Отар Кушанашвили: Я — пожилой юноша, которому все сложнее скрывать золотое сердце ( 4 фото )

Журналисту, теле- и радиоведущему Отару Кушанашвили 22 июня исполняется 51 год. Широкую известность он получил как фронтмен программы «Акулы пера». В интервью ФАН шоумен снимает надетую в начале 1990-х маску скандалиста и короля эпатажа, за которой предстает профессионал, добрый и порядочный человек с золотым сердцем.


«В 2000-м году я очень хотел быть успешным»

— Отар Шалвович, в 1992 году вы приехали покорять Москву. За это время вы стали одним из самых ярких персонажей медиасферы. За вами шлейф скандалов. В чем только вас не упрекали, но «анфан террибль» отечественной журналистики оказался самым лучшим «оценщиком» самого себя. Любопытно узнать, как сегодня живет автор строк, написанных в 2000 году: «Я одинок, я зол, я сижу ветреным вечером посреди съемной холостяцкой берлоги и пишу, что такое высшая степень признания».

— Итак, 2021 год. Солнце мне бьет прям в окно, я живу в Дедовске, меня окружают дети, которых больше, чем поклонников у Аллы Пугачевой (смеется). По поводу поклонников — принципиальная ирония, потому что их действительно больше, чем у Максима Галкина. И меня обожают дети, — это и есть высшая степень признания.

— А ведь еще два десятка лет назад вы говорили, что высшая степень признания — это когда тобой интересуются и тебя, «измочаленного шестым городом на неделе», ставят перед фактом: говори, мы слушаем. Вот это уже не актуально?

— Нет. Во-первых, отмечу, как я складно излагал уже тогда. Вот перешлите этот текст Андрею Малахову, Валдису Пельшу, Дмитрию Нагиеву и Губерниеву, который изгалялся над Бузовой — как учебник риторики.

Я был тогда очень-очень молод, лет 65 уже (смеется). А 65 для меня — подростковый возраст. Я действительно полагал, что наши разъезды с Лерой Кудрявцевой по маршруту Иркутск — Барнаул — Омск, далее — везде, включая Тюмень — это смысл жизни. Я тогда так полагал. Я до сих пор очень дорожу каждым, кто подписан на программу «Каково» на YouTube, но я стал старше — мне уже 510.

Теперь, когда завершается день, я думаю, в какие города я отправил помощь, кто улыбается, вспоминая про меня из моих близких. Это гораздо важнее. А в 2000-м году я очень хотел быть успешным, очень хотел. В 2021 могу вам ответить репликой из Набокова, которую никто в принципе кроме меня не читал, что слава и успех совершенно не тождественны счастью.

— А любовь?

— Вот только любовь и тождественна счастью, а ее у меня гораздо больше, и не показной, как у всех в Инстаграме. У меня очень тихая, прочнейшая, негромкая, влажногубая, влажноглазая любовь. Её у меня в жизни полно, но я не ору об этом на каждом шагу, как Филипп Бедросович, просто не в моих свойствах это.

— Вы писали, что в юности прислушались к напутствию отца, который сказал: «Сынок, господь любит людей с умеренными амбициями». Что случилось с вашими амбициями, они остались?

— Не то, чтобы амбиций стало меньше, я просто отчетливо понимаю: никогда не возьмет меня с мои вокабуляром, который заставит всех остальных уволиться с работы, Константин Эрнст. Никогда! Олег Добродеев меня не возьмет на работу.

Я просто отчетливо понимаю, что сказанная еще при жизни Айзеншписом фраза, что все это построено на блатмейстерстве, на кумовстве и на непотизме, стала еще более актуальной с годами. И я, как в сериале «Лучше звоните Солу», взял на вооружение реплику героя, который говорит: «Мне полегчало». Его спрашивают: «Почему?». Он ответил: «Я решил играть теми картами, которые выпали».

Во мне появилось спокойное понимание того, что нужно играть картами, которые выпали, и забыть про то, что шоу «Голос» я вел бы гораздо лучше, чем любимец Эрнста. Про это забыть надо и пожелать ему успеха, а самому — сконцентрироваться на том, что удается мне лучше всего. А в «этой местности» мне лучше всего удается строить деепричастные обороты и сводить с ума профессоров МГУ.


«Я — колхозный паренек»

— В начале вашей истории «маленького человека в большом городе» вам очень хотелось устроиться на работу. Сейчас вы говорите о недооцененности в профессии. Разные вещи?

— Работа есть, но работы хочется всегда больше. Я же вырос в семье трудоголиков, причем трудоголиков, не забывавших еще и наслаждаться жизнью. Бывают такие грузинские трудоголики: пример, перед глазами мама и папа.

Всегда не хватало работы, именно той, которую я очень люблю. Вот я и говорю себе: «Играю картами, которые выпали». Я не отказался бы вести ток-шоу, чтобы показать Ольге Скабеевой, что это вообще такое — вести ток-шоу, но его мне не дают. У меня есть программа «Каково» и есть передача «Спасите, я не умею готовить!» на «ТВ-Центр». Я обожаю обе программы и думаю: ну что мне то роптать, что роптать?!

— Получается, ваш выбор — телевидение и шоу, то есть в большей степени ощущаете себя телеведущим, а не пишущим журналистом?

— Чтобы говорить о журналистике, нужно разговаривать с Евгением Додолевым, он вам все расскажет про крах этой идеи. Куда бы меня взяли? Я мечтал о журналистике и начинал с нее, но, когда я посмотрел по сторонам — это либо «Московский комсомолец», либо «Комсомольская правда». Ни туда, ни туда меня не взяли, и меня заприметил Иван Демидов. Было предложение, и я за него ухватился. Все!

— Журналист, как правило, работает в команде, в редакции, а ведущий всегда — соло. Отдаете предпочтение работе, где заметнее индивидуальность?

— Мне кажется, что более командного пожилого юноши, чем я, в природе нет. Я же хожу в гости на многие программы, наблюдаю за людьми — это небожители. Я — колхозный паренек, люблю узнавать у операторов, у кого родился ребенок, кто где провел отпуск, я знаю их по именам. А подойдите к ведущему Первого канала — они хоть одного человека знают из съемочной бригады? Кроме шеф-редактора — никого.

Я очень командный паренек, очень коллективный. Но когда заканчивается съемка и происходит выезд со съемочной площадки — я, конечно, превращаюсь в приватное существо. Насколько я преуспел в том, чтобы эту часть жизни огородить, что даже мои близкие не очень понимают, из чего она сделана, из чего состоит моя частная жизнь.

До такой степени я закрытый, что мои близкие не знают, где я, что я, с кем я. Вот это виртуозное мастерство (смеется).

— А это от чего идет: устали от людей или просто так устроены?

— Нет, нет, я вижу по сторонам, что это приводит к печальным последствиям. К ситуациям, как в семье Пригожина, где дочь и сын поднимают бунт против родителей. Я вижу, что происходит с детьми и их родителями и думаю: «Нет, этого никогда на моей территории не будет».

— Если можно, о детях. Сколько самому старшему и самому младшему?

— 25-й год пошел дочери Дарье, которая настаивает на грузинской транскрипции Дарико, и 11 лет — богатырю по имени Данила Отарович.


«Я бы никогда не стал в прямом эфире унижать Олю Бузову»

— В начале карьеры вы, «человек из Кутаиси», жили в московской коммуналке, много читали, стараясь нагнать «по части общих знаний хотя бы», как вы признавались. И все же вы выбрали шоу-бизнес за то, что там в одном флаконе и драма и фарс. Что думает Отар Кушанашвили о шоу-бизнесе сегодня и какие вопросы не боится задавать?

— Я не боюсь задавать вопросы — такой боязни не было ни тогда, ни тем более сейчас. Но, с высоты прожитых лет, а мне 510 (смеется), я, как библейский муж Мафусаил, теперь обозреваю жизнь, я понимаю. Вопросов, которые я боялся бы задать, нет, а вот вопросов, которые я не задам, их полно. Потому что у каждого есть мама и папа, у каждого есть дети. В этом моменте моя интонация становится саркастической.

Даже зная, с кем я имею дело, я бы никогда не стал в прямом эфире унижать Олю Бузову. Никогда! А раньше я бы мало об этом думал или вовсе не думал бы. Нельзя доводить женщину до слез — просто есть негласное правило. Раньше, когда я сидел в «Акулах пера», меня 300 раз одергивали: про это не спрашивай, про то — наш герой болезненно реагирует.

Я шел напролом, а теперь можно про все, спрашивать — от интима до ориентации, потому что ты не получаешь остроумных ответов. Остроумных людей-то мало: Валерий Сюткин, Андрей Григорьев-Апполонов, Леня Агутин, все! Теперь в ответ либо хамят, либо судебный иск, либо злобно хихикают. Вот злобное хихиканье, объединяющее всех звезд, теперь не оставило места для драмы в шоу-бизнесе. Теперь только один фарс.

— У вас была манера задевать, куда это делось?

— На многие мои выпуски страшно обижаются люди, например, в «Каково». Мне присылают посредников, мне пишут смс. Люди очень обидчивые, гипертрофированно ранимы. Но есть один недостаток: когда я цитирую Кортасара, они даже не знаю, кто это.

— Каково сегодня ваше самоощущение грузина в России? Искренне можете о себе сказать, как в 2000-е: «Я, грузинский малорослый мышастый дог, приехал в Белокаменную…» Остались в вас советские стереотипы?

— Скажу вам: как был одним из лучших фильм «Мимино», так он им и остался. Как был любим мною Кикабидзе, так и остался, даже после инцидента, о котором сам сокрушается и другие жалеют. Как я считал, что нельзя было с Познером так поступать в Тбилиси: нельзя было забрасывать его яйцами, так и думаю. Есть совершенно неприемлемые вещи в отношении гостя почтенных лет. Просто эта группа молодых людей, не понимающих, что такое настоящее воспитание, позволила себе демарш.

Если вам нужна моя оценка — это не грузины. Грузия там, где можно воздух есть с утра, а солнце прямо здоровается с тобой за руку. Ты выходишь из дома, идешь через пионерский парк к школе №15 и за это время твои легкие освобождаются от шлака, который ты с собой привез. Это могила мамы и папы, это грузины, которые считают, что русские — это братья и сестры. Это не события 2008 года, это по-прежнему песня «Чито Грито».

Если бы вы побывали в Батуми, то вас бы там затискали, потому что вы из России. Вы бы поняли, почему Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина и Роберт Рождественский, Фазиль Искандер вообще не хотели уезжать из Тбилиси, Кутаиси и Очамчира — бывшей Грузинской ССР. Вас затискают! Ничего не изменилось в смысле любвеобильности, в смысле того, кто подлинный грузин, а не тот, кто кричал матерные реплики в адрес Путина или в адрес Познера. Настоящий грузин — это человек с золотым сердцем.

— Когда вам было 30, вы с природной веселостью и самоиронией откровенничали в интервью и на страницах в соцсетях: «Как я стал подонком», «Хроники хулигана». Вы обыгрывали разные клише, а теперь — запрет?

— Само по себе слово «подонок», это очень смешно, потому что им меня наградил Юрий Айзеншпис, а потом у меня его украл Паша Воля. Любое ругательное слово, если ты его преподносишь как моя мама, у которой было отменное чувство юмора, становится смешным. Конечно, называл таким словом себя с юмором, потому что копался якобы в грязном белье. «Якобы», потому что никогда всерьез этим не интересовался, это очень смешное слово. Теперь могу сказать, что оно мне очень нравится.

Если мы это слово переделаем немного, то получится «подонковатый пожилой юноша, которому стоит все больше усилий скрывать от публики, что у него золотое сердце». Так и напишите.