Zahar146
Новые приключения ( 9 фото )
После сокрушительного успеха «Неуловиных мстителей», понравившихся и советскому народу и советскому начальству, Эдмонд Кеосаян, по всей видимости, получил карт-бланш на следующий фильм, с условием, что это будет сиквел «Мстителей». Чтож, он воспользовался предоставленной возможностью в полной мере.
К чести Кеосаяна, он не стал эксплуатировать успех «Неуловимых мстителей» и снял совершенно другое кино, хотя и с теми же персонажами. Как я говорил, «Мстители» были своеобразным «горилка-вестерном», не копирующим невероятно моднючие на тот момент «спагетти-вестерны», а творчески использующим принципы «декодирования» самого американского киножанра. Итало-испанский евровестерн вносил в жанр приёмы комедии-дель-арте, создавая попеременно профашистские и прокоммунистические клоунады, французы применили к вестерну приёмы нуара, а Кеосаян сконструировал свой вестерн, как историю противостояния детей коррупированному взрослому миру. Это сработало идеально именно в силу инфантильности советского зрителя, поставленного властями в позу ребёнка, нуждающегося в тотальной опеке.
Однако сиквел «Неуловимых мстителей» сосредоточился на иных мотивах. «Новые приключения неуловимых» уже не вестерн, а шпионское кино. Это логично – повзрослевшие дети учатся не бунтовать, насиловать взрослых и бросать бомбы, а прятаться за социальными масками, вписываться в социум и добиваться неартикулируемых целей. Другими словами, умные тинейджеры вынуждены играть роль шпионов в чужой среде. Всё это есть, в «Новых приключениях неуловимых», однако фильм уступает в целостности первой части. В фильме появляется оттенок маньеризма, скрытые отсылки к внеэкранной реальности, пропитанной идеологией.
Разнообразных гэгов в «Новых приключениях» не меньше, чем в «Бриллиантовой руке» Гайдая, однако они настолько хорошо вписаны в действие, что процесс вычленения их весьма затруднителен. Это не «шоустоперы», как у Гайдая или Хичкока, а либо сюжетные детали, либо проходящие задним планом своеобразные опровержения основного действия.
Характерным примером использованных в фильме гэгов может служить исполнение лучшей русской песни ХХ века – «Русское поле» - Владимиром Ивашовым, звёздным актёром (юношей из «Баллады о солдате»), известным, помимо прочего, своими нацистскими убеждениями. Для того, чтобы оценить юмор, следует помнить, что именно в указнный период, после «Служили два товарища», «Адьютанта его превосходительства», «Бег» и «В огне брода нет» доминирующей нотой в советской культуре было выражение «У белогвардейцев была своя правда». То есть, происходила малозаметная, но последовательная реаблитация контрреволюции с параллельным оплёвыванием революционеров. Почему это делалось, я много раз писал, не хочу на этом останавливаться, просто напомню, в каком контексте роль романтического печального белогвардейца исполнил эталонный нацист и антисемит. При этом, запредельно прекрасная русская песня написана евреями – Инной Гофф и Яном Френкелем. Сочетание получалось в высшей степени гротескное – для тех, кто знал бэкграунд. А тем, кто бэкграунда не знал, Кеосаян предложил не менее элегантный, не менее саркастичный трюк. Благородному белогвардейцу приходится по долгу службы переодеться в «простого парня» и он, как влитой, совпадает с типажом законченного подонка из простонародья. Образ человекообразной крысы оказывается более подходящим для «адьютанта его превосходительства», чем дворянская меланхолия.
Внесюжетной выходкой, явно продиктованной личной яростью Эдмонда Кеосаяна, выглядит эпизод, абсолютно невозможный в советском кино и, тем не менее, имеющий место быть. Буба Касторский, видя, что никто из посетителей ресторана его не слушает, поёт о погроме и убийстве своих родных. Запрет на упоминание евреев и тем более на упоминание погромов был абсолютный. Кеосаян же ухитрился его обойти.
А сами «неуловимые»? Увы, Ксанкой пришлось пожертвовать. Девочка на мальчиковых ролях в городе не сработала бы, а вводить её в сюжет в качестве девочки означало дописывать лирическую линию, которая разрушила бы шпионскую интригу или, как минимум, сделала бы её чрезмерно эклектичной. Та же судьба постигла Яшку-цыгана, который не смог бы замаскироваться в толпе курортного города и сразу привлёк бы внимание контрразведки. Поэтому оказались выделены фигуры Даньки и Валерки. Но зато эти фигуры были отлично проработаны. Данька, как и следовало ожидать, превратился в будущего чекиста, чуть что, хватающегося за наган, не способного просчитывать последствия своих действий, а Валерка обрёл прошлое. Он, в отличие от поручика Перова и садиста штабс-капитана Овечкина, картинно грустящего под «Боже царя храни», оказывается не фальшивым, а реальным аристократом. Если он и не учился в кадетском корпусе, то, как минимум, общался с кадетами, и потому идеально вписался в офицерский клуб. Всё это построено на мелких деталях, не педалируемых, не бросающихся в глаза и создающих ощущение убедительности.
Кстати, в этом фильме Кеосаян посылает привет не только, например, Джило Понтекорво с его «Битвой за Алжир», но и... Жан-Люку Годару. В «На последнем дыхании» сам Годар сыграл стукача, сдающего Мишеля Пуакара полиции. В «Новых приключениях неуловимых» сам Кеосаян играет полицейского топтуна, ловко выслеживающего неуловимых. При внимательном рассмотрении, весь фильм оказывается чем-то вроде центона, монтажом иронически переосмысленных цитат из нескольких десятков превосходных фильмов. И это не всеядность плагиатора, а игра с аллюзиями, ибо ни одна отсылка не повторяет в точности оригинальный эпизод, а переносит его в иной контекст. В определённом смысле, в смысле стилистического приёма, «Новые приключения неуловимых» предшествуют «Моему американскому дядюшке» эталонного интеллектуала Алена Рене. Идеальный зритель Рене точно так же должен мучиться дежа вю, как и идеальный зритель весёлых циничных «Новых приключений».
Я понимаю энтузиазм советской публики и неизбежное раздражение начальства при первой встрече с «Новыми приключениями неуловимых». Фильм очевидно шёл против культивировавшихся тенденций, но формально упрекнуть его было не в чем. В сущности, Кеосаян сыграл с советской цензурой ту же шутку, что и Геннадий Полока со своим (тоже шпионским) «Одним из нас». Совки злились, однако вслух сформулировать свои претензии не могли, ибо разрушаемые фильмом тенденции были принципиально непроизносимы в рамках советской культуры.
Как бы там ни было, но после этого фильма Эдмонд Кеосаян был принужден снимать третью, «извинительную», часть трилогии, уже под жёстким контролем соответствующих органов. Но и там он ухитрился вывернуться, превратив «идеологическое послание» в нарочито грубый слэпстик. Этого ему уже не простили и выгнали с Мосфильма «на мороз», на нищий Арменфильм.
К чести Кеосаяна, он не стал эксплуатировать успех «Неуловимых мстителей» и снял совершенно другое кино, хотя и с теми же персонажами. Как я говорил, «Мстители» были своеобразным «горилка-вестерном», не копирующим невероятно моднючие на тот момент «спагетти-вестерны», а творчески использующим принципы «декодирования» самого американского киножанра. Итало-испанский евровестерн вносил в жанр приёмы комедии-дель-арте, создавая попеременно профашистские и прокоммунистические клоунады, французы применили к вестерну приёмы нуара, а Кеосаян сконструировал свой вестерн, как историю противостояния детей коррупированному взрослому миру. Это сработало идеально именно в силу инфантильности советского зрителя, поставленного властями в позу ребёнка, нуждающегося в тотальной опеке.
Однако сиквел «Неуловимых мстителей» сосредоточился на иных мотивах. «Новые приключения неуловимых» уже не вестерн, а шпионское кино. Это логично – повзрослевшие дети учатся не бунтовать, насиловать взрослых и бросать бомбы, а прятаться за социальными масками, вписываться в социум и добиваться неартикулируемых целей. Другими словами, умные тинейджеры вынуждены играть роль шпионов в чужой среде. Всё это есть, в «Новых приключениях неуловимых», однако фильм уступает в целостности первой части. В фильме появляется оттенок маньеризма, скрытые отсылки к внеэкранной реальности, пропитанной идеологией.
Разнообразных гэгов в «Новых приключениях» не меньше, чем в «Бриллиантовой руке» Гайдая, однако они настолько хорошо вписаны в действие, что процесс вычленения их весьма затруднителен. Это не «шоустоперы», как у Гайдая или Хичкока, а либо сюжетные детали, либо проходящие задним планом своеобразные опровержения основного действия.
Характерным примером использованных в фильме гэгов может служить исполнение лучшей русской песни ХХ века – «Русское поле» - Владимиром Ивашовым, звёздным актёром (юношей из «Баллады о солдате»), известным, помимо прочего, своими нацистскими убеждениями. Для того, чтобы оценить юмор, следует помнить, что именно в указнный период, после «Служили два товарища», «Адьютанта его превосходительства», «Бег» и «В огне брода нет» доминирующей нотой в советской культуре было выражение «У белогвардейцев была своя правда». То есть, происходила малозаметная, но последовательная реаблитация контрреволюции с параллельным оплёвыванием революционеров. Почему это делалось, я много раз писал, не хочу на этом останавливаться, просто напомню, в каком контексте роль романтического печального белогвардейца исполнил эталонный нацист и антисемит. При этом, запредельно прекрасная русская песня написана евреями – Инной Гофф и Яном Френкелем. Сочетание получалось в высшей степени гротескное – для тех, кто знал бэкграунд. А тем, кто бэкграунда не знал, Кеосаян предложил не менее элегантный, не менее саркастичный трюк. Благородному белогвардейцу приходится по долгу службы переодеться в «простого парня» и он, как влитой, совпадает с типажом законченного подонка из простонародья. Образ человекообразной крысы оказывается более подходящим для «адьютанта его превосходительства», чем дворянская меланхолия.
Внесюжетной выходкой, явно продиктованной личной яростью Эдмонда Кеосаяна, выглядит эпизод, абсолютно невозможный в советском кино и, тем не менее, имеющий место быть. Буба Касторский, видя, что никто из посетителей ресторана его не слушает, поёт о погроме и убийстве своих родных. Запрет на упоминание евреев и тем более на упоминание погромов был абсолютный. Кеосаян же ухитрился его обойти.
А сами «неуловимые»? Увы, Ксанкой пришлось пожертвовать. Девочка на мальчиковых ролях в городе не сработала бы, а вводить её в сюжет в качестве девочки означало дописывать лирическую линию, которая разрушила бы шпионскую интригу или, как минимум, сделала бы её чрезмерно эклектичной. Та же судьба постигла Яшку-цыгана, который не смог бы замаскироваться в толпе курортного города и сразу привлёк бы внимание контрразведки. Поэтому оказались выделены фигуры Даньки и Валерки. Но зато эти фигуры были отлично проработаны. Данька, как и следовало ожидать, превратился в будущего чекиста, чуть что, хватающегося за наган, не способного просчитывать последствия своих действий, а Валерка обрёл прошлое. Он, в отличие от поручика Перова и садиста штабс-капитана Овечкина, картинно грустящего под «Боже царя храни», оказывается не фальшивым, а реальным аристократом. Если он и не учился в кадетском корпусе, то, как минимум, общался с кадетами, и потому идеально вписался в офицерский клуб. Всё это построено на мелких деталях, не педалируемых, не бросающихся в глаза и создающих ощущение убедительности.
Кстати, в этом фильме Кеосаян посылает привет не только, например, Джило Понтекорво с его «Битвой за Алжир», но и... Жан-Люку Годару. В «На последнем дыхании» сам Годар сыграл стукача, сдающего Мишеля Пуакара полиции. В «Новых приключениях неуловимых» сам Кеосаян играет полицейского топтуна, ловко выслеживающего неуловимых. При внимательном рассмотрении, весь фильм оказывается чем-то вроде центона, монтажом иронически переосмысленных цитат из нескольких десятков превосходных фильмов. И это не всеядность плагиатора, а игра с аллюзиями, ибо ни одна отсылка не повторяет в точности оригинальный эпизод, а переносит его в иной контекст. В определённом смысле, в смысле стилистического приёма, «Новые приключения неуловимых» предшествуют «Моему американскому дядюшке» эталонного интеллектуала Алена Рене. Идеальный зритель Рене точно так же должен мучиться дежа вю, как и идеальный зритель весёлых циничных «Новых приключений».
Я понимаю энтузиазм советской публики и неизбежное раздражение начальства при первой встрече с «Новыми приключениями неуловимых». Фильм очевидно шёл против культивировавшихся тенденций, но формально упрекнуть его было не в чем. В сущности, Кеосаян сыграл с советской цензурой ту же шутку, что и Геннадий Полока со своим (тоже шпионским) «Одним из нас». Совки злились, однако вслух сформулировать свои претензии не могли, ибо разрушаемые фильмом тенденции были принципиально непроизносимы в рамках советской культуры.
Как бы там ни было, но после этого фильма Эдмонд Кеосаян был принужден снимать третью, «извинительную», часть трилогии, уже под жёстким контролем соответствующих органов. Но и там он ухитрился вывернуться, превратив «идеологическое послание» в нарочито грубый слэпстик. Этого ему уже не простили и выгнали с Мосфильма «на мороз», на нищий Арменфильм.
Взято: Тут
913