Что же режиссёр Марлен Хуциев хотел сказать авторской картиной «Послесловие» ( 10 фото )

Был в Советском Союзе хороший кинорежиссёр, Марлен Хуциев. Происходил он, как почти все шестидесятники, из элитной семьи партийных номеклатурщиков, репрессированных во второй половине 30-х годов, в позднесталинское время учился во ВГИКе у самого Савченко (как Алов и Наумов), в период «оттепели» сделал эталонный оттепельный фильм «Весна на Заречной улице» и ещё одно очень сложное, изощрённое кино, о котором один мой старый друг попросил не говорить ни в коем случае. Там в главной роли совсем ещё юный Василий Шукшин, но... Молчание, молчание.



Затем произошёл известный скандал с «Заставой Ильича» (чудесная картина, лёгкая, воздушная, умная), за коим последовал разрыв со сценаристом Шпаликовым, ибо Шпаликов эгоистично оказался нести тяготы проклятия «Заставы» вместе с Хуциевым и попытался переключиться на работу с другими режиссёрами. Финал этой истории известен, а мораль - не стой на пути у высоких чувств и не обижай авторитетных художников.

Сам Хуциев тем временем сделал фильм ещё более глубокий и изощрённый, чем все предыдущие его фильмы – «Июльский дождь». Проблема с «Июльским дождём» оказалась в том, что фильм получился слишком сложен для восприятия советскими зрителями и кинокритиками. В Советском Союзе величайшим кинорежиссёром всех времён и народов почитался Фредерико Феллини, простой и весёлый, как докторская колбаса, но не Микелеанджело Антониони, которого уважали и не смотрели. А Хуциев по своему темпераменту и дарованию близок к Антониони. Как результат, его почитали, но холодно, с дистанции, вежливо пряча скучливые зевки в кулак.

В общем-то, такой реакции следовало ожидать, поскольку «Июльский дождь» как раз раскрывал генезис зевающих в кулак семидесятников. Но кому это надо – смотреться в зеркало?




В семидесятые годы Хуциев ушёл с аванцсены. Он больше не претендовал на потрясение умов и душ, он тихо-мирно ставил спектакли в театре «Современник», снял стандартный советско-антифашистский фильм «Был месяц май» (скрыто полемический по отношению к оттепельному, уже убранному с проката, фильму Алова и Наумова «Мир входящему»), художественно руководил ТО «Экран» Центрального телевидения и был секретарём Союза Кинематографистов СССР.

Однако в момент максимального возвышения Юрия Андропова Марлену Хуциеву вдруг, внезапно захотелось снять своё кино. Именно своё, авторское. И он снял фильм «Послесловие» по рассказу совершенно бездарного Юрия Пахомова, Секретаря Правления Союза Писателей России, полковника медслужбы, обладавшего уникальной способностью оказываться в тех точках планеты, которые спустя короткий промежуток времени становились «горячими»: в Гвинее, Мозамбике, Эфиопии, Сомали, Вьетнаме, Йемене и так далее. Рассказ назывался совершенно тупо: «Тесть приехал». Умный Хуциев переименовал камерную историю в многозначительное «Послесловие».




Если смотреть этот фильм наивно, воспринимая лишь верхний слой повествования (как это делают самые простодушные зрители), приходишь в недоумение: зачем снимать бессмысленную бессюжетную историю про двух мужчин, расхаживающих по квартире? Если вникать в детали, учитывать скрытые значения и вообще заниматься дешифровкой, недоумение не рассеивается, а усугубляется.

Напомню сюжет: в Москву к дочери внезапно приезжает откуда-то с юга (не говорится откуда, но понятно – из Крыма, где селили отставных военных, кагебешников и прочий вышедший в тираж служилый люд, которым Москва не по чину) экспансивный старец в феерическом, по обыкновению, исполнении Ростислава Плятта, но дочь не желает дожидаться отца и уезжает в командировку, сопровождать каких-то иностранцев куда-то в Азию. Старца, распевающего на улице «Лилового негра» Вертинского и восклицающего «Москва, Москва, любил ли кто тебя, как я!», встречает муж уехавшей дочери, экономно сыгранный Андреем Мягковым. Он-то и является рассказчиком, но рассказывать ему, собственно, не о чем. Зачин его рассказа многозначительный, герой уверяет, что чего-то не понял, однако мы так и не узнаём, чего именно не понял герой Мягкова и что его теперь гнетёт и мучает. Это остаётся тайной персонажа, он этой тайной с нами делиться не пожелал (прямо как герой известной баллады Козьмы Пруткова)

Отца жены герой Мягкова толком не знает. Он видел его всего пару раз бог весть когда. Для него приехавший – полный незнакомец, и он пытается этого незнакомца «расколоть». Ну, ему известно, что старик знает пять или шесть языков, что он воевал в Испании, что он... э... военный врач. Хирург. Но это всё. Старик непрерывно болтает, сыплет деформированными афоризмами, коверканными цитатами, рассуждает обо всём на свете, но при этом ухитряется ничего не рассказывать о себе. Более того, он совершенно не интересуется ни своей дочерью ни своим зятем, с которым непосредственно общается несколько дней.




Всё аккуратно сворачивается в сторону «с доченькой приехал повидаться, а она не дождалась». Ну, типа новое поколение бездуховное и деловое, а старое поколение роскошествует в духовности и, помимо прочего, является носителем морального абсолюта. Вероятно, цензурой и поверхностными зрителями фильм воспринимался именно так. Но Хуциев-то прекрасно знал поколение своего героя. Он это поколение «отцов» превосходно отпортретировал и в «Заставе Ильича» и в «Июльском дожде» как цепких хищников. Откуда же вдруг расслабленное маразматическое блеяние про гусей, бегающих в пыли у дороги, и про сорта «нашего южного винограда»?

Нет, там всё непросто. Мелкие детальки, расставленные по фильму, направляют нас в немножко другую сторону. Во-первых, дочь по ходу дела принципиально не желает общаться с отцом. Чем-то он дочь и жену очень серьёзно обидел, этот фактурный старец. Во-вторых, его обаятельная на первый взгляд болтовня при внимательном рассмотрении оказывается ненатуральной. Это нечто вроде маскировки. К примеру, героя Плятта со сдержанной гордой гореччью повествует, как делал хирургические операции «нашим солдатикам» на корабле во время шторма, без всякой анестезии. У персонажа Мягкова этот феерический эпизод, почти дословно повторяющий болтовню хирурга-психопата докторе Бэнвея в «Голом завтраке» Уильяма Бэрроуза, вызывает совершенно естественный приступ сарказма. По мнению советского зрителя, скептическое хмыканье Мягкова должно свидетельствовать о бездуховности «поколения застоя», но у любого нормального человека рассказ о резьбе по живым солдатам во время отчаянной качки вызвает предположение, что герой Плятта по какой-то причине врёт, не особо заботясь о достоверности.

Получается, что старик вроде бы приехал к дочери (с которой не общался десятилетями и которую даже не спросил, удобно ли будет ей, если он приедет), но на самом деле разыскивает кого-то в Москве, кого-то знакомого из старой жизни и, найдя, тут же съезжает от зятя, в котором больше не нуждается. А пока суд да дело, герой Плятта затопляет персонажа Мягкова пустопорожним словоизвержением, отбивая у того всякое желание общаться и задавать вопросы.



А сам героя Мягкова? Это «журналист-международник», ездящий то в Африку, то в США, хотя не знает ни одного иностранного языка. На столе у него зажигалка в форме глобуса, над которым водружён исламский полумесяц, вот как. Ну, жившим в СССР не надо напоминать, что подобные «журналисты» одновременно работали в Конторе Глубокого Бурения и отнюдь не писание очерков было их основным занятием. Его жена, кстати, хоть и не в загранку катается, но окучивает «туристов» из капиталистических стран, сопровождая из в поездках внутри СССР.

И вот, посреди фильма демонстративно врезан кусок, когда героя Плятта смотрит «Международную панораму», всякие там взлетающие с авианосцев самолёты агрессиного блока НАТО, и вдруг начинает вещать «Это надо остановить, вам, вам, ребята, поручена тяжкая миссия спасти нашу планету от ужасов грядущей войны!» Это он так к своему зятю адресуется. М-да...

Получается, что Хуциев изобразил приватную встречу двух советских шпионов, принадлежащих разным поколениям. Сталинские орлы и брежневские рыцари плаща и кинжала. Поколение героев, бивших ледорубами по черепам троцкистов, поколение экспансии, нахрапистого захвата всего и вся, в том числе, наглого присвоения чужой культуры – ведь сталинизм активно использовал культурное наследие Российской Империи, имитировал «преёмственность», адаптировал Станиславского, императорский балет, академическую живопись и прочие «золотые шнуры на погонах». А теперь их сменило поколение эпохи Брежнева – скромные функционеры, которые ни разу из пистолета не выстрелили, человечки со стёртыми лицами, с хорошей памятью и умением вписаться в любой поворот. Они просачивались в Конго, во Вьетнам, в Иран, в Йемен, везде были как бы своими. Это был не прямой, грубый, сочный захват новых территорий в сталинской манере. Это инфекция, инфильтрация. Мягков в этой роли выше всех похвал. Человек-вирус, умный, наблюдательный, абсолютно никакой. Именно своей безликостью запоминающийся.

И вот – невстреча. Встретились два бойца теневого фронта, но говорить им не о чём, и не доверяют они друг друг, хоть и работают на одну фирму. Постояли рядом, посмотрели друг другу в глаза и разбежались.

И остаётся непонятным, что же Хуциев хотел сказать своим послесловием? И кому? Вероятно, кто-то, более умный, чем я, сможет ответить на этот вопрос. Для меня «Послесловие» остаётся вещью в себе. С точки зрения наивного зрителя – идиотское нарочито неубедительное морализаторство в духе «Вот были люди в наше время, не то, что нынешнее племя». С точки зрения зрителя наблюдательного – сложный, каллиграфически выписанный рассказ ни о чём. Ну, шпионы, ну и что? Да, такая работа. И какой вывод? (пожатие плечами)

PS. Прекрасное, точное дополнение, прояснившее для меня смысл "Послесловия":

"Один - тот который создавал величие совка, второй - тот который поддерживает. Два поколения, два персонализированных КЛЮЧЕВЫХ образа эпохи. Встретились, посмотрели друг на друга - один врет как дышит, второй врет даже когда молчит. Оба - пустота, фикция, символ совка прошлого и настоящего, при всей внешней эффектности и многозначительности представляющего собой химеру, которая (в фильме) смотрится в зеркало и не видит отражения. Сущность, созданная и поддерживаемая спецслужбами, имеет фиктивное прошлое, лживое настоящее и нулевое будущее. Ни черта "это поколение" ни от чего не спасет и не удержит, ибо спасать и удерживать, по сути, некому - вот что понял к концу фильма герой Мягкова. Абсолютная пустота. "Послесловие" - к истории СССР, закат которой Хуциев уже в 83 году предвидел, как человек, имеющий некоторый допуск. (А те, кто имел полный допуск, не предвидели, а точно знали)."

Материал взят: Тут