносит своим гражданам, продолжая «спецоперацию», — не-противники подхватывают такую критику. Когда же их собеседники, напротив, подчеркивают ответственность или, тем более, вину России перед Украиной, не-противники начинают оправдывать действия России.
Во время одной из неформальных посиделок за ужином в Черемушкине ключевая собеседница нашей исследовательницы и противница войны Тоня заговорила об очередном мобилизованном, недавно вернувшемся в город в гробу. Она обвинила российское военное руководство в том, что оно насильно отправляет на войну молодых людей вместо себя. Ее реплика спровоцировала пламенную речь Люды: «Детей воевать отправляют! За что?! Я эту политику вообще никак понять никак не могу — че они хотят от этого всего?!». Исследовательница, будучи носительницей антивоенных взглядов, сделала в ответ, как ей казалось, логически следующее из этой речи предложение. «Так, может, просто взять и вывести войска завтра же, закончить это?» — сказала она. Но Люда неожиданно стала агрессивно защищать действия России: «Вот эти вот США, они долбят мирных жителей! — кричала она. — Они просто убивают мирных жителей и валят все на Россию! А при всем при этом это неправда, блять!» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).
Можно предположить, что, не имея возможности противопоставить себя авторитарному государству, развязавшему войну (и не имея возможности воздействовать на него и остановить войну), наши собеседники принимают подобные обвинения на свой счет и поэтому переходят от критики к оправданию войны. Но эта потребность в оправдании проистекает не из приверженности политическим идеологиям, например, националистическому представлению о непогрешимости России, а из общечеловеческой морали, осуждающей массовое насилие.
То, насколько важно многим не-противникам войны оправдаться, то есть очистить от вины свое собственное имя, демонстрирует диалог нашей исследовательницы с отцом Валентином, состоявшийся в пригороде Черемушкина. Исследовательница поделилась с отцом своей мыслью о том, что человеческие смерти — это всегда трагедия, будь то смерти россиян или украинцев. Она не зря озвучила именно эту мысль: ей казалось, что священнослужитель должен как никто другой ценить важность человеческой жизни и принципа «не убий». «Вот смотрите, — говорила исследовательница, — живут люди в городе Харьков, допустим, и вдруг началась война, идут бои, гибнут люди». «Мы в этом не виноваты, — вдруг ответил отец Валентин, хотя исследовательница не ставила вопрос о вине и ответственности. — Виноваты те, кто развязал эту войну, это сделал дьявол». Исследовательница предприняла еще одну попытку: «Но там же гибнет много мирных жителей, детей и стариков, женщин, ни в чем не повинных». «Смотрите, мы в этом не виноваты, мы не убиваем мирных жителей» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Отчасти похожий разговор состоялся у другой нашей исследовательницы, собиравшей данные в Краснодарском крае. В разговоре с ней риелтор Елена, придя забирать ключи от съемной квартиры, в которой жила исследовательница, стала жаловаться на поведение своих родственников из Украины. Последние, по ее словам, больше не хотят с ней общаться (а значит — обвиняют ее). «А я при чем? — возмущалась Елена. — Я что, хотела этой войны или я ее затеяла, эту войну?» Слова нашей исследовательницы подогрели эмоции Елены — она стала защищать действия государства, утверждая, что украинцы уже давно «ненавидят русских» и «хотят перерезать русским горло» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023).
Иными словами, оправдывая войну, многие ее не-противники на самом деле оправдывают не политические цели «спецоперации», а самих себя. Точно так же как критика войны ее не-противниками не превращается в антивоенную политическую позицию, оправдания войны не превращаются в провоенную политическую позицию. Например, несмотря на обилие оправдательных аргументов и объяснений смысла военных действий, к которым отсылают наши собеседники, ни одно из этих объяснений не соотносится со сколько-нибудь ясным образом победы в войне.
Высказывания не-противников войны о благоприятном для России ее исходе являются абстрактными и неопределенными. Например, когда наша исследовательница во время коллективной посиделки в Черемушкине спросила у Вити и Артема, когда, по их мнению, закончится война и чем она может закончится, Витя уверенно ответил: «Наша победа будет, вот и все». «А в чем наша победа?» — уточнила исследовательница и в ответ услышала: «Хуй его знает. Мы просто Украину займем и все» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
За время, в течение которого идет война, российская власть так и не сумела объяснить гражданам ее смысл. По прошествии почти двух лет войны многие россияне не стали лучше понимать ее предпосылки и цели. Эты мысль удачно сформулировал один из участников фокус-группы в Самаре:
«Давайте, честно, если он скажет: “Так, ребята, вот у нас есть цель”, вот у нас раньше, помните, пятилетки всегда всю жизнь было в Советском Союзе ― за пятилетку мы делаем это, на следующую пятилетку это. А мы не знаем, к чему? Мы не понимаем, для чего, что нас дальше, за что мы воюем, что мы, к чему мы стремимся? Или за сколько мы должны это, за 5 лет закончить, за 10, за 20, за 50? Мы не знаем ни сроков, ни планов, ничего» (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023).
Таким образом, мы видим, что несмотря на усиливающуюся критику войны, ее не-противники продолжают войну оправдывать, иногда довольно эмоционально. Отчасти оправдание войны вызвано желанием оправдать Россию, нарушившую нормы общепринятой морали своим вторжением в Украину.
<...>
Меньшинство наших информантов, оправдывая войну, демонстрирует идеологический патриотизм — то есть воспроизводит официальную идеологию Кремля о «западной угрозе» для кремлевских элит:
«Если говорить про “СВО”, мое мнение, что Путин же много раз говорил о том, что уберите свои базы, не приближайтесь к нашим границам. Зачем вы это делаете? Зачем они за эту Украину взялись? Я считаю, что Майдан на Украине, все это было сделано руками понятно кого. Поэтому он просто не
пытается этого допустить. И в Белоруссии попытки такие были, и в России такие попытки были, ту же Болотную площадь возьми. Всегда пытаются все это раскачать. Для меня это все очевидно вот так» (ж., 37 лет, работница сферы образования, Южный Сокол).
<...>
Другая информантка также объясняет собственный патриотизм и поддержку «спецоперации» не истинностью политических убеждений и не естественностью любви к родине, а собственной социализацией:
«Вопрос: А у вас, когда началось это [война] в первый день, вы рассказывали, как это проходило. А вот ваши эмоции?
Ответ: Мои? Ой, у меня очень вообще эмоции разные. Опять же я против войны, конечно же, да. Но я воспитана в семье военного. У меня отец офицер, брат офицер <…> То есть и у меня, опять же, меня так воспитывали, дедушка погиб на войне в первые дни войны. Мамин папа. Мой второй дедушка — он служил на границе. Он, правда, умер от брюшного тифа, но тем не менее он с басмачами боролся. То есть в моем понимании, что мужчина — это его святой долг — защищать нас, Родину и все такое прочее» (ж., 36 лет, профессия неизвестна, Краснодар).
<...>
Этнографическая поездка в Бурятию позволила нам глубже осмыслить феномен перформативного патриотизма военного времени. В населенных пунктах Бурятии женщины, чьи близкие находятся на фронте, самоорганизуются в волонтерские движения, чтобы плести маскировочные сети и шить форму для военных. В ходе самой этой практики происходит формирование солидарности между людьми, которая осмысляется как патриотическая. Часто она ассоциируется с памятью о советском обществе — но не потому, что наши собеседницы видят в современной России идеологическое или политическое продолжение советского проекта. Скорее, сама практика волонтерства напоминает советский фабричный труд, в процессе которого и формировался советский народ.
Так, например, когда наша исследовательница, работая плечом к плечу с волонтерками в Улан-Удэ, спросила, может ли она налить себе кофе, одна из них, Сайна, ответила: «Кофе там, наливай! Тут все по-братски, как в коммуналке, как в Советском Союзе!» Периодически эти же волонтерки шутили про «социалистическое соревнование» — мол, они работают так быстро и эффективно, как будто бы участвуют в таком соревновании (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
Думая, что они заняты важным делом, волонтерки ощущают себя значимыми членами национального сообщества. А поскольку государство помогает волонтерам и отчасти организует их деятельность, сама эта деятельность усиливает ощущение коллективной связи с государством, представителем национальной общности по умолчанию.
<...> следует отметить, что, хотя подавляющее число наших информантов не разделяет империалистической идеологии Кремля, они то и дело воспроизводят империалистический язык. Некоторые из них, например, могут говорить о том, что Украина была частью Российской империи или Советского Союза, а то и Киевской Руси — или даже настаивать на закономерности имперских притязаний России:
«Чтобы все это закончилось, нужно, чтобы противоположная сторона признала поражение, признала нашу правоту. Мы же бьемся за свои территории, за наши города. Чтобы сказали, что все, пошли на переговоры, и чтобы это все завершилось» (ж., 43 года, работница музея, Черемушкин).
И тем не менее империалистический дискурс плохо освоен нашими информантами. Если они и говорят на двух языках — империализма и национализма, — то язык национализма является для них родным, а язык империализма — иностранным, большинство уроков по которому они явно прогуляли. Для подавляющего большинства наших собеседников российско-украинская война — это не «война за исторические земли» и не «операция по освобождению братского народа от нацистов», а глобальная война альянса национальных государств с Россией как таким же национальным государством.
«Просто у нас одна страна. А против нас воюют все страны», — говорит Артем из Черемушкина, объясняя, почему война длится так долго (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
<...>
Важно отметить, что и те, кто считают Украину агрессивным противником России, не говорят, что украинцы — это одурманенные русские, а украинское государство — неполноценное (как зачастую говорит официальная идеология Кремля). Напротив, они подчеркивают, что Украина — это не Россия, возможно, именно потому она и опасна для России. Например, в разговоре с нашей исследовательницей Елена, уже упоминавшаяся выше риэлтор из Краснодара, подчеркивает: «Для меня Россия — это Россия, а Украина — у меня там родственники, которые просто ещё даже военная операция не началась — они уже нас ненавидели, уже не хотели с нами общаться, это факт» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023).
Таким образом, вне зависимости от того, представляется ли Украина врагом или жертвой, вызывает ли она симпатию или агрессию, она мыслится большинством наших информантов как отдельное, самостоятельное государство. Работница сферы образования из села Удург, в целом оправдывающая «спецоперацию», в то же время говорит в интервью о легитимности украинской государственности как о чем-то само собой разумеющемся:
«Из-за чего это идет? Из-за того, что какие-то территории хотят от них отделиться и войти в состав Российской Федерации? Это из-за этого же все происходит? Чтобы они вошли — это надо было, чтобы Украина, украинские власти спокойно согласились на отчуждение своих территорий в пользу Российской Федерации. Но мне кажется, что ни одна власть на это не пойдет» (ж., 38 лет, работница сферы образования, Удург).
<...>
В то же время, границы между национализмом и империализмом подвижны и размыты. Одна из наших информанток, жительница Краснодарского края, вспоминает в интервью о том, что в период с 2014 по 2022 годы ее знакомые считали Украину не просто отдельной, а даже отдаленной страной, однако с началом полномасштабной войны она, вспоминая слова знакомых, не соглашается с ними и ставит под вопрос незыблемость национальной границы:
«Конечно, мы все знаем, что ее [войну в Донбассе] тут особо не афишировали, всегда как-то все равно дистанцировались. Ну, это же там — на Украине. Это же где-то там. А где “это там”? Это вообще на границе на нашей. Это вообще вот рядом с нами. Это же вот руку протяни — и вот оно уже» (м., 59 лет, пенсионерка, Краснодар).
Не случайно интервью с ней наполнено именно империалистической риторикой. «Украинцы, — говорит она, — Они... Это же не народ, как таковой, как национальность, это же вот, в принципе, казачество. Да? Это этнос» (м., 59 лет, пенсионерка, Краснодар).
На днях российское государство сделало еще несколько шагов к солнцу: военные нанесли точечный удар по киевскому центру принятия медицинских решений, а общественники поддержали атаку своими мнениями. И действительно, если в вооруженные силы РФ набирают бывших людоедов, которым лучше положить живот за други своя, чем умереть от водки, то вполне логичной покажется идея уничтожать будущих "радикалов и националистов" еще на старте, так сказать.
А то потом мало ли что. Владимир Путин пока еще не вечный - осиротеет однажды Россия-бмать, а вокруг нее одни только дружественные соседи с крепкой памятью. Что тогда может случиться? Разное, но не очень хорошее. Поэтому делать по-большому надо сейчас, старательно не думая о завтра. Завтра не наступит никогда и расплачиваться за содеянное не придется, потому как фарт - он лихость любит.
А кто у нас сегодня самый лихой? Россияне. Таких лихачей в Европе давно уже не видели - сдавайтесь, говорят, а мы вас потом, может быть, пощадим, ха-ха. Неизвестно, дошел ли до этой строчки публицист Андрей Перла самостоятельно или честно выписал из Салтыкова-Щедрина, а только никого в сердобольной Россиюшке стратегическое обоснование убийства маленьких, да опасненьких не возмутило.
Я три дня после той статьи ждал - ну, думаю, вскипит сейчас народ русский, потечет во храм! Вы что же, скажит, ироды, творите? И пр. и др. и мой до дыр. Но нет, молчат россияне - изучают, верно, новую маркетинговую систему набора, анонсированную недавно татарами. "Приведи на контракт не нужного вам батю и стань бриллиантовым Пашей". Но все это мои предположения, а вот вам жирный шмат науки:
Лаборатория (кто сказал крысы? кто?!) публичной социологии подытожила этнографическое исследование, проводившееся осенью прошлого года среди россиян Бурятии, Краснодарского края и Свердловской, прости Господи, области. Команды социологов составили доклад, основанный на семидесяти пять глубинных интервью с таким же народом. Видите? Так глядит бездна.
С полным текстом вы можете ознакомиться по этой ссылке, а под катом я привел большую выдержку, на мой взгляд хорошо демонстрирующую процесс преобразования мочи в солнечные лучи и росу. Но будьте аккуратны, друзья мои - там русский дух, там Российской Федерацией пахнет.
Итак, прошу.
Многие наши собеседники — это представители непривилегированных, экономически незащищенных групп. Часто это жители небольших бедных населенных пунктов. Общаясь с ними, мы периодически слышали социальную и классовую критику войны. В фокусе этой критики находятся социальные проблемы. Во время одной из посиделок в Черемушкине участники заговорили об Афганской войне и о том, нужна ли она была России. Витя вдруг стал возмущаться, говоря, что инвалиды Афганской войны ничего не получили от своего государства. «Так я и говорю, что толку от этого нет никакого. От любой войны нет толку! Люди потом побираться начинают, у них нет руки, нет ноги нахуй, — продолжил он. — Есть толк тем, кто сидит выше. Земли-хуемли, блять, это все бабосы! Война — это бабосы, отмывка денег, вот и все!» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Витя, молодой мужчина из рабочего класса, в целом поддерживающий «спецоперацию», в то же время критикует ее, причем не только отдельные ее аспекты, но и войну как таковую. Война, с его точки зрения, плодит бедность и социальную незащищенность в масштабах страны. Это те формы угнетения, которые Витя и похожие на него люди переживают в своем опыте. Неудивительно, что в этих критических высказываниях мы видим фигуры жертв войны — бедных, и бенефициаров войны — элиты. А еще — фигуру государства, которое не заботится о гражданах.
Участники фокус-групп, проведенных совместно с «Хрониками» и ExtremScan, нередко говорили о том, что «спецоперация» усугубила разрыв между народом и властью. «Разрыв огромный между властью и народом», — выразилась одна из участниц (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023). Говоря о том, как меняются отношения между государством и гражданами во время войны, другая информантка добавила: «Там у них свое общество наверху, и они сами там решают, управляют» (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023).
Действительно, классовая критика войны, как и другие разновидности критики, — это не просто морализаторство и болтовня. Иногда такая критика звучит остро и направлена против государства. Уже упоминавшийся Витя в том же разговоре возмущался — почему депутаты и генералы не отправляют своих сыновей на фронт? «Много кто бы за Пригожина пошел бы, потому что российскую власть надо убирать. Всех этих депутатов-хуятов, они нахуй не нужны!» — подытожил он (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Более того, критика войны ее не-противниками, как мы уже отмечали выше, может ставить под вопрос цели и смысл «спецоперации». Дело
в том, что российские власти так и не смогли объяснить эти цели — именно поэтому критические высказывания не-противников в адрес войны как таковой часто звучат вопросительно. «За что воюем?» — говорят они. Или: «Чего они хотят от этого всего?» и т.д., подчеркивая непрозрачность официальных объяснений смысла «спецоперации».
Так, например, медсестра Жанна из Черемушкина возмущалась во время посиделки в дружеской компании: «Мы ни за что не воюем, блять. Я не понимаю этого всего. За что должны наши дети, чьи-то сыновья, мужья, не знаю, проливать кровь? За что?» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).
Некоторые наши собеседники не просто формулируют такие риторические вопросы, но и дают на них ответы: эта война нужна представителям власти и элит («они», «те, кто наверху», «власть предержащие»), которые делят земли, деньги и оружие, жертвуя жизнями простых россиян. Так, по словам Люды из Черемушкина, «эти пидарасы землю делят, блять! А наши пацаны просто гибнут за то, что они не могут поделить эту землю». А с точки зрения ее коллеги Марины, «это политическая война — политики между собой воюют, деньги отмывают, оружие, туда-сюда» (этнографический дневник, август 2023).
Таким образом, в каком-то смысле они пытаются сказать, что цели войны и интересы «политиков» никак не соотносятся с интересами обычных людей. Эта интерпретация событий важна прежде всего потому, что она не была спущена сверху (напротив, фактически она является разоблачительной по отношению к представлению о войне как о защитной и благородной), но зародилась внизу, в повседневных разговорах рядовых россиян.
Таким образом, критические высказывания по поводу войны тех, кто в целом ее оправдывает, направлены не только на ее отдельные аспекты. Некоторые наши собеседники критикуют войну в целом, а еще — российскую власть , пусть в большинстве случаев и не прямо. Тем не менее, критика войны и государства, даже острая, не становится частью антивоенного политического проекта, иными словами, эти люди не превращаются в противников войны.
Оправдание войны: мы — не агрессоры,
агрессоры — не мы
Итак, в ходе неформальных бесед наши собеседники — не-противники войны часто критиковали «спецоперацию» в ее разных аспектах. Конкретные уточняющие вопросы способствовали усилению этой критики. Но как только кто-то из участников разговоров задавал вопрос вроде «А может быть, не стоило России начинать войну?», значительная часть не-противников реагировали на него эмоциональными разоблачительными восклицаниями в духе «А мы и не начинали, это на нас напали» или «Стоило, ведь другого пути не было!». Вопросы о целесообразности решения начать войну приводили к тому, что наши собеседники и собеседницы войну оправдывали. Так мы получили доступ к разнообразным оправданиям войны ее не-противниками.
Наши собеседники, признаваясь в одной части беседы, что они не понимают смысла и целей войны, в следующий момент могли говорить нечто прямо противоположное: что смысл войны предельно конкретен, а все происходящее — неизбежность, имеющая множество предпосылок в прошлом и настоящем. Когда наша исследовательница в Свердловской области говорила с двумя священнослужителями, матушкой Верой и отцом Алексеем, последние предположили, что если бы два братских народа заявили о своем нежелании воевать, то никакой войны бы не было.
«Но ведь накануне войны в России было считанное количество людей, хотевших воевать, а война все равно началась», — возразила исследовательница. Отец и матушка неожиданно согласились: «Никто не хотел, никто не хотел», — произнесли они один за другим. «Но это не помешало начать войну», — довела свою мысль до конца исследовательница. И тут отец Алексей парировал: «Но мы же не начинали войну!». «И мы сейчас за мир», — добавила матушка. И отец Алексей завершил ее мысль: «Но надо понимать, что не может быть мира впереди победы. Мир может быть следствием победы» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
То есть отец и матушка начали с того, что война не нужна «братским» народам, но, столкнувшись с вопросом о том, стоило ли вообще начинать войну, они стали утверждать, что Россия ее не начинала, и вообще должна победить в войне.
Упоминание факта нападения России на Украину часто заставляет наших собеседников оправдывать войну как войну оборонительную, а не агрессивную:
Вопрос: А как вам кажется, если бы мы 24 числа не ввели бы войска, то что было бы?
Ответ: Трудно сказать. Но, опять же, история — вот Рихард Зорге, знаете такого разведчика? Сколько он говорил, что собираются нападать? Не обращали внимания, пакт о ненападении был подписан. Дождались... Так может, наверное, все-таки лучше опережать?
Вопрос: Не знаю, это сослагательное наклонение.
Ответ: Дело в том, что история, она всегда “если бы”, сослагательное наклонение. Тем более, что сейчас Луганская и Донецкая республика в составе России, а дальше-то наши не двигаются, они обороняют это все (ж., 65 лет, пенсионерка, Черемушкин).
При этом сам набор конкретных аргументов в оправдание войны остается прежним — мы писали о нем, например, вот здесь. Люди объясняют войну тем, что это был шаг, защищающий жителей Донбасса от Украины, или, еще чаще, Россию от угрозы НАТО. «За что мы воюем?» — спросила Тоня, ключевая собеседница нашей исследовательницы в Черемушкине во время одной из посиделок, обращаясь к своим приятелям, Вите и Артему. Уже упоминавшийся Витя, тот самый, который возмущался тем, что политики и генералы не отправляют на войну своих детей, а потом и вовсе заявил, что «от войны нету толка», ответил немного агрессивно, как будто защищаясь: «Как это за че? Ну изначально же был разговор, что американцы должны были типа занять территории Украины, поставить там свои ракеты». Артем согласился с ним, подтвердив, что «если Украина войдет в НАТО, то Америка может поставить ракеты ближе к Москве» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Можно сказать, что оправдание войны и ее критика являются как бы двумя разными коммуникативными режимами, между которыми наши собеседники постоянно переключаются в ходе живого разговора. Понять логику, стоящую за таким, на первый взгляд, парадоксальным поведением не-противников войны, невозможно, если подходить к анализу оправданий войны только с точки зрения их содержания, особенно учитывая, что набор конкретных аргументов в оправдание войны остается прежним. Во-первых, эти аргументы могут хаотично чередоваться друг с другом в речи одного и того же человека. Подобная взаимозаменяемость аргументов намекает на то, что они используются произвольно и не являются элементами устоявшейся и отрефлексированной картины мира.
Во-вторых, эта неотрефлексированность аргументов обнаруживает себя в том, что наши собеседники часто теряются и начинают звучать неуверенно, если сталкиваются с необходимость развить или отстоять любой из этих аргументов в формате дискуссии. Иногда они прямо указывают на то, что сомневаются в своих словах. Продолжая разговор с Витей и Артемом, исследовательница решилась спровоцировать молодых людей, осторожно заявив, что Россия как будто бы приходит в Украину и наводит там свои порядки, то есть наша армия ведет себя «как бандюки». Исследовательница, правда, тут же оговорилась, что не хочет говорить ничего плохого про Россию, но просто пытается понять ситуацию. «Не, я понял», — примирительно ответил Артем. — «Согласен. Для каждого из нас вообще очень много непонятного» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Подобные сомнения не удивительны, учитывая, что многие наши собеседники не являются людьми, осведомленными в политике. Реальность войны для них распадается на две части: непонятную геополитическую и более понятную, связанную с влиянием войны на повседневную жизнь, свою и своих близких, например, в связи с мобилизацией, распадом семей, ранениями и смертями. «Ну, видишь, давно это типа как бы накапливалось, накапливалось. Но не суть... Самое обидное — остаются же дети без отцов, матери без сыновей, жены», — сетовал Артем (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Иными словами, более достоверное, причем критическое, знание о войне противопоставляется менее достоверному («это типа как бы»), зато политическому аргументу о неизбежности войны. Почему же люди, которые сомневаются в собственных аргументах или прямо утверждают, что не понимают целей и смысла войны, оправдывают ее, к тому же часто довольно эмоционально? Чтобы ответить на этот вопрос, необходимо отследить, как именно, а главное, для чего эти аргументы привлекаются людьми в живых неформальных разговорах. В какой момент заканчивается критика войны и начинается ее оправдание? Что провоцирует такое переключение? Как можно одновременно критиковать войну как деструктивную и бессмысленную и оправдывать ее как имеющую смысл?
Для ответа на эти вопросы стоит еще раз внимательно взглянуть на критику войны ее не-противниками и сравнить ее с тем, как войну критикуют ее уверенные противники. Антивоенная критика представляет войну с Украиной как преступную, где преступником является прежде всего политическое и военное руководство России, и, в некоторых версиях, российские солдаты. Те россияне, которые аполитичны и в целом оправдывают войну, никогда не мыслят ее как преступление, где есть виновник и жертва. Для них война — это борьба равных политических акторов, которые «делят» земли, «отмывают» деньги, «производят» оружие. Если у этой войны и есть жертвы, то в глазах не-противников это, прежде всего, рядовые жители России, умирающие из-за амбиций властей.
Иными словами, критика противников войны направлена на отношения между национальными государствами, а критика ее не-противников — на отношения между государством и обществом. Соответственно, когда собеседники не-противников войны (например, наши исследовательницы) подчеркивают тот вред, который российское государство наносит своим гражданам, продолжая «спецоперацию», — не-противники подхватывают такую критику. Когда же их собеседники, напротив, подчеркивают ответственность или, тем более, вину России перед Украиной, не-противники начинают оправдывать действия России.
Во время одной из неформальных посиделок за ужином в Черемушкине ключевая собеседница нашей исследовательницы и противница войны Тоня заговорила об очередном мобилизованном, недавно вернувшемся в город в гробу. Она обвинила российское военное руководство в том, что оно насильно отправляет на войну молодых людей вместо себя. Ее реплика спровоцировала пламенную речь Люды: «Детей воевать отправляют! За что?! Я эту политику вообще никак понять никак не могу — че они хотят от этого всего?!». Исследовательница, будучи носительницей антивоенных взглядов, сделала в ответ, как ей казалось, логически следующее из этой речи предложение. «Так, может, просто взять и вывести войска завтра же, закончить это?» — сказала она. Но Люда неожиданно стала агрессивно защищать действия России: «Вот эти вот США, они долбят мирных жителей! — кричала она. — Они просто убивают мирных жителей и валят все на Россию! А при всем при этом это неправда, блять!» (этнографический дневник, Черемушкин, август 2023).
Можно предположить, что, не имея возможности противопоставить себя авторитарному государству, развязавшему войну (и не имея возможности воздействовать на него и остановить войну), наши собеседники принимают подобные обвинения на свой счет и поэтому переходят от критики к оправданию войны. Но эта потребность в оправдании проистекает не из приверженности политическим идеологиям, например, националистическому представлению о непогрешимости России, а из общечеловеческой морали, осуждающей массовое насилие.
То, насколько важно многим не-противникам войны оправдаться, то есть очистить от вины свое собственное имя, демонстрирует диалог нашей исследовательницы с отцом Валентином, состоявшийся в пригороде Черемушкина. Исследовательница поделилась с отцом своей мыслью о том, что человеческие смерти — это всегда трагедия, будь то смерти россиян или украинцев. Она не зря озвучила именно эту мысль: ей казалось, что священнослужитель должен как никто другой ценить важность человеческой жизни и принципа «не убий». «Вот смотрите, — говорила исследовательница, — живут люди в городе Харьков, допустим, и вдруг началась война, идут бои, гибнут люди». «Мы в этом не виноваты, — вдруг ответил отец Валентин, хотя исследовательница не ставила вопрос о вине и ответственности. — Виноваты те, кто развязал эту войну, это сделал дьявол». Исследовательница предприняла еще одну попытку: «Но там же гибнет много мирных жителей, детей и стариков, женщин, ни в чем не повинных». «Смотрите, мы в этом не виноваты, мы не убиваем мирных жителей» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
Отчасти похожий разговор состоялся у другой нашей исследовательницы, собиравшей данные в Краснодарском крае. В разговоре с ней риелтор Елена, придя забирать ключи от съемной квартиры, в которой жила исследовательница, стала жаловаться на поведение своих родственников из Украины. Последние, по ее словам, больше не хотят с ней общаться (а значит — обвиняют ее). «А я при чем? — возмущалась Елена. — Я что, хотела этой войны или я ее затеяла, эту войну?» Слова нашей исследовательницы подогрели эмоции Елены — она стала защищать действия государства, утверждая, что украинцы уже давно «ненавидят русских» и «хотят перерезать русским горло» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023).
Иными словами, оправдывая войну, многие ее не-противники на самом деле оправдывают не политические цели «спецоперации», а самих себя. Точно так же как критика войны ее не-противниками не превращается в антивоенную политическую позицию, оправдания войны не превращаются в провоенную политическую позицию. Например, несмотря на обилие оправдательных аргументов и объяснений смысла военных действий, к которым отсылают наши собеседники, ни одно из этих объяснений не соотносится со сколько-нибудь ясным образом победы в войне.
Высказывания не-противников войны о благоприятном для России ее исходе являются абстрактными и неопределенными. Например, когда наша исследовательница во время коллективной посиделки в Черемушкине спросила у Вити и Артема, когда, по их мнению, закончится война и чем она может закончится, Витя уверенно ответил: «Наша победа будет, вот и все». «А в чем наша победа?» — уточнила исследовательница и в ответ услышала: «Хуй его знает. Мы просто Украину займем и все» (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
За время, в течение которого идет война, российская власть так и не сумела объяснить гражданам ее смысл. По прошествии почти двух лет войны многие россияне не стали лучше понимать ее предпосылки и цели. Эты мысль удачно сформулировал один из участников фокус-группы в Самаре:
«Давайте, честно, если он скажет: “Так, ребята, вот у нас есть цель”, вот у нас раньше, помните, пятилетки всегда всю жизнь было в Советском Союзе ― за пятилетку мы делаем это, на следующую пятилетку это. А мы не знаем, к чему? Мы не понимаем, для чего, что нас дальше, за что мы воюем, что мы, к чему мы стремимся? Или за сколько мы должны это, за 5 лет закончить, за 10, за 20, за 50? Мы не знаем ни сроков, ни планов, ничего» (фокус-группа, Самара, ноябрь 2023).
Таким образом, мы видим, что несмотря на усиливающуюся критику войны, ее не-противники продолжают войну оправдывать, иногда довольно эмоционально. Отчасти оправдание войны вызвано желанием оправдать Россию, нарушившую нормы общепринятой морали своим вторжением в Украину.
<...>
Меньшинство наших информантов, оправдывая войну, демонстрирует идеологический патриотизм — то есть воспроизводит официальную идеологию Кремля о «западной угрозе» для кремлевских элит:
«Если говорить про “СВО”, мое мнение, что Путин же много раз говорил о том, что уберите свои базы, не приближайтесь к нашим границам. Зачем вы это делаете? Зачем они за эту Украину взялись? Я считаю, что Майдан на Украине, все это было сделано руками понятно кого. Поэтому он просто не
пытается этого допустить. И в Белоруссии попытки такие были, и в России такие попытки были, ту же Болотную площадь возьми. Всегда пытаются все это раскачать. Для меня это все очевидно вот так» (ж., 37 лет, работница сферы образования, Южный Сокол).
<...>
Другая информантка также объясняет собственный патриотизм и поддержку «спецоперации» не истинностью политических убеждений и не естественностью любви к родине, а собственной социализацией:
«Вопрос: А у вас, когда началось это [война] в первый день, вы рассказывали, как это проходило. А вот ваши эмоции?
Ответ: Мои? Ой, у меня очень вообще эмоции разные. Опять же я против войны, конечно же, да. Но я воспитана в семье военного. У меня отец офицер, брат офицер <…> То есть и у меня, опять же, меня так воспитывали, дедушка погиб на войне в первые дни войны. Мамин папа. Мой второй дедушка — он служил на границе. Он, правда, умер от брюшного тифа, но тем не менее он с басмачами боролся. То есть в моем понимании, что мужчина — это его святой долг — защищать нас, Родину и все такое прочее» (ж., 36 лет, профессия неизвестна, Краснодар).
<...>
Этнографическая поездка в Бурятию позволила нам глубже осмыслить феномен перформативного патриотизма военного времени. В населенных пунктах Бурятии женщины, чьи близкие находятся на фронте, самоорганизуются в волонтерские движения, чтобы плести маскировочные сети и шить форму для военных. В ходе самой этой практики происходит формирование солидарности между людьми, которая осмысляется как патриотическая. Часто она ассоциируется с памятью о советском обществе — но не потому, что наши собеседницы видят в современной России идеологическое или политическое продолжение советского проекта. Скорее, сама практика волонтерства напоминает советский фабричный труд, в процессе которого и формировался советский народ.
Так, например, когда наша исследовательница, работая плечом к плечу с волонтерками в Улан-Удэ, спросила, может ли она налить себе кофе, одна из них, Сайна, ответила: «Кофе там, наливай! Тут все по-братски, как в коммуналке, как в Советском Союзе!» Периодически эти же волонтерки шутили про «социалистическое соревнование» — мол, они работают так быстро и эффективно, как будто бы участвуют в таком соревновании (этнографический дневник, Улан-Удэ, октябрь 2023).
Думая, что они заняты важным делом, волонтерки ощущают себя значимыми членами национального сообщества. А поскольку государство помогает волонтерам и отчасти организует их деятельность, сама эта деятельность усиливает ощущение коллективной связи с государством, представителем национальной общности по умолчанию.
<...> следует отметить, что, хотя подавляющее число наших информантов не разделяет империалистической идеологии Кремля, они то и дело воспроизводят империалистический язык. Некоторые из них, например, могут говорить о том, что Украина была частью Российской империи или Советского Союза, а то и Киевской Руси — или даже настаивать на закономерности имперских притязаний России:
«Чтобы все это закончилось, нужно, чтобы противоположная сторона признала поражение, признала нашу правоту. Мы же бьемся за свои территории, за наши города. Чтобы сказали, что все, пошли на переговоры, и чтобы это все завершилось» (ж., 43 года, работница музея, Черемушкин).
И тем не менее империалистический дискурс плохо освоен нашими информантами. Если они и говорят на двух языках — империализма и национализма, — то язык национализма является для них родным, а язык империализма — иностранным, большинство уроков по которому они явно прогуляли. Для подавляющего большинства наших собеседников российско-украинская война — это не «война за исторические земли» и не «операция по освобождению братского народа от нацистов», а глобальная война альянса национальных государств с Россией как таким же национальным государством.
«Просто у нас одна страна. А против нас воюют все страны», — говорит Артем из Черемушкина, объясняя, почему война длится так долго (этнографический дневник, Черемушкин, сентябрь 2023).
<...>
Важно отметить, что и те, кто считают Украину агрессивным противником России, не говорят, что украинцы — это одурманенные русские, а украинское государство — неполноценное (как зачастую говорит официальная идеология Кремля). Напротив, они подчеркивают, что Украина — это не Россия, возможно, именно потому она и опасна для России. Например, в разговоре с нашей исследовательницей Елена, уже упоминавшаяся выше риэлтор из Краснодара, подчеркивает: «Для меня Россия — это Россия, а Украина — у меня там родственники, которые просто ещё даже военная операция не началась — они уже нас ненавидели, уже не хотели с нами общаться, это факт» (этнографический дневник, Краснодар, октябрь 2023).
Таким образом, вне зависимости от того, представляется ли Украина врагом или жертвой, вызывает ли она симпатию или агрессию, она мыслится большинством наших информантов как отдельное, самостоятельное государство. Работница сферы образования из села Удург, в целом оправдывающая «спецоперацию», в то же время говорит в интервью о легитимности украинской государственности как о чем-то само собой разумеющемся:
«Из-за чего это идет? Из-за того, что какие-то территории хотят от них отделиться и войти в состав Российской Федерации? Это из-за этого же все происходит? Чтобы они вошли — это надо было, чтобы Украина, украинские власти спокойно согласились на отчуждение своих территорий в пользу Российской Федерации. Но мне кажется, что ни одна власть на это не пойдет» (ж., 38 лет, работница сферы образования, Удург).
<...>
В то же время, границы между национализмом и империализмом подвижны и размыты. Одна из наших информанток, жительница Краснодарского края, вспоминает в интервью о том, что в период с 2014 по 2022 годы ее знакомые считали Украину не просто отдельной, а даже отдаленной страной, однако с началом полномасштабной войны она, вспоминая слова знакомых, не соглашается с ними и ставит под вопрос незыблемость национальной границы:
«Конечно, мы все знаем, что ее [войну в Донбассе] тут особо не афишировали, всегда как-то все равно дистанцировались. Ну, это же там — на Украине. Это же где-то там. А где “это там”? Это вообще на границе на нашей. Это вообще вот рядом с нами. Это же вот руку протяни — и вот оно уже» (м., 59 лет, пенсионерка, Краснодар).
Не случайно интервью с ней наполнено именно империалистической риторикой. «Украинцы, — говорит она, — Они... Это же не народ, как таковой, как национальность, это же вот, в принципе, казачество. Да? Это этнос» (м., 59 лет, пенсионерка, Краснодар).
Взято: Тут
2101