Один дурак ( 1 фото )

- небольшая история к.

Фотография исключительно иллюстрационная.


Иван Петрович Ряшкин был небольшой, а все-таки дурак. Впрочем, последнее обстоятельство не помешало ему дожить до солидного российского возраста в шестьдесят три года. С копейками, которые Иван Петрович тратил на всякие пустяки в ожидании заветного пенсионного рубежа. Последнее обстоятельство делало Ряшкина не простым дураком, а еще и злым, хотя говоря по правде, от природы он был всего лишь глуп. Почему это стало так - известно лишь высшим силам, вероятно не без умысла вытолкнувшим маленького Ивана Петровича из материнского лона прямо в Калугу. Еще совершенно лысый и изрядно покрасневший, он отчаянно вопил, совершенно не осознавая происходящего, но заранее не рассчитывая на что-то хорошее.

Его опасения были не напрасны: Ваня родился дураком. Однако не вполне уясняя себе этого печального факта и значительно успокоившись после перерезания пуповины, Ряшкин отправился в долгий жизненный путь преисполненный уверенности в завтрашнем дне. Повязывая ли пионерский галстук, доставая ли из очка школьного туалета свой портфель - он всегда оставался убежденным в собственной способности предвидеть события завтрашнего дня. И очень этим гордился. А впрочем, кто бы не стал? Будущее представлялось ему таким же надежным и ясно очерченным, что и брови Генерального Секретаря.

Интеллектуальной невинностью встретил Иван Петрович Первый Съезд Народных Депутатов Советского Союза. Это событие заставило Ряшкина пережить чувства, весьма схожие с тем, какие случаются со старой девой, неожиданно для себя оказавшейся запертой в одном лифте с малоинтеллигентным и подвыпившим мужчиной "разнорабочего" рода занятий. Его довольно слабые упражнения в каком-то НИИ, изучавшим то ли влияние жуков-короедов на теоретическое наследие Маркса, то ли внедрявшим передовые технологии (добываемые главным образом посредством переводов статей из западных журналов) в советское сельское хозяйство, были окончательно оставлены.

Иван Петрович пошел в политику. Наблюдая за дебатами народных депутатов, в прямом эфире предлагавших кончать в соответствии с регламентом в три минуты, Ряшкин дошел до такой степени свободомыслия, что даже на ночь глядя прочитал письмо Ельцина в Политбюро, которое ему передал один шустрый коллега. В письме, неаккуратно набранном кем-то на плохой бумаге, Борис Николаевич предлагал забрать из обкомов черные волги, набитые колбасой и ширпотребом, а также запретить Раисе Максимовне выбалтывать расположение советских атомных подлодок. Прочитав это, Ряшкин понял, что идеи Перестройки уже не остановить. Промучавшись еще две недели животом, он с оговорками, но все же отказался от регулярного "реагирования" в письменном виде на незрелые разговоры в коллективе. "Где надо" внимательно посмотрели на Ряшкина, но настаивать не стали.

Времена стремительно менялись и вместе с ними изменялась физиономия Ряшкина. Через того же шустрого коллегу он достал портреты Ельцина, Сахарова и Николая II. Впоследствии к ним прибавились Столыпин и Жириновский, но прежде чем это произошло Иван Петрович успел стать защитником Белого дома. К августу девяносто первого он был уже не просто дураком, а членом нескольких общественных организаций и все еще одной партии, взносы в которую добросовестно не платились им с вильнюсских событий. Когда же на Москву наползли танки, а по телевизору начали передавать балет, Ряшкина внезапно вызвали "куда надо" и там, в присутствии шустрого коллеги (вот сволочь, а?) припомнили все, включая и трудоустройство представителя провинции в Москве, и известные обязательства перед органами, партией, родиной.

Так Ряшкин, вооруженный фотоаппаратом и инструкциями, отправился к Белому дому. Там он как-то совершенно растерялся и бесцельно бродил в толпе, неловко перебираясь через кучи мусора, с трудом исполнявшего роль баррикад. Неожиданно перед взором слонявшегося среди танков и панков Ивана предстала одетая в хорошо скроенные брюки задница, неловко взбирающаяся на броню. Поддавшись не вытравленному и советской средней школой импульсу человечности, Ряшкин обхватил ее руками и вытолкнул наверх. Спасибо, понимаешь, - прозвучало откуда-то с башни и Ивана Петровича оттеснили молодые люди с острыми локтями.

Следующие несколько дней стали самыми счастливыми в его жизни. Потеряв где-то казенный фотоаппарат и совершенно позабыв змеиный шепот инструкций, тридцатилетний Иван Петрович носил какие-то обеды автоматчикам, считал количество защитников на одной из застав, а один раз был даже послан со срочным донесением к Бурбурлису, куда его уже не пустили. Да и все равно - воздух свободы пьянил, а вокруг были такие чистые и светлые лица. Новая Россия рождалась прямо там - какая же чудесная жизнь ожидала ее... вместе с Иваном Петровичем Ряшкиным! И только нет-нет, а промелькнувшая гадкая мыслишка о "реагировании" испортила радостное чувство торжества, испытанное им когда башенный кран свернул шею "железному Феликсу". Огорчало еще и то, что за рулем крана сидел все тот же шустрый коллега Ивана Петровича.

Но вот исчезла партия, а вместе с ней и проклятые три буквы. Вот наконец-то начались российские реформы без оглядки на союзный центр и окраины, а глядишь - и спущена в Кремле проклятая красная тряпка, символ угнетения русского народа всякими днепропетровскими и ставропольскими хохлами. Заживем! Простите, сколько? Это в рублях?.. Весной девяносто второго Ряшкин вспомнил о том, что у него подрастают дети, а между тем, жена все чаще остается на внеурочные часы, "помочь шефу" с документами. Было над чем поразмыслить, но поскольку Ивану Петровичу шел уже четвертый десяток и он являл собой образец совершенно эталонного дурака, то вместо размышлений Ряшкин принялся ожидать результатов работы невидимой руки рынка.

Почему-то ему представлялось, что это обязательно должна быть правая, но в действительности все оказалось намного проще. Директор завода, к которому, как оказалось, некоторым образом принадлежал НИИ Ряшкина, внезапно оказался собственником всего заведения и в качестве такового более в услугах Ивана Петровича не нуждался. Таким образом, в возрасте тридцать трех лет наш герой оказался на улице с волчьим билетом и ваучером. Повсюду текли весенние канализационные воды, а дома Ивана ждала записка от жены, с просьбой простить и как-то жить дальше. Тупо посмотрев на стены опустевшей квартиры, Ряшкин зачем-то убрал в шкаф фотографию Ельцина. Следующий год он провел на одном из местных рынков, причем был дважды бит: один раз хозяином Гамлетом Кареновичем - за ненадлежащее ведение трусико-маечной бухгалтерии, а другой - братками из какой-то сибирской бригады, теперь уже за какие-то грехи самого сына Армении.

Так из висевших у Ряшкина прежних фотокарточек остался лишь Владимир Вольфович, рядом с которым Иван Петрович повесил портрет бравого генерал-майора Руцкого, чапаевские усы и социальные лозунги которого грели душу бывшего научного сотрудника, а теперь реализатора нижнего белья Ряшкина. Несмотря на некоторую легкость новой профессии, Иван Петрович сохранил доверчивость души и осенью девяносто третьего года был твердо убежден в том, что западные капиталисты скупили элиту, недра и совесть Советского Союза, а теперь ведут дело к уничтожению русского народа, как последней духовно-ориентированной силы в мире.

Отпечатанное на все столь же плохой бумаге предсказание бабы Ванги гласило, что США погибнут на сорок третьем президентском сроке и по вечерам, изгнав из головы шум и вонь своего рынка, Иван Петрович с карандашом в руках высчитывал каким по счету является нынешний американский лидер. Иногда у него выходило, что сорок вторым и тогда он злорадно смотрел в окно, представляя себе гибнущие штаты, а иногда - тридцать девятым и тогда Ряшкин тоскливо вспоминал об ушедшей с концами и детьми жене, а также о прошедшей молодости и о порванных жирной клиенткой трусах, стоимость которых непременно будет вычтена из его и без того не фиксированного заработка.

Поэтому, когда Иван Петрович прознал, что у того же (ах, как это было давно и каким же он тогда был дураком! где теперь искать тех из "где надо"? а там бы помогли и защитили, да верно обиделись и не доверяют теперь Ряшкину, но зря же, зря!) Белого дома собираются патриотически настроенные силы и пьяная марионетка Ельцин уже готовится бежать с чемоданами долларов в аэропорт, то его ноздри раздулись как у старого боевого коня, заслышавшего знакомый рев полковых труб. Все смешалось вместе - усы Руцкого, трусы Гамлета, и казалось, что если сейчас опять устоять и победить, то вернется то самое чувство определенности, которого, как он отчетливо понял теперь, ему так не хватало все эти годы. Скорее, скорее - к Белому дому!

Убегая потом по подворотням от расстрелянного здания, Иван Петрович в первый и последний раз в жизни самостоятельно пришел к здравому умозаключению. Злые языки обязательно упомянули бы легкое ранение в правую ягодицу, полученное Ряшкиным в те исторические дни, но таковых при нем в тот момент не оказалось: и сумрачного вида бритые парни, и развеселые казаки с орденами и лампасами, и какие-то очкарики с неприятно сальными подростковыми усами - все они вмиг разбежались в разные стороны, едва только началась пальба. Ряшкин удирал один и мог размышлять без какого-либо постороннего вмешательства. Работающий на критических оборотах мозг воздвиг перед его глазами гигантское полотно, на котором была аллегорически изображена то ли одна шестая, то ли одна седьмая часть суши, называвшаяся Россией.

Иван Петрович увидел руины советской промышленности, издохшим динозавром лежавшие вдоль территории бывшей РСФСР. Маленькие ручки и практически полное отсутствие мозга говорили о том, что это существо было изначально обречено на бесславную смерть. В его туше копошились жирные черви - вчерашние владельцы тех самых черных волг с колбасой, против которых Ряшкин выступал когда-то вместе с Ельциным. Рядом с червями возились какие-то насекомые, среди которых Иван Петрович с ужасом разглядел и себя, и Гамлета Кареновича, и даже тех сибирских братков, что давно уже лежали в земле, не преуспев в столь любимом ими социал-дарвинизме. Все это ползало, поедало друг друга и омерзительно чавкало. Ряшкин внезапно отчетливо понял, что никакая победа руцковских усов не способна уже ничего изменить и дураками были те, кто остался сегодня трупами валяться в Москве.

Пораженный этим открытием он вернулся домой и необычайно молчаливым провел следующие несколько лет, став незаметной, но постоянной частью рыночного пейзажа. Равнодушный ко всему, он спокойно выслушивал известия и об очередной разгромленной в Чечне колонне федеральных войск, и об исторической победе демократии на выборах девяносто шестого года, и даже о черном понедельнике девяносто восьмого, не говоря уже о назначении стаканом очередного премьера и прочих событиях, прямо не влиявших на его рабочий график и небольшой запас долларов, скопленных к концу десятилетия. К девяносто девятому из портретов и фотографий у него сохранился только Николай II, в конце концов тихой сапой пересидевший всех своих конкурентов.

Что-то родное и близкое виделось Ивану Петровичу в кротком выражении монаршего лица. Вновь повешенный на стену страстотерпец как бы говорил Ряшкину: претерпевай, не унывай! И Иван Петрович находил в себе силы вставить и ехать на метро к проклятому рынку, с его трусами и запахами. Так, в один из шести рабочих дней, когда Иван Петрович машинально покручивал старенький радиоприемник, сквозь перемежающиеся с каким-то новым хитом Лады Дэнс помехи до его него донеслись простые и понятные слова: мы и в сортире их замочим... все, вопрос закрыт окончательно!

Глаза Ряшкина заблестели.