aliksvyzist
Войну начать не сложно ( 1 фото )
- а вот закончить... Сентябрь 1915 года в дневниках, письмах и газетах РИ.
Но сперва пара строк о блогирских планах. Как вы помните, прямо накануне вторжения мрази я обещал вернуться к дипломатическим запискам в мае. Однако, в связи с рядом обстоятельств, я вынужден нарезать себе еще несколько месяцев: таким образом, мы вернемся к разделам Польши с 1 сентября сего года. С другой стороны, если некие события непреодолимой силы не помешают писателю-почвеннику, то за указанное время он берется довести до читательского корытца качественный продукт из букв. Таковы факты.
Теперь к сегодняшнему посту, суть которого я в общих чертах уже обрисовал выше, а потому и повторяться не стану. Скажу о другом - вопреки распространенному еще кое-где убеждению, для Российской империи Мировая война пошла не так вовсе не в феврале 1917 года - и уж тем более не в октябре-ноябре его же. Контуры краха вполне обозначили себя уже к ноябрю первого года войны, а к осени 1915 государство-телега уже неслось в пропасть и спасти его мог лишь попаданец такой глубокой внутренней силы, что изобразить его на бумаге пока еще не представляется художественно возможным.
Это во-первых, а во-вторых, в массовом сознании существует ряд белых пятен, как крупных, так и мелких. О крупных, вроде россказней о "зверских подвигах" разных майоров Прейскеров или обвинений в плохом содержании пленных, до всяких историй про "царь-танк" и "уникальный бомбардировщик-муромец". И все это помимо общераспространенного убеждения в том, что война, от тактического до технического соперничества, протекала в более-менее равных условиях.
Разумеется, речь в данном случае идет именно о массовом, для отдельной страны, убеждении - любой мало-мальский знакомый "с темой" человек прекрасно осознает насколько эта мифология отличается от реальной истории того, что происходило на Востоке в 1914 - 1918 гг.
О том, какую роль в крахе РИ сыграли бесконечные поражения от немцев и техническое превосходство последних, выражающееся в том числе и в беспрестанных налетах авиации, буквально затерроризировавшей русские войска (малоизвестный, к слову говоря, но очень значимый фактор). О поразительной жестокости русской армии в обращении с мирным населением (не только Галиции, но и собственным) и ее профессиональной убогости. Массовых "этнических репрессиях" в тылу, административной и военной бездарности высшего руководства империи, с его выразительной невыразительностью в виде последнего царя.
И, конечно же, той социально-экономической катастрофе, на которую петроградские власти обрекли государство, столкнув его с бывшими некогда союзными монархиями Германии и Австро-Венгрии.
Давайте же посмотрим на мутноватый осколок прошлого, обратившись к сентябрю 1915 года: русскую армию только что "за шесть дней вышибли" из Галиции, которую она завоевывала шесть месяцев, потеряна Польша и значительная часть Прибалтики с Белоруссией. Царь уже принял командование, но пока еще в России никто не знает о том, что генерал фон Фалькенхайн не собирается (и не собирался) обращать главные усилия на Восток, а потому германское наступление, главной задачей которого было облегчить положение австрийцев и улучшить конфигурацию Восточного фронта, подошло к концу.
Эта на фронте, а в тылу произошло вот что: после того, как главной причиной военных поражений был объявлен "снарядный (и, в меньшей степени, винтовочно-патронный) голод", военного министра Сухомлинова с "полу-позором" сняли, а собравшейся Государственной Думе сперва намекнули на "ответственное министерство", потом просто на "прогрессивное", а затем взяли и распустили ее, вместо того предложив "земгусарам" приложить свою энергию в разных комитетах помощи армии. Зато же Распутин вернулся из Сибири в столицу. От всего этого у "кадетов" и левых разлилась желчь, тогда как правые поздравляли друг дружку с удачным "разгоном Генеральных штатов".
Итак, прошу.
з.ы. Ах, да - "дуче" скоро выйдет еще раз, вторым изданием. Я даже подумываю добавить туда несколько новых иллюстраций.
"Батумские вести", 1 сентября -
Батумская междуведомственная продовольственная комиссия возбудила ходатайство перед начальником военных сообщений в Тифлисе открыть пароходное движение от Одессы до Батума, в виду накопления на складах пароходных обществ свыше 300 тысяч пудов всякого рода грузов, предназначенных для отправки внутрь края, а также распоряжения, чтобы из Батума не возвращались пустые товарные вагоны.
Л.Д. Троцкий, 2 сентября -
<...> Однако нам приходится сейчас не только оценивать, в каком направлении война и поражение влияют на ход политического развития, нам прежде всего приходится действовать на той почве, какую создает поражение. Ибо - каковы бы ни были дальнейшие перипетии военных событий, - одно можно сказать с полной несомненностью: восстановить и умножить в короткий срок свои силы так, чтобы еще в нынешней войне реализовать планы мировых завоеваний, - об этом серьезно говорить совершенно не приходится. Царская армия разбита. Она может иметь отдельные успехи. Но война ею проиграна. Нынешние поражения знаменуют начало новой военной катастрофы. <...>
"Новое время", 4 сентября -
Занятия Г. Думы и В. Совета прерваны с 3 сентября, причем срок возобновления будет назначен не позднее ноября 1915 г.
В.М. Пуришкевич, 4 сентября -
<...> Госуд. Дума совершает также крупную ошибку, выдвигая сейчас политические вопросы. Она ищет власти, создала какой-то желтый блок, которому место на 11-ой версте, а не в Таврическом Дворце. Она проводит законы, явно противные народу и его оскорбляющие. Таков закон об еврейском равноправии; о черте оседлости, о школьных нормах. Хотят, чтобы евреи имели свободный доступ в школы! Они туда хлынут и вытеснят русских детей. Да разве евреи заслуживают все то, о чем хлопочут для них в Гос. Думе? Спросите армию, полки, солдат! Они вам скажут, они дадут вам бесчисленные документы шпионства и предательства жидов. Нет ни единой части нашей армии, которая не имела бы огромного количества фактов еврейского предательства. Одни списки повешенных жидов за шпионство красноречиво говорят об этом. <...>
З.Н. Гиппиус, 4 сентября -
<...> Немцы наступают по всему фронту, все крепости сданы, очищена Вильна, из Минска бегут. Вопрос об эвакуации Петрограда открыт. Тысячная толпа беженцев тянется к центру России.
Внутреннее положение не менее угрожающее. Главнокомандующий сменен, сам царь поехал на фронт.
Думский блок (ведь он от к.-д. до националистов включительно) получил только свое. На первый же пункт программы (к.-д. пожертвовали «ответственным» министерством, лишь попросили, скромно и неопределенно, «министерство, пользующееся доверием страны») — отказ, а затем Горемыкин привез от царя... роспуск Думы. Приказ еще не был опубликован, когда мы говорили с Керенским о серьезном положении по телефону. Керенский и сказал, что в принципе дело решено. Уверяет, что волнения уже начались. Что получены, вечером, сведения о начавшихся забастовках на всех заводах. Что правительственный акт только и можно назвать безумием. (Не надо думать, что это мы столь свободно говорим по телефону в Петербурге. Нет, мы умеем не только писать, но и разговаривать эзоповским языком.)
— Что же теперь будет? — спрашиваю я под конец.
— А будет... то, что начинается са...
Керенский прав, и я его понимаю: будет анархия. Во всяком случае, нельзя не учитывать яркой возможности неорганизованной революции, вызываемой безумными действиями правительства в ответ на ошибки политиков.
<...>
В Петербурге нет дров, мало припасов. Дороги загромождены. Самые страшные и грубые слухи волнуют массы. Атмосфера зараженная, нервная и... беспомощная. Кажется, вопли беженцев висят в воздухе... Всякий день пахнет катастрофой.
— Что же будет? Ведь невыноси-тель-но! — говорит старый извозчик.
А матрос Ваня Пугачев пожимает плечами:
— Уж где этот малодушный человек (царь), там обязательно несчастье.
«Только вся Расея — от Алексея до Алексея».
Это, оказывается, Гришка Распутин убедил Николая взять самому командование.
Да, тяжелы, видно, грехи России, ибо горька чаша ее. И далеко не выпита. <...>
Н.Н. Любавин, 4 сентября -
<...> То, что делалось в Думе, явно направлялось к бунту, а всякому неодураченному человеку понятно, что это увеличило бы шансы окончательной победы немцев. Разумеется, далеко не все члены желтого блока подкуплены; большинство примкнуло к затеянной интриге просто по глупости. <...>
Н.Д. Тальберг, 5 сентября -
<...> В течение двух месяцев страна революционировалась: левые говорили возмутительные речи, Мирабо-Родзянко им не мешал, речи печатались, и эти узаконенные прокламации разбрасывались по всей стране. Успех оказался поразительный: война была забыта и началась борьба с царским правительством.
Программа прогрессивного блока могла быть составлена только в Берлине. Антидинастическая пропаганда началась в печати. Казалось, все было кончено. Но заговорила совесть у старика Горемыкина, он имел мужество сознаться в своих ошибках и упросил прервать революционную работу Думы. Связи, существующие между последней и революционными организациями, ясно обнаружились. Забастовали заводы, и “демобилизация” промышленности проведена успешнее, чем мобилизация. <...>
М.М. Пришвин, 5 сентября -
<...> Появились женщины-кондукторы на трамваях в полной форме, а на голове платочки. Появились на железных дорогах женщины в погонах. Женскому делу предстоит в близком времени большое поприще. Опять Распутин! Все говорят, будто он Думу распустил. Государь уже решил, было, поручить Кривошеину организовать из общественных деятелей министерство, как вдруг переменил решение и назначил Горемыкина. Это будто бы Распутин отговорил. Опасаются, что он теперь в ставке и не подкуплен ли немцами, не сговорит ли царя к сепаратному миру. <...>
П.П. Вронский, 5 сентября -
<...> На юге землевладельцы в унынии, что делать с хлебом, а сверх и все города не знают, откуда достать хлеб. Масса лесов, каменного угля, картофеля, кукурузы, скота, соли, сахара, сибирского масла - и города в холоде и голоде, даже без керосина, бензина и нефти. Вагонов нет - ложь! С передовых позиций возвращаются тысячами пустые вагоны и можно бы по пути доставлять все для первой необходимости всюду и везде. На порядочных станциях начальники за вагоны в месяц получают взятки до 20 тысяч.
Где контроль власти? Как бы ни шумела Гос. Дума о ее роспуске, но ведь это - выборные от земства, кумоством, сватовством, лукулловскими обедами и попойками; и она тоже хороша, как и министры! Для Галиции куплено было на 600 тысяч рабочих лошадей и на миллион хлеба весной на помощь населению. Этим ведало земство, которое все размотало, а отчета пока никакого. Вот и выборные. Прохвосты! Нам следует помнить, что мы сами дрянь. <...>
А.В. Орешников, 6 сентября -
Трамваи бездействуют в знак протеста против приостановки заседания Государственной думы, как было заявлено вчера рабочими в Городской думе. Из газет сегодня вышли: «Полицейские ведомости» и «Раннее утро», вчера, впрочем, в знак протеста не выходившее.
"Столичная молва", 7 сентября -
Роспуск Государственной Думы вызвал движение среди рабочих кругов обеих столиц. В Москве стали трамваи, и миллионной город очутился в положении разобщенности. В связи с этими событиями московская городская Дума на экстренном своем собрании вынесла «приговор», опубликованный на улицах и площадях города за подписью г. городского головы. <...> Московская дума, во имя интересов армии и успешного отражения врага, призывает бастующих рабочих взволнованных роспуском Думы, к сохранению спокойствия и безостановочному продолжению работ для нужд армии.
Вместе с тем городская дума, опубликовавшая свой приговор во всеобщее сведение московского населения, считает нужным осведомить его, что неотложной задачей переживаемого дня является скорейшее возобновление работы законодательных учреждений, образование правительства, «которому могла бы верить страна».
В этом отношении страна безусловно солидарна с постановлением московской думы и ждет призыва нового правительства, которое прониклось бы требованиями момента и сумело бы подняться до понимания ответственных задач, выдвинутых переживаемыми событиями.
А.Е. Снесарев, 7 сентября -
<...> Вчера получили газету от 4 сент[ября] – после долгого перерыва – и удивляемся, что у вас там такое творится. Что естественнее и глубже слов Государя, сказавшего, что теперь надо думать о войне и пока больше ни о чем, а между тем у вас начинают думать о чем хотите, только не о войне… о ней только говорят, говорят и говорят. «Рус[ские] ведом[ости]», напр[имер], утверждают, что теперь насущное время для коренных реформ… Это во время войны-то? Что они, одурели в самом деле? <...>
А.А. Штукатуров, 7 сентября -
Утром мы ожидали, что противник откроет артиллерийский огонь по нашим окопам и разрушит их, а потому каждый, как кто мог, улучшили свои окопчики. Место явно было выбрано неудобным, но нам приказали сидеть именно здесь, и мы сидели.
Вскоре в лесок потянулись неприятельские кухни и обозы, но мы ничего не могли поделать, кроме того, что докладывали каждый раз ротному командиру. Результата не было, и немцы ездили в лес и из леса и ходили колоннами. Бездействие нашей артиллерии вызывало досаду солдат тем более, что немцы и по одному человеку не жалеют выпускать снаряды. А мы по такой хорошей цели не открывали огня; ружейные пули, которые мы усердно выпускали, давали мало поражений на такой дистанции. Часов около 10 противник открыл частый и меткий огонь из орудий по нашим окопам. Страшный треск рвущихся снарядов оглушил меня. Кругом нас настолько изрыло землю снарядами, что дерном и землею с ног до головы засыпало нас. Несколько окопов было разбито. Человека 4 убило и несколько ранило.
Несколько человек, схватив винтовки, побежали в другое место, я решил остаться до конца, положась на волю Господню. Когда противник перестал стрелять, я, оглянувшись, увидел, что в окопах осталось нас человек 15, а остальные убежали. Через полчаса или около этого противник опять открыл артиллерийский огонь и вместе с тем затрещал пулемет. Я посмотрел вперед, и хотя немцев близко не увидел, но понимая, что такой незначительной горстью людей нельзя защищать окоп, я побежал вместе с оставшимися с мной стрелками к деревушке. Мимо нас с визгом пролетело несколько пуль, но меня не задело. Придя в деревушку, я присоединился к ротному командиру.
Видя, что мы отходим, другие роты тоже показались из окопов и побежали. Таким образом началось общее беспорядочное отступление. Ротные командиры бродили без солдат. Мы пробежали мимо батареи, которая все еще продолжала стрелять. Видя, что мы отходим, батарея быстро подала передки и ускакала. Мы кое-как начали разбираться и строиться. Навстречу нам шли новые войска. <...>
М.М. Богословский, 8 сентября -
<...> Вышли газеты. Вчера открылись в Москве одновременно два съезда: общегородской и земский, и первый день отведен общеполитическим дебатам. Те же слова, слова и слова, что и в Государственной думе, о министерстве общественного доверия и об амнистии; дела для армии отложены на следующий день. Выступал и А. И. Гучков с речью; с одной стороны, нельзя не сознаться, с другой – нельзя не признаться. Изволите видеть: надо бороться с властью и в то же время не надо колебать престижа власти. Говорилось о преступлениях и о «безнаказанности» власти – словом, власть стала у нас подсудимой. Разыгрывается партитура 1905 г. Уже «товарищи», руководимые присяжным поверенным, собираются в Думе «для обсуждения создавшегося положения». Челноков отказывается участвовать в их собрании, но ведь сам же и начал все это дело. У нас говорить против власти есть признак гражданских чувств, а соблюдать верность власти в тяжкие для государства минуты считается недостойным гражданина. <...>
"Раннее утро", 8 сентября -
Цыганки в Екатеринодаре изобрели новый способ выманивания денег у доверчивых людей: они выдают себя за беженок бельгиек, пострадавших от немецких зверств. Наговорив массу небылиц, цыганки посылают смотреть на лежащую будто бы в больнице женщину с отрезанными ушами, носом, языком. Сердобольные люди верят и дают денег, белье, одежду.
Николай II, 9 сентября -
Утром появилось солнце и темп. поднялась до 7°. До завтрака сидел в штабе. После завтрака читал бумаги. В 2.45 поехал за город по Бобруйск[ому] шоссе и вправо от него посетил вновь устроенное военное кладбище, на кот. будут хоронить умерших от ран в эту войну. Затем проехал дальше и погулял. Возвращаясь, переехал свинью, но благополучно для нее. Писал до обеда. Вечером поиграл в домино.
И.С. Ильин, 10 сентября -
Необыкновенно хорошо и тихо в деревне. Войны и не чувствуется, и не заметно совсем. В Самайкине работает двадцать человек военнопленных: два немца, пять мадьяр и остальные русины и словаки. Старший над ними германский фельдфебель. Лучшие работники и самые исполнительные — немцы и мадьяры, самые нерадивые и недисциплинированные — славяне. Обидно. <...>
Г.Л. Гар, 11 сентября -
<...> За этот промежуток времени — 4 недели — мы сделали должно быть верст 300–400 и по каким только дорогам не ходили, а главное все пески и пески! Но самое главное во всем этом это беженцы идут — тысячи повозок по дорогам, ютятся под лесами и по лесам и около дорог, везде их костры, а сколько их умирает, только кресты на могилах при дорогах указывают, сколько их погибло главным образом от холеры.
Т.Я. Ткачев, 13 сентября -
Мы случайно получили газеты, из которых узнали точно, что Государственная дума распущена. «Мавр сделал свое дело — мавр может уйти». Не больше этого…
Надежды на «ответственное министерство» не сбылись. Никто серьезно и не верил в него. Состав министерства был бы, конечно, таким, который допускался бы не дальше лакейской. Сама природа его и двусмысленная, и шаткая, как и все половинчатое и недоделанное, заставила бы его действовать по принципу: «Чего изволите?»
Но не случилось и этого. Г.г. Гучковым и Ко с барской высокомерностью указали на дверь.
«Чем хуже, тем лучше!».
Уже больше года в надрывном напряжении страна. Что она защищает, во имя чего разоряется, что ее ждет впереди? <...>
Б.В. Никольский, 13 сентября -
<...> Вчера, дожидаясь приема у Катенина, беседовал с идиотом Муромцевым. Он жалеет, что думу распустили: такая-де была прекрасная. Я говорю: «Я с Вами согласен; о мертвых или хорошо, или ничего».
— «Нет-с, — говорит, — она не мертва. Посмотрите, сколько ею сделано! Как она снабжение боевыми припасами подвинула!»
— «Да, — говорю, — это верно: пуль отлила кампании на три...» Старик сердится. «Нет, Вы не в том смысле говорите; Вы иронизируете, смысл Ваших слов насмешливый».
— «А по Цензурному уставу слова должны толковаться в их прямом мысле: как же Вы, Ваше Превосходительство, в моих словах сокровенного смысла допытываетесь?»
На войне затишье, — не перед новою ли грозою? Дома тише. Горемыкин пугнул газетчиков цензурою. Лучше поздно, чем никогда; но еще бы лучше вовремя. Впрочем, и за то спасибо. <...>
Н.Ф. Финдейзен, 14 сентября -
<...> Несмотря на подготовленную Германией и настойчиво призываемую у нас бойню — там, здесь — та же свистопляска, что и в 1905 и ближайших к нему годах. Маклаков, Дурново, Якушевич, H.H., Варнава, Распутин, Горемыкин, Щегловитов, Саблер, Мясоедов, Сухомлинов (2-я жена его будто бы повешена — она, говорят, сестра м-ме Мясоедовой, упрятанной в тюрьму; и жена Б. Суворина — все 3-е, родом еврейки, — будто бы замешаны в деле шпионства!) — все это смешалось в один громадный, непонятный ком. Умерли прежние «столпы» — Витте, Дурново. <...>
О.А. Бессарабова, 14 сентября -
<...> Я и Коля случайно вышли в Иверские ворота с Красной площади, смотрели на огни Москвы-реки, на автомобили, трамваи, ресторан Мартынича (подземный); смотрела на московские лица, одежды, рада была свету фонарей... и вдруг, в ярком этом свете, в оживленной и суетной сутолоке элегантной Москвы — толпа баб перед закрытыми дверями Иверской часовни. Двери серебряные с золотым крестом. Одна женщина поет, импровизирует, за ней каждую фразу повторяют остальные. Похожим напевом народных причитаний-плачей говорят детские простые слова: «Матушка, защити нас!», «Заступница, спаси Россию!», «Укрой, защити и помилуй братьев, отцов, мужей и сыновей...», «Матушка, покончи войну». Иногда такие просьбы и моления прерываются молитвами, вроде, «Живые в помощи Вышнего». Ни слез, ни плача. Лица тихие, знающие, что молитва их слушается самою Матерью Бога. (Не могу отделаться от странного впечатления, какой-то интимности обращения к Богоматери этих женщин, интимности их отношения к ней, как живой, слушающий их.) <...>
А.Н. Савин, 15 сентября -
<...> А в Москве второй день вчера и сегодня беспорядки у Страстного монастыря — оба дня столкновения раненых солдат навеселе с городовыми, толпа заступается за солдат; в толпу стреляли; газетам о беспорядках писать не позволяют. <...>
А.Н. Куропаткин, 17 сентября -
4-й день в Петрограде. Видел много интересных лиц. Общее впечатление: настроение пессимистическое. Раздражение внутренними делами превосходит недовольство ходом военных событий. Бранят всех и все. Распутинской истории придают трагический характер. Ненависть к А. Ф-не все растет. Об армии самые тяжелые вести. Не винят нижних чинов, но указывают легкость сдачи. Оправдывают их тем, что укомплектования посылаются безоружными. За последнее время усиленно вырабатывают снаряды и отчасти патроны, но ружьями и пушками армии не обеспечены.
Вчера обедал и провел вечер у А.И. Гучкова. Приехал только что выбранным в Госуд. Совет от Хабаровска. Доволен, бодр физически, но настроен крайне пессимистически. Говорил, что Россию даже после победоносной войны ожидает революция. <...> По мнению Гучкова, мы потеряли 4 милл. человек, из них около двух милл. пленными. Потеряли 2000 полевых орудий и 2000 крепостных. Начали войну, имея 6 т. пол. орудий. Теперь 4000. Некоторые полки переменили 4–5 составов.
Третьего дня ротмистр Вильницкий, адъютант военного министра, говорил мне, что в армии Смирнова, с выводом двух корпусов в резерв для укомплектования, осталось 9 т. штыков.
Фед. Фед. Трепов говорил мне, что в гренад. корпусе осталось 3000 штыков. Конница сохранилась хорошо, также и артиллерия. Все части войск действуют в зависимости от достоинства ближайших начальников. Роль начальников дивизий и полковых к-ров громадна. По мнению Гучкова, офицерский состав очень улучшился с японской войны. Большая сознательность. Самоотвержение. Много героев. На верхах плохо. Нижние чины начали войну с подъемом. Теперь утомлены и от постоянного отступления потеряли веру в победу.
Отсутствие патронов, снарядов, явное превосходство противников действуют вредно в моральном отношении, располагают малодушных к сдаче, иногда целыми частями…
Всем в тылу распоряжаются Данилов и Забелин. Командующие армиями лишены самостоятельности. Не могут распорядиться ни одним вагоном. Санитарная часть плоха. К наступлению наши войска не готовы. <...>
В.П. Кравков, 17 сентября -
<...> На вокзале и у вокзала [Минск] все те же потрясающие картины массового бегства людей… «Горе на свете жить», — говорит плачущая баба. Жандармский офицер браво командует своим агентам «не церемониться с жидовьем…» <...>
Ф.Ф. Фидлер, 22 сентября -
<...> Встретил также Окунева. Четыре с половиной месяца он был солдатом и принимал участие в четырех сражениях (теперь — по состоянию здоровья — признан негодным к службе). Награжден Георгиевским крестом. «За какое проявление храбрости — не понимаю. Я ведь большой трус, ужасно боюсь смерти и потому избегаю любой опасности». — «А что Вы можете рассказать о жестокостях немцев?» — «Ничего, потому что не видел никаких жестокостей и ничего не слышал о них. Зато видел немало зверств со стороны русских; например, казаки и гвардейские части разграбили и сожгли город Броды, убили и изнасиловали жителей».
В.А. Теляковский, 24 сентября -
<...> Сегодня у меня был доклад у Министра Двора, который в среду возвратился из Ставки вместе с Государем Императором. После доклада я довольно долго говорил с ним и вынес довольно грустное впечатление о современном внутреннем состоянии нашего высшего управления. Граф сознает, что много делается без сознания важности переживаемого времени. Влияние Распутина несомненно. Министры настолько не солидарны с Горемыкиным, что хотели все подать в отставку и не сделали это лишь потому, что не хотели производить скандала. Князь Щербатов, министр внутренних дел, долго советовался с графом, который ему сказал, что считает нечестным для настоящего патриота теперь уходить. Надо Государю сказать всю правду, а затем что будет, то будет. Завтра у князя Щербатова доклад, и он обещал позвонить графу, как все произойдет. Во всяком случае, положение князя Щербатова непрочно. Вероятно, уйдет также и Самарин. Государыня Императрица Александра Федоровна упрекает Государя в бесхарактерности. Горемыкин пользуется доверием. Барк, министр финансов, уже подавал в отставку, но Государь разорвал его прошение и приказал остаться. Сам граф очень удручен устранением князя Орлова. <...>
"Вечерний курьер", 25 сентября -
Дело верное.
«Забайк. Новь» приводит цены на манджурский спирт, вполне объясняющие деятельность «спиртоносов»: На станции Манчжурия ведро спирта стоит 6 рублей, a в Чите 58 руб., в Верхнеудинске около 100 рублей за ведро. Это цены оптовые, а в розницу бутылка спирту в Иркутске продается по 8—10 рублей за бутылку, т.-е. ведро спирта продается от 160—200 рублей.
Сколь мизерным кажется перед этими ценами размер штрафа, уплачиваемого изловленным спиртоносом.
Р.М. Хин-Гольдовская, 25 сентября -
<...> Наступают холода. Москва без дров, без угля, без молока, без сахара... У мясных лавок, у булочных, у молочных — дежурит, дожидаясь очереди, длинный хвост... Сахару совсем нет... Перевезти вагон дров со станции (нам два дня тому назад с Курского вокзала привезли) — стоит 100 и 120 р.! А «отцы города» и «мужи совета» — все заседают и совещаются... Масса беженцев, особенно поляков. <...>
А.В. Тыркова-Вильямс, 25 сентября -
Хворала все время. 19-го августа уехала в Кисловодск. Там война отражается по-своему. Цены поднялись. Довольно много раненых офицеров и очень мало раненых солдат. В парке бродят барыни, ошалевшие от безделья и нарзана. Переодеваются, мажутся и гоняются за мужчинами. <...> Очень любопытны группы на базарах и улицах, вокруг газетки. Какой-нибудь черномазый сидит на корточках, около такие же черномазые напряженно слушают, как он с трудом читает непонятные слова телеграммы. Или как толстая баба, торгующая виноградом, хрипловатым баском кричит соседке.
— А Болгария-то подлая какая.
Соседка убежденно отвечает характерным местным оборотом:
— А то нет...
<...>
Сахар, мука, крупа, дрова, вот единственно, о чем говорят. Победы и поражения отодвинулись перед этой сумятицей внутреннего поражения или, вернее, разложения. Если от него не излечиться, то грубые и вполне понятные бунты неизбежны. Голодный всегда будет искать виновника своего голода. <...> Вероятно, в эпохи прежних великих войн народы переживали еще худшие бедствия. Но тогда не было общественного мнения и каждый, переживая свою беду отдельно, считал ее неустранимой и терпел. Теперь все знают, что устранить беду можно, но само правительство ее создает.
"Русские ведомости", 27 сентября -
Трагическое положение
Развитие техники создало это положение. В таком остром виде его не могло быть ни прямо, ни в аллегории. Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге: один неверный шаг, и вы безвозвратно погибли. В автомобиле – близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может, потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас и себя, и, если продолжать ехать, как он, перед вами – неизбежная гибель.
К счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной; им надо поскорее взяться за руль. Но задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна; одна секунда без управления, – и автомобиль будет в пропасти.
Однако выбора нет – вы идете на это.
Но сам шофер не идет. Оттого ли, что он ослеп и не видит, что он слаб и не соображает, из профессионального самолюбия или упрямства, но он цепко ухватился за руль и никого не пускает.
Что делать в такие минуты?
Заставить его насильно уступить свое место. Но это хорошо на мирной телеге или, в обычное время, на тихом ходу, на равнине, тогда это может оказаться спасением. Но можно ли делать это на бешеном спуске, по горной дороге. Как бы вы ни были и ловки и сильны, в его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один неверный поворот или неловкое движение этой руки, и машина погибла. Вы знаете это, но и он тоже знает. И он смеется над вашей тревогой и вашим бессилием:
«Не посмеете тронуть».
Он прав: вы не посмеете тронуть; если бы даже страх или негодование вас так охватили, что, забыв об опасности, забыв о себе, вы решились силой выхватить руль, пусть оба погибнем, – вы остановитесь; речь идет не только о вас, вы везете с собой свою мать, ведь вы и ее погубите вместе с собой, сами погубите.
И вы себя сдержите; вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда минуете опасность, когда вы будете опять на равнине; вы оставите руль у шофера. Более того, вы постараетесь ему не мешать, будете даже помогать советом, указанием, действием. Вы будете правы – так и нужно сделать. Но что будете вы испытывать при мысли, что ваша сдержанность может все-таки не привести ни к чему, что даже и с вашей помощью шофер не управится, что будете вы переживать, если ваша мать, при виде опасности, будет просить вас о помощи, и, не понимая вашего поведения, обвинят вас за бездействие и равнодушие.
В.А Маклаков
Д.В. Фибих, 29 сентября -
<...> В самом деле, почему я не пошел на войну? <...> Отчасти препятствует этому решению мой недостаток — заикание. Но, главное, то, что, выйди я из гимназии в простые рядовые, после войны придется терять лишние годы, чтобы доканчивать гимназическое образование, а мне, по возможности, хочется скорее стать свободным человеком. Конечно, будь в том необходимость, я бы с радостью пошел на защиту родины, но пока помощь моя не особенно нужна. В заключение же всего скажу, что я попросту любитель хорошей жизни, и пугает меня холодная, грязная жизнь в окопах. <...> Меня часто возмущает равнодушное и непатриотичное отношение к войне моих знакомых. Война сама по себе, мы сами по себе. Пусть там умирают, отступают, наступают, мы по-прежнему будем заниматься своими мелкими делишками. <...>
М.К.Лемке, 29 сентября -
<...> Сообщения требуют особого навыка и... ловкости, чтоб не сказать больше. Наставления Носкова я могу сформулировать в ряде таких положений:
а) начатая нами и не закончившаяся операция по возможности должна обходиться молчанием, чтобы не обнаружить нашего плана;
б) разгаданная нами операция врага не должна быть выяснена ему, чтобы обмануть противника своим неведением о замысле;
в) всякий наш успех должен быть сообщен вполне;
г) всякий наш неуспех в отражении удара — только в общих, неясных выражениях;
д) наши потери и неудавшиеся операции и маневры обходить полным молчанием;
е) когда мы бьем немцев — писать «германцев», а если австрийцев — «противника»;
ж) фамилий нашего командного состава и названий частей не упоминать;
з) взятых нами пленных подсчитывать почаще, на разные даты, чтобы создавать иллюзию более значительного успеха;
и) результаты действия неприятельских аэропланов обходить молчанием.
Из этого наставления, записанного мной дословно, видно, насколько наши сообщения соответствуют правде... <...>
Но сперва пара строк о блогирских планах. Как вы помните, прямо накануне вторжения мрази я обещал вернуться к дипломатическим запискам в мае. Однако, в связи с рядом обстоятельств, я вынужден нарезать себе еще несколько месяцев: таким образом, мы вернемся к разделам Польши с 1 сентября сего года. С другой стороны, если некие события непреодолимой силы не помешают писателю-почвеннику, то за указанное время он берется довести до читательского корытца качественный продукт из букв. Таковы факты.
Теперь к сегодняшнему посту, суть которого я в общих чертах уже обрисовал выше, а потому и повторяться не стану. Скажу о другом - вопреки распространенному еще кое-где убеждению, для Российской империи Мировая война пошла не так вовсе не в феврале 1917 года - и уж тем более не в октябре-ноябре его же. Контуры краха вполне обозначили себя уже к ноябрю первого года войны, а к осени 1915 государство-телега уже неслось в пропасть и спасти его мог лишь попаданец такой глубокой внутренней силы, что изобразить его на бумаге пока еще не представляется художественно возможным.
Это во-первых, а во-вторых, в массовом сознании существует ряд белых пятен, как крупных, так и мелких. О крупных, вроде россказней о "зверских подвигах" разных майоров Прейскеров или обвинений в плохом содержании пленных, до всяких историй про "царь-танк" и "уникальный бомбардировщик-муромец". И все это помимо общераспространенного убеждения в том, что война, от тактического до технического соперничества, протекала в более-менее равных условиях.
Разумеется, речь в данном случае идет именно о массовом, для отдельной страны, убеждении - любой мало-мальский знакомый "с темой" человек прекрасно осознает насколько эта мифология отличается от реальной истории того, что происходило на Востоке в 1914 - 1918 гг.
О том, какую роль в крахе РИ сыграли бесконечные поражения от немцев и техническое превосходство последних, выражающееся в том числе и в беспрестанных налетах авиации, буквально затерроризировавшей русские войска (малоизвестный, к слову говоря, но очень значимый фактор). О поразительной жестокости русской армии в обращении с мирным населением (не только Галиции, но и собственным) и ее профессиональной убогости. Массовых "этнических репрессиях" в тылу, административной и военной бездарности высшего руководства империи, с его выразительной невыразительностью в виде последнего царя.
И, конечно же, той социально-экономической катастрофе, на которую петроградские власти обрекли государство, столкнув его с бывшими некогда союзными монархиями Германии и Австро-Венгрии.
Давайте же посмотрим на мутноватый осколок прошлого, обратившись к сентябрю 1915 года: русскую армию только что "за шесть дней вышибли" из Галиции, которую она завоевывала шесть месяцев, потеряна Польша и значительная часть Прибалтики с Белоруссией. Царь уже принял командование, но пока еще в России никто не знает о том, что генерал фон Фалькенхайн не собирается (и не собирался) обращать главные усилия на Восток, а потому германское наступление, главной задачей которого было облегчить положение австрийцев и улучшить конфигурацию Восточного фронта, подошло к концу.
Эта на фронте, а в тылу произошло вот что: после того, как главной причиной военных поражений был объявлен "снарядный (и, в меньшей степени, винтовочно-патронный) голод", военного министра Сухомлинова с "полу-позором" сняли, а собравшейся Государственной Думе сперва намекнули на "ответственное министерство", потом просто на "прогрессивное", а затем взяли и распустили ее, вместо того предложив "земгусарам" приложить свою энергию в разных комитетах помощи армии. Зато же Распутин вернулся из Сибири в столицу. От всего этого у "кадетов" и левых разлилась желчь, тогда как правые поздравляли друг дружку с удачным "разгоном Генеральных штатов".
Итак, прошу.
з.ы. Ах, да - "дуче" скоро выйдет еще раз, вторым изданием. Я даже подумываю добавить туда несколько новых иллюстраций.
"Батумские вести", 1 сентября -
Батумская междуведомственная продовольственная комиссия возбудила ходатайство перед начальником военных сообщений в Тифлисе открыть пароходное движение от Одессы до Батума, в виду накопления на складах пароходных обществ свыше 300 тысяч пудов всякого рода грузов, предназначенных для отправки внутрь края, а также распоряжения, чтобы из Батума не возвращались пустые товарные вагоны.
Л.Д. Троцкий, 2 сентября -
<...> Однако нам приходится сейчас не только оценивать, в каком направлении война и поражение влияют на ход политического развития, нам прежде всего приходится действовать на той почве, какую создает поражение. Ибо - каковы бы ни были дальнейшие перипетии военных событий, - одно можно сказать с полной несомненностью: восстановить и умножить в короткий срок свои силы так, чтобы еще в нынешней войне реализовать планы мировых завоеваний, - об этом серьезно говорить совершенно не приходится. Царская армия разбита. Она может иметь отдельные успехи. Но война ею проиграна. Нынешние поражения знаменуют начало новой военной катастрофы. <...>
"Новое время", 4 сентября -
Занятия Г. Думы и В. Совета прерваны с 3 сентября, причем срок возобновления будет назначен не позднее ноября 1915 г.
В.М. Пуришкевич, 4 сентября -
<...> Госуд. Дума совершает также крупную ошибку, выдвигая сейчас политические вопросы. Она ищет власти, создала какой-то желтый блок, которому место на 11-ой версте, а не в Таврическом Дворце. Она проводит законы, явно противные народу и его оскорбляющие. Таков закон об еврейском равноправии; о черте оседлости, о школьных нормах. Хотят, чтобы евреи имели свободный доступ в школы! Они туда хлынут и вытеснят русских детей. Да разве евреи заслуживают все то, о чем хлопочут для них в Гос. Думе? Спросите армию, полки, солдат! Они вам скажут, они дадут вам бесчисленные документы шпионства и предательства жидов. Нет ни единой части нашей армии, которая не имела бы огромного количества фактов еврейского предательства. Одни списки повешенных жидов за шпионство красноречиво говорят об этом. <...>
З.Н. Гиппиус, 4 сентября -
<...> Немцы наступают по всему фронту, все крепости сданы, очищена Вильна, из Минска бегут. Вопрос об эвакуации Петрограда открыт. Тысячная толпа беженцев тянется к центру России.
Внутреннее положение не менее угрожающее. Главнокомандующий сменен, сам царь поехал на фронт.
Думский блок (ведь он от к.-д. до националистов включительно) получил только свое. На первый же пункт программы (к.-д. пожертвовали «ответственным» министерством, лишь попросили, скромно и неопределенно, «министерство, пользующееся доверием страны») — отказ, а затем Горемыкин привез от царя... роспуск Думы. Приказ еще не был опубликован, когда мы говорили с Керенским о серьезном положении по телефону. Керенский и сказал, что в принципе дело решено. Уверяет, что волнения уже начались. Что получены, вечером, сведения о начавшихся забастовках на всех заводах. Что правительственный акт только и можно назвать безумием. (Не надо думать, что это мы столь свободно говорим по телефону в Петербурге. Нет, мы умеем не только писать, но и разговаривать эзоповским языком.)
— Что же теперь будет? — спрашиваю я под конец.
— А будет... то, что начинается са...
Керенский прав, и я его понимаю: будет анархия. Во всяком случае, нельзя не учитывать яркой возможности неорганизованной революции, вызываемой безумными действиями правительства в ответ на ошибки политиков.
<...>
В Петербурге нет дров, мало припасов. Дороги загромождены. Самые страшные и грубые слухи волнуют массы. Атмосфера зараженная, нервная и... беспомощная. Кажется, вопли беженцев висят в воздухе... Всякий день пахнет катастрофой.
— Что же будет? Ведь невыноси-тель-но! — говорит старый извозчик.
А матрос Ваня Пугачев пожимает плечами:
— Уж где этот малодушный человек (царь), там обязательно несчастье.
«Только вся Расея — от Алексея до Алексея».
Это, оказывается, Гришка Распутин убедил Николая взять самому командование.
Да, тяжелы, видно, грехи России, ибо горька чаша ее. И далеко не выпита. <...>
Н.Н. Любавин, 4 сентября -
<...> То, что делалось в Думе, явно направлялось к бунту, а всякому неодураченному человеку понятно, что это увеличило бы шансы окончательной победы немцев. Разумеется, далеко не все члены желтого блока подкуплены; большинство примкнуло к затеянной интриге просто по глупости. <...>
Н.Д. Тальберг, 5 сентября -
<...> В течение двух месяцев страна революционировалась: левые говорили возмутительные речи, Мирабо-Родзянко им не мешал, речи печатались, и эти узаконенные прокламации разбрасывались по всей стране. Успех оказался поразительный: война была забыта и началась борьба с царским правительством.
Программа прогрессивного блока могла быть составлена только в Берлине. Антидинастическая пропаганда началась в печати. Казалось, все было кончено. Но заговорила совесть у старика Горемыкина, он имел мужество сознаться в своих ошибках и упросил прервать революционную работу Думы. Связи, существующие между последней и революционными организациями, ясно обнаружились. Забастовали заводы, и “демобилизация” промышленности проведена успешнее, чем мобилизация. <...>
М.М. Пришвин, 5 сентября -
<...> Появились женщины-кондукторы на трамваях в полной форме, а на голове платочки. Появились на железных дорогах женщины в погонах. Женскому делу предстоит в близком времени большое поприще. Опять Распутин! Все говорят, будто он Думу распустил. Государь уже решил, было, поручить Кривошеину организовать из общественных деятелей министерство, как вдруг переменил решение и назначил Горемыкина. Это будто бы Распутин отговорил. Опасаются, что он теперь в ставке и не подкуплен ли немцами, не сговорит ли царя к сепаратному миру. <...>
П.П. Вронский, 5 сентября -
<...> На юге землевладельцы в унынии, что делать с хлебом, а сверх и все города не знают, откуда достать хлеб. Масса лесов, каменного угля, картофеля, кукурузы, скота, соли, сахара, сибирского масла - и города в холоде и голоде, даже без керосина, бензина и нефти. Вагонов нет - ложь! С передовых позиций возвращаются тысячами пустые вагоны и можно бы по пути доставлять все для первой необходимости всюду и везде. На порядочных станциях начальники за вагоны в месяц получают взятки до 20 тысяч.
Где контроль власти? Как бы ни шумела Гос. Дума о ее роспуске, но ведь это - выборные от земства, кумоством, сватовством, лукулловскими обедами и попойками; и она тоже хороша, как и министры! Для Галиции куплено было на 600 тысяч рабочих лошадей и на миллион хлеба весной на помощь населению. Этим ведало земство, которое все размотало, а отчета пока никакого. Вот и выборные. Прохвосты! Нам следует помнить, что мы сами дрянь. <...>
А.В. Орешников, 6 сентября -
Трамваи бездействуют в знак протеста против приостановки заседания Государственной думы, как было заявлено вчера рабочими в Городской думе. Из газет сегодня вышли: «Полицейские ведомости» и «Раннее утро», вчера, впрочем, в знак протеста не выходившее.
"Столичная молва", 7 сентября -
Роспуск Государственной Думы вызвал движение среди рабочих кругов обеих столиц. В Москве стали трамваи, и миллионной город очутился в положении разобщенности. В связи с этими событиями московская городская Дума на экстренном своем собрании вынесла «приговор», опубликованный на улицах и площадях города за подписью г. городского головы. <...> Московская дума, во имя интересов армии и успешного отражения врага, призывает бастующих рабочих взволнованных роспуском Думы, к сохранению спокойствия и безостановочному продолжению работ для нужд армии.
Вместе с тем городская дума, опубликовавшая свой приговор во всеобщее сведение московского населения, считает нужным осведомить его, что неотложной задачей переживаемого дня является скорейшее возобновление работы законодательных учреждений, образование правительства, «которому могла бы верить страна».
В этом отношении страна безусловно солидарна с постановлением московской думы и ждет призыва нового правительства, которое прониклось бы требованиями момента и сумело бы подняться до понимания ответственных задач, выдвинутых переживаемыми событиями.
А.Е. Снесарев, 7 сентября -
<...> Вчера получили газету от 4 сент[ября] – после долгого перерыва – и удивляемся, что у вас там такое творится. Что естественнее и глубже слов Государя, сказавшего, что теперь надо думать о войне и пока больше ни о чем, а между тем у вас начинают думать о чем хотите, только не о войне… о ней только говорят, говорят и говорят. «Рус[ские] ведом[ости]», напр[имер], утверждают, что теперь насущное время для коренных реформ… Это во время войны-то? Что они, одурели в самом деле? <...>
А.А. Штукатуров, 7 сентября -
Утром мы ожидали, что противник откроет артиллерийский огонь по нашим окопам и разрушит их, а потому каждый, как кто мог, улучшили свои окопчики. Место явно было выбрано неудобным, но нам приказали сидеть именно здесь, и мы сидели.
Вскоре в лесок потянулись неприятельские кухни и обозы, но мы ничего не могли поделать, кроме того, что докладывали каждый раз ротному командиру. Результата не было, и немцы ездили в лес и из леса и ходили колоннами. Бездействие нашей артиллерии вызывало досаду солдат тем более, что немцы и по одному человеку не жалеют выпускать снаряды. А мы по такой хорошей цели не открывали огня; ружейные пули, которые мы усердно выпускали, давали мало поражений на такой дистанции. Часов около 10 противник открыл частый и меткий огонь из орудий по нашим окопам. Страшный треск рвущихся снарядов оглушил меня. Кругом нас настолько изрыло землю снарядами, что дерном и землею с ног до головы засыпало нас. Несколько окопов было разбито. Человека 4 убило и несколько ранило.
Несколько человек, схватив винтовки, побежали в другое место, я решил остаться до конца, положась на волю Господню. Когда противник перестал стрелять, я, оглянувшись, увидел, что в окопах осталось нас человек 15, а остальные убежали. Через полчаса или около этого противник опять открыл артиллерийский огонь и вместе с тем затрещал пулемет. Я посмотрел вперед, и хотя немцев близко не увидел, но понимая, что такой незначительной горстью людей нельзя защищать окоп, я побежал вместе с оставшимися с мной стрелками к деревушке. Мимо нас с визгом пролетело несколько пуль, но меня не задело. Придя в деревушку, я присоединился к ротному командиру.
Видя, что мы отходим, другие роты тоже показались из окопов и побежали. Таким образом началось общее беспорядочное отступление. Ротные командиры бродили без солдат. Мы пробежали мимо батареи, которая все еще продолжала стрелять. Видя, что мы отходим, батарея быстро подала передки и ускакала. Мы кое-как начали разбираться и строиться. Навстречу нам шли новые войска. <...>
М.М. Богословский, 8 сентября -
<...> Вышли газеты. Вчера открылись в Москве одновременно два съезда: общегородской и земский, и первый день отведен общеполитическим дебатам. Те же слова, слова и слова, что и в Государственной думе, о министерстве общественного доверия и об амнистии; дела для армии отложены на следующий день. Выступал и А. И. Гучков с речью; с одной стороны, нельзя не сознаться, с другой – нельзя не признаться. Изволите видеть: надо бороться с властью и в то же время не надо колебать престижа власти. Говорилось о преступлениях и о «безнаказанности» власти – словом, власть стала у нас подсудимой. Разыгрывается партитура 1905 г. Уже «товарищи», руководимые присяжным поверенным, собираются в Думе «для обсуждения создавшегося положения». Челноков отказывается участвовать в их собрании, но ведь сам же и начал все это дело. У нас говорить против власти есть признак гражданских чувств, а соблюдать верность власти в тяжкие для государства минуты считается недостойным гражданина. <...>
"Раннее утро", 8 сентября -
Цыганки в Екатеринодаре изобрели новый способ выманивания денег у доверчивых людей: они выдают себя за беженок бельгиек, пострадавших от немецких зверств. Наговорив массу небылиц, цыганки посылают смотреть на лежащую будто бы в больнице женщину с отрезанными ушами, носом, языком. Сердобольные люди верят и дают денег, белье, одежду.
Николай II, 9 сентября -
Утром появилось солнце и темп. поднялась до 7°. До завтрака сидел в штабе. После завтрака читал бумаги. В 2.45 поехал за город по Бобруйск[ому] шоссе и вправо от него посетил вновь устроенное военное кладбище, на кот. будут хоронить умерших от ран в эту войну. Затем проехал дальше и погулял. Возвращаясь, переехал свинью, но благополучно для нее. Писал до обеда. Вечером поиграл в домино.
И.С. Ильин, 10 сентября -
Необыкновенно хорошо и тихо в деревне. Войны и не чувствуется, и не заметно совсем. В Самайкине работает двадцать человек военнопленных: два немца, пять мадьяр и остальные русины и словаки. Старший над ними германский фельдфебель. Лучшие работники и самые исполнительные — немцы и мадьяры, самые нерадивые и недисциплинированные — славяне. Обидно. <...>
Г.Л. Гар, 11 сентября -
<...> За этот промежуток времени — 4 недели — мы сделали должно быть верст 300–400 и по каким только дорогам не ходили, а главное все пески и пески! Но самое главное во всем этом это беженцы идут — тысячи повозок по дорогам, ютятся под лесами и по лесам и около дорог, везде их костры, а сколько их умирает, только кресты на могилах при дорогах указывают, сколько их погибло главным образом от холеры.
Т.Я. Ткачев, 13 сентября -
Мы случайно получили газеты, из которых узнали точно, что Государственная дума распущена. «Мавр сделал свое дело — мавр может уйти». Не больше этого…
Надежды на «ответственное министерство» не сбылись. Никто серьезно и не верил в него. Состав министерства был бы, конечно, таким, который допускался бы не дальше лакейской. Сама природа его и двусмысленная, и шаткая, как и все половинчатое и недоделанное, заставила бы его действовать по принципу: «Чего изволите?»
Но не случилось и этого. Г.г. Гучковым и Ко с барской высокомерностью указали на дверь.
«Чем хуже, тем лучше!».
Уже больше года в надрывном напряжении страна. Что она защищает, во имя чего разоряется, что ее ждет впереди? <...>
Б.В. Никольский, 13 сентября -
<...> Вчера, дожидаясь приема у Катенина, беседовал с идиотом Муромцевым. Он жалеет, что думу распустили: такая-де была прекрасная. Я говорю: «Я с Вами согласен; о мертвых или хорошо, или ничего».
— «Нет-с, — говорит, — она не мертва. Посмотрите, сколько ею сделано! Как она снабжение боевыми припасами подвинула!»
— «Да, — говорю, — это верно: пуль отлила кампании на три...» Старик сердится. «Нет, Вы не в том смысле говорите; Вы иронизируете, смысл Ваших слов насмешливый».
— «А по Цензурному уставу слова должны толковаться в их прямом мысле: как же Вы, Ваше Превосходительство, в моих словах сокровенного смысла допытываетесь?»
На войне затишье, — не перед новою ли грозою? Дома тише. Горемыкин пугнул газетчиков цензурою. Лучше поздно, чем никогда; но еще бы лучше вовремя. Впрочем, и за то спасибо. <...>
Н.Ф. Финдейзен, 14 сентября -
<...> Несмотря на подготовленную Германией и настойчиво призываемую у нас бойню — там, здесь — та же свистопляска, что и в 1905 и ближайших к нему годах. Маклаков, Дурново, Якушевич, H.H., Варнава, Распутин, Горемыкин, Щегловитов, Саблер, Мясоедов, Сухомлинов (2-я жена его будто бы повешена — она, говорят, сестра м-ме Мясоедовой, упрятанной в тюрьму; и жена Б. Суворина — все 3-е, родом еврейки, — будто бы замешаны в деле шпионства!) — все это смешалось в один громадный, непонятный ком. Умерли прежние «столпы» — Витте, Дурново. <...>
О.А. Бессарабова, 14 сентября -
<...> Я и Коля случайно вышли в Иверские ворота с Красной площади, смотрели на огни Москвы-реки, на автомобили, трамваи, ресторан Мартынича (подземный); смотрела на московские лица, одежды, рада была свету фонарей... и вдруг, в ярком этом свете, в оживленной и суетной сутолоке элегантной Москвы — толпа баб перед закрытыми дверями Иверской часовни. Двери серебряные с золотым крестом. Одна женщина поет, импровизирует, за ней каждую фразу повторяют остальные. Похожим напевом народных причитаний-плачей говорят детские простые слова: «Матушка, защити нас!», «Заступница, спаси Россию!», «Укрой, защити и помилуй братьев, отцов, мужей и сыновей...», «Матушка, покончи войну». Иногда такие просьбы и моления прерываются молитвами, вроде, «Живые в помощи Вышнего». Ни слез, ни плача. Лица тихие, знающие, что молитва их слушается самою Матерью Бога. (Не могу отделаться от странного впечатления, какой-то интимности обращения к Богоматери этих женщин, интимности их отношения к ней, как живой, слушающий их.) <...>
А.Н. Савин, 15 сентября -
<...> А в Москве второй день вчера и сегодня беспорядки у Страстного монастыря — оба дня столкновения раненых солдат навеселе с городовыми, толпа заступается за солдат; в толпу стреляли; газетам о беспорядках писать не позволяют. <...>
А.Н. Куропаткин, 17 сентября -
4-й день в Петрограде. Видел много интересных лиц. Общее впечатление: настроение пессимистическое. Раздражение внутренними делами превосходит недовольство ходом военных событий. Бранят всех и все. Распутинской истории придают трагический характер. Ненависть к А. Ф-не все растет. Об армии самые тяжелые вести. Не винят нижних чинов, но указывают легкость сдачи. Оправдывают их тем, что укомплектования посылаются безоружными. За последнее время усиленно вырабатывают снаряды и отчасти патроны, но ружьями и пушками армии не обеспечены.
Вчера обедал и провел вечер у А.И. Гучкова. Приехал только что выбранным в Госуд. Совет от Хабаровска. Доволен, бодр физически, но настроен крайне пессимистически. Говорил, что Россию даже после победоносной войны ожидает революция. <...> По мнению Гучкова, мы потеряли 4 милл. человек, из них около двух милл. пленными. Потеряли 2000 полевых орудий и 2000 крепостных. Начали войну, имея 6 т. пол. орудий. Теперь 4000. Некоторые полки переменили 4–5 составов.
Третьего дня ротмистр Вильницкий, адъютант военного министра, говорил мне, что в армии Смирнова, с выводом двух корпусов в резерв для укомплектования, осталось 9 т. штыков.
Фед. Фед. Трепов говорил мне, что в гренад. корпусе осталось 3000 штыков. Конница сохранилась хорошо, также и артиллерия. Все части войск действуют в зависимости от достоинства ближайших начальников. Роль начальников дивизий и полковых к-ров громадна. По мнению Гучкова, офицерский состав очень улучшился с японской войны. Большая сознательность. Самоотвержение. Много героев. На верхах плохо. Нижние чины начали войну с подъемом. Теперь утомлены и от постоянного отступления потеряли веру в победу.
Отсутствие патронов, снарядов, явное превосходство противников действуют вредно в моральном отношении, располагают малодушных к сдаче, иногда целыми частями…
Всем в тылу распоряжаются Данилов и Забелин. Командующие армиями лишены самостоятельности. Не могут распорядиться ни одним вагоном. Санитарная часть плоха. К наступлению наши войска не готовы. <...>
В.П. Кравков, 17 сентября -
<...> На вокзале и у вокзала [Минск] все те же потрясающие картины массового бегства людей… «Горе на свете жить», — говорит плачущая баба. Жандармский офицер браво командует своим агентам «не церемониться с жидовьем…» <...>
Ф.Ф. Фидлер, 22 сентября -
<...> Встретил также Окунева. Четыре с половиной месяца он был солдатом и принимал участие в четырех сражениях (теперь — по состоянию здоровья — признан негодным к службе). Награжден Георгиевским крестом. «За какое проявление храбрости — не понимаю. Я ведь большой трус, ужасно боюсь смерти и потому избегаю любой опасности». — «А что Вы можете рассказать о жестокостях немцев?» — «Ничего, потому что не видел никаких жестокостей и ничего не слышал о них. Зато видел немало зверств со стороны русских; например, казаки и гвардейские части разграбили и сожгли город Броды, убили и изнасиловали жителей».
В.А. Теляковский, 24 сентября -
<...> Сегодня у меня был доклад у Министра Двора, который в среду возвратился из Ставки вместе с Государем Императором. После доклада я довольно долго говорил с ним и вынес довольно грустное впечатление о современном внутреннем состоянии нашего высшего управления. Граф сознает, что много делается без сознания важности переживаемого времени. Влияние Распутина несомненно. Министры настолько не солидарны с Горемыкиным, что хотели все подать в отставку и не сделали это лишь потому, что не хотели производить скандала. Князь Щербатов, министр внутренних дел, долго советовался с графом, который ему сказал, что считает нечестным для настоящего патриота теперь уходить. Надо Государю сказать всю правду, а затем что будет, то будет. Завтра у князя Щербатова доклад, и он обещал позвонить графу, как все произойдет. Во всяком случае, положение князя Щербатова непрочно. Вероятно, уйдет также и Самарин. Государыня Императрица Александра Федоровна упрекает Государя в бесхарактерности. Горемыкин пользуется доверием. Барк, министр финансов, уже подавал в отставку, но Государь разорвал его прошение и приказал остаться. Сам граф очень удручен устранением князя Орлова. <...>
"Вечерний курьер", 25 сентября -
Дело верное.
«Забайк. Новь» приводит цены на манджурский спирт, вполне объясняющие деятельность «спиртоносов»: На станции Манчжурия ведро спирта стоит 6 рублей, a в Чите 58 руб., в Верхнеудинске около 100 рублей за ведро. Это цены оптовые, а в розницу бутылка спирту в Иркутске продается по 8—10 рублей за бутылку, т.-е. ведро спирта продается от 160—200 рублей.
Сколь мизерным кажется перед этими ценами размер штрафа, уплачиваемого изловленным спиртоносом.
Р.М. Хин-Гольдовская, 25 сентября -
<...> Наступают холода. Москва без дров, без угля, без молока, без сахара... У мясных лавок, у булочных, у молочных — дежурит, дожидаясь очереди, длинный хвост... Сахару совсем нет... Перевезти вагон дров со станции (нам два дня тому назад с Курского вокзала привезли) — стоит 100 и 120 р.! А «отцы города» и «мужи совета» — все заседают и совещаются... Масса беженцев, особенно поляков. <...>
А.В. Тыркова-Вильямс, 25 сентября -
Хворала все время. 19-го августа уехала в Кисловодск. Там война отражается по-своему. Цены поднялись. Довольно много раненых офицеров и очень мало раненых солдат. В парке бродят барыни, ошалевшие от безделья и нарзана. Переодеваются, мажутся и гоняются за мужчинами. <...> Очень любопытны группы на базарах и улицах, вокруг газетки. Какой-нибудь черномазый сидит на корточках, около такие же черномазые напряженно слушают, как он с трудом читает непонятные слова телеграммы. Или как толстая баба, торгующая виноградом, хрипловатым баском кричит соседке.
— А Болгария-то подлая какая.
Соседка убежденно отвечает характерным местным оборотом:
— А то нет...
<...>
Сахар, мука, крупа, дрова, вот единственно, о чем говорят. Победы и поражения отодвинулись перед этой сумятицей внутреннего поражения или, вернее, разложения. Если от него не излечиться, то грубые и вполне понятные бунты неизбежны. Голодный всегда будет искать виновника своего голода. <...> Вероятно, в эпохи прежних великих войн народы переживали еще худшие бедствия. Но тогда не было общественного мнения и каждый, переживая свою беду отдельно, считал ее неустранимой и терпел. Теперь все знают, что устранить беду можно, но само правительство ее создает.
"Русские ведомости", 27 сентября -
Трагическое положение
Развитие техники создало это положение. В таком остром виде его не могло быть ни прямо, ни в аллегории. Вы несетесь на автомобиле по крутой и узкой дороге: один неверный шаг, и вы безвозвратно погибли. В автомобиле – близкие люди, родная мать ваша. И вдруг вы видите, что ваш шофер править не может, потому ли, что он вообще не владеет машиной на спусках, или он устал и уже не понимает, что делает, но он ведет к гибели и вас и себя, и, если продолжать ехать, как он, перед вами – неизбежная гибель.
К счастью, в автомобиле есть люди, которые умеют править машиной; им надо поскорее взяться за руль. Но задача пересесть на полном ходу нелегка и опасна; одна секунда без управления, – и автомобиль будет в пропасти.
Однако выбора нет – вы идете на это.
Но сам шофер не идет. Оттого ли, что он ослеп и не видит, что он слаб и не соображает, из профессионального самолюбия или упрямства, но он цепко ухватился за руль и никого не пускает.
Что делать в такие минуты?
Заставить его насильно уступить свое место. Но это хорошо на мирной телеге или, в обычное время, на тихом ходу, на равнине, тогда это может оказаться спасением. Но можно ли делать это на бешеном спуске, по горной дороге. Как бы вы ни были и ловки и сильны, в его руках фактически руль, он машиной сейчас управляет, и один неверный поворот или неловкое движение этой руки, и машина погибла. Вы знаете это, но и он тоже знает. И он смеется над вашей тревогой и вашим бессилием:
«Не посмеете тронуть».
Он прав: вы не посмеете тронуть; если бы даже страх или негодование вас так охватили, что, забыв об опасности, забыв о себе, вы решились силой выхватить руль, пусть оба погибнем, – вы остановитесь; речь идет не только о вас, вы везете с собой свою мать, ведь вы и ее погубите вместе с собой, сами погубите.
И вы себя сдержите; вы отложите счеты с шофером до того вожделенного времени, когда минуете опасность, когда вы будете опять на равнине; вы оставите руль у шофера. Более того, вы постараетесь ему не мешать, будете даже помогать советом, указанием, действием. Вы будете правы – так и нужно сделать. Но что будете вы испытывать при мысли, что ваша сдержанность может все-таки не привести ни к чему, что даже и с вашей помощью шофер не управится, что будете вы переживать, если ваша мать, при виде опасности, будет просить вас о помощи, и, не понимая вашего поведения, обвинят вас за бездействие и равнодушие.
В.А Маклаков
Д.В. Фибих, 29 сентября -
<...> В самом деле, почему я не пошел на войну? <...> Отчасти препятствует этому решению мой недостаток — заикание. Но, главное, то, что, выйди я из гимназии в простые рядовые, после войны придется терять лишние годы, чтобы доканчивать гимназическое образование, а мне, по возможности, хочется скорее стать свободным человеком. Конечно, будь в том необходимость, я бы с радостью пошел на защиту родины, но пока помощь моя не особенно нужна. В заключение же всего скажу, что я попросту любитель хорошей жизни, и пугает меня холодная, грязная жизнь в окопах. <...> Меня часто возмущает равнодушное и непатриотичное отношение к войне моих знакомых. Война сама по себе, мы сами по себе. Пусть там умирают, отступают, наступают, мы по-прежнему будем заниматься своими мелкими делишками. <...>
М.К.Лемке, 29 сентября -
<...> Сообщения требуют особого навыка и... ловкости, чтоб не сказать больше. Наставления Носкова я могу сформулировать в ряде таких положений:
а) начатая нами и не закончившаяся операция по возможности должна обходиться молчанием, чтобы не обнаружить нашего плана;
б) разгаданная нами операция врага не должна быть выяснена ему, чтобы обмануть противника своим неведением о замысле;
в) всякий наш успех должен быть сообщен вполне;
г) всякий наш неуспех в отражении удара — только в общих, неясных выражениях;
д) наши потери и неудавшиеся операции и маневры обходить полным молчанием;
е) когда мы бьем немцев — писать «германцев», а если австрийцев — «противника»;
ж) фамилий нашего командного состава и названий частей не упоминать;
з) взятых нами пленных подсчитывать почаще, на разные даты, чтобы создавать иллюзию более значительного успеха;
и) результаты действия неприятельских аэропланов обходить молчанием.
Из этого наставления, записанного мной дословно, видно, насколько наши сообщения соответствуют правде... <...>
Взято: Тут
829