Крестьянин на войне ( 4 фото )

Фото из статьи "Роль лошади в Великой Отечественной войне" (http://konovod.com/index.php?id=1139 ).

Год назад я публиковал главу из моих воспоминаний «Родные» (#Родные), главу, посвящённую деду – Михаилу Максимовичу Плотникову (1905 – 1998). Сегодня размещаю фрагмент той публикации, в котором рассказываю о военных годах деда. Вся глава называется «Ваш прадед, дети», то есть я представляю моим детям их прадеда, а моего деда, каким я его знал. Мне всегда казалось, что никто не знает его так, как его знаю я, и я ощущал себя обязанный рассказать о нём.


Михаил Максимович Плотников (1905 — 1998). Довоенное фото.

⁎ ⁎ ⁎

На войне Михаил поначалу был просто конюхом. Да, совершенно не героическая профессия. И, вообще говоря, ничего героического в военной судьбе деда не было.

Я с детства, с моих октябрятско-пионерских лет домогался от деда рассказа «о войне», но он долго-долго отнекивался, пока я не повзрослел хоть чуть-чуть. Разумеется, в том школьном воспитании, которое я проходил, как и все советские дети, воспитание «на подвиге советского народа в годы Великой Отечественной войны» было важнейшим элементом образовательной системы. Фильмы, книги, песни. Даже наши пионерские отряды носили чаще всего имена юных героев Великой Отечественной. Выступление ветеранов войны перед классом. «Зарница». Кстати, я был командиром, чему удивляюсь до сих пор, а вот тому, что победил наш отряд не удивляюсь, потому что побеждал не я, а мы все...

Короче говоря, дед понимал, чего ждёт от него внук, но ничего этого дать мне не мог. Ещё не скоро будет написана знаменитая книга Виктора Астафьева о войне, и не скоро я её прочитаю.


Фото из статьи "Роль лошади в Великой Отечественной войне" (http://konovod.com/index.php?id=1139 ).

Михаил был конюхом, впрочем, не знаю, как точно именовалась военная «специальность» деда. Может, ездовой. Его лошадки тягали пушку. Какую именно и какого калибра, я не удосужился спросить у деда – может, я расстроился, услышав, кем был дедушка на войне. Сейчас я столько вопросов назадавал бы! Вот, о пушке. О лошадях бы непременно постарался узнать побольше: сколько, каких мастей, с какими кличками и характерами, чем он их кормил, вообще, каково было ухаживать за ними на фронте? Где находились дед и его лошади во время стрельбы? Писал ли домой с фронта?

Нет, не писал. Не успел – так быстро оказался в плену. Его призвали, бросили на фронт, и он тотчас оказался в котле под Киевом. От его батареи в живых осталось немного человек и лошадей. Я помню этот рассказ деда. С горечью он вспоминал, как командир батареи направил её, батарею, через поле, а не вокруг поля, по-над лесом, и на этом поле легли мёртвыми почти все. Контуженый дед оказался в плену...

(Вообще, дед был плохим рассказчиком. Он перескакивал с одного предмета на другой, с одной темы на другую. Не заканчивал фразы. Останавливался, о чём-то задумывался и не говорил, что ему сейчас вспомнилось. Какими-нибудь междометиями заменял целые эпизоды. Иногда я выспрашивал у бабушки о деде, и она гораздо лучше рассказывала, вспоминая, что некогда услышала от него же, накапливая его историю годами.)

Дед не смог объяснить, где точно находился лагерь для военнопленных, в котором он оказался, а бабушка этого просто не знала. Строго говоря, это был не концентрационный лагерь, а, скорее, «трудовой», гулаговского типа, что ли. Он был где-то под Киевом же, может, в Черкасской области – кажется, её называл дед. Пленные красноармейцы валили лес, который затем отправлялся в Германию. Я не спрашивал, в каких условиях они жили: в специально построенных бараках, в сараях и сеннике какого-то лесничества, за колючей проволокой или нет? Я даже не догадался об этом спросить! Перед глазами сразу же встал образ концлагеря, каким он сложился по советским документальным (например, по «Обыкновенному фашизму») и художественным (например, по «Судьбе человека») фильмам. Но, возможно, это был, строго говоря, даже не лагерь.

Конечно, не по доброй воле в тот черкасский или какой-то иной лес приехали красноармейцы. Их охраняли австрийцы, но не знаю, в каком количестве. Может, взвод. Офицер, по крайней мере, был один. Насколько я знаю из исторической литературы, немецкое командование в первые месяцы войны на восточном фронте не очень-то использовало австрийцев. По какой причине? Не знаю. Может, всю славу в «блицкриге» немцы хотели взять себе, может, не доверяли австрийцам, не настолько вымуштрованным, как немецкие солдаты и офицеры. Может, недоверие было связано с недостаточной «арийскостью» австрийцев или ещё с чем-то иным, например, «слабым моральным духом».

Офицер точно был «не совсем» немец. Возможно, у него были славянские корни или он провёл часть жизни – детство? – рядом со славянами, например, чехами или словаками, что не удивительно для истории бывшей Австро-Венгерской империи. Так или иначе, но офицер мог на ломаном русском объясняться с пленными. Наверное, не случайно его, этого австрийского офицера, и направили в этот лагерь.

Михаил, крестьянин и сын крестьянина, обратил внимание офицера, каких трудов стоит им, пленным лесорубам, валить лес тупым инструментом. Он сказал офицеру, что может заняться заточкой пил, для чего ему нужен один треугольный напильник, один плоский напильник, а также приспособление для развода зубьев пилы. Михаил нарисовал в масштабе 1:1 это приспособление. Сказал, что может и сам его изготовить, только ему нужно то-то и то-то. Хорошо бы ещё верстак с тисками или хотя бы просто две струбцины, а также две ровные, выструганные доски по длине пил, но он сможет обойтись и без всего этого, выдрав две доски из сарая, которые стянет проводом, зажимая между досок пилу. Конечно, в любом деле, столярном или слесарном, очень важен острый и правильно заточенный инструмент, и австриец, понимая, что производительность труда возрастёт, добыл нужный инструмент в одном из ближних к лагерю сёл. Не знаю, испытывал ли австрийский офицер при этом понимании простые человеколюбивые чувства к «своим» рабам-пленникам, желая облегчить их труд. Предполагаю, что испытывал, судя по тому, что произошло в дальнейшем и что я, конечно, расскажу.

Хочу пояснить, почему мне так хорошо известно, что и как говорил офицеру дед, тогда как многого другого я не знаю. Дело в том, что дед обучал меня столярно-плотницкому делу, как и садоводству, виноградарству и пчеловодству. И вот, когда он обучал меня затачиванию и разводке зубьев пил и ножовок, то говорил, что так он рассказывал и австрийскому офицеру в плену, и тому это было очень интересно (мне тоже), и он с удовольствием слушал его, Михаила, вникая во все тонкости, казалось бы, простого дела, а затем и наблюдал с ещё большим удовольствием, как дед затачивал пилы, большие, двуручные, называемые в народе «дружбой – 2», поскольку нужны слаженные действия двоих во время работы. Ты делаешь усилие только тогда, когда тянешь полотно пилы на себя, а, когда тянет пилу на себя твой напарник, то ни в коем случае не толкаешь пилу вперёд, однако же и рукоятку не бросаешь, а удерживаешь пилу в нужном направлении и с нужным же усилием прижимаешь к распиливаемой древесине.

⁎ ⁎ ⁎

Не быстрое дело точить пилы. Почему-то я ничего не помню, насчёт топоров – точил ли и их дед? Наверное, точил. Разводку Михаил проверял и подправлял, если нужно было, один раз на три заточки пилы. Дед говорил мне, что нужно проверять разводку раз на пять заточек, но он делал это чаще, чтобы пленные отдыхали.

Однажды, офицер, наблюдая с удовольствием за работой Михаила, попросил его посмотреть механическую машинку для стрижки – мол, что-то в ней не так: вместо того, чтобы действительно стричь, она «скубёт» (словцо деда, конечно) волосы. Дед посмотрел, что-то подкрутил, где-то подмазал. Офицер взял машинку в руки, «постриг» ею воздух. «Гут! Чик-чик ты!» Дед заволновался: мол, никогда никого не стриг, кроме овец, да и то ножницами! Вот такими! «Мы тоже стать овца этот лес! – Засмеялся офицер и позвал часового: – Давай он, Михаил».

В общем, после солдата постриг мой дед офицера, затем и всех солдат, а после солдат и всех пленных. Офицер боялся вшей и болезней, которые могли переносить вши. Конечно, приказано было Михаилу по-разному стричь солдат и пленных: первых под полубокс, вторых – наголо. Много работы было у деда, но важнейшей для него оставалась заточка и разводка пил. Все были Михаилу благодарны в том черкасском лесу...

Я как-то посмотрел физическую карту Украины: где на Черкащине леса? И не увидел их, только маленькие-маленькие зелёные пятнышки. Почти сплошной массив лесов располагался севернее Киева, в Полесье, по широте Киева небольшой полосой шла лесостепь, а южнее уж степь. Повырубили леса, и в ХХ веке особенно интенсивно. Показывал эту карту деду (летом, на каникулах, я покупал в Новоазовске все нужные для школы учебники и карты), но он не смог на ней найти место лагеря: масштаб не тот, и названий не то что сёл, но даже городов, кроме областных центров, не было, так что невозможно было точно указать, где же был тот лагерь. Дед ткнул пальцем в карту и закрыл им чуть ли не всю Черкасскую область. Удивительно, я помню этот палец: такой не острый, тупой как бы, с широким толстым ногтем, причём выделяющийся розовато-белым цветом на фоне смуглой кожи руки, загоревшей на солнце. Дед не курил, никогда не курил, и гордился тем, что никто из Плотниковых никогда не курил, кроме, правда, его сына Анатолия. Но отец не боролся против этого курения сына, поскольку тот был офицером, служил в армии, а дед, видимо, до конца жизни считал службу в армии, хотя бы и в мирное время, чем-то экстремальным. Наверное, в этом отношении сказывались военные впечатления Михаила... Словом, ноготь был не жёлто-коричневым от никотина, а белым.

Но вернёмся в исчезнувший черкасский лес. Однажды офицер, стоя возле Михаила, тихонечко ему сказал, что завтра в лагерь прибудет айнзацкоманда отбирать среди пленных – командиров, комиссаров и евреев. Поскольку дед не понимал, что это за команда и зачем отберут тех, кого назвал офицер, то последний прибавил: «Их расстрелять». Потом: «Я знать, ты не командир и не комиссар...» Пауза со спрятанным в ней вопросом: не еврей ли?

Дело в том, что офицер приметил, что из всех пленных, дед сдружился с одним человеком, который, хотя и говорил, что он – кавказец, однако же очень похож был на еврея, и офицер, уже знавший достаточно много о крестьянине Михаиле, всё же засомневался: не еврей ли и он, Михаил? А для чего он рассказал об айнзацкоманде и спросил, не спрашивая, о национальности? Затем, что хотел спасти Михаила. Как? Дав ему возможность сбежать ночью. Однако Михаил, не будучи ни командиром, ни комиссаром, ни евреем, не сбежал...

Плотниковы были русскими, по крайней мере, таковыми они себя считали. Дед пересказывал мне малоинформативные предания рода, которые в прошлое уходили более-менее известными лишь на поколений шесть (со мной – семь). Коллективная память сохранила сведение о том, что наши предки жили где-то в районе средне-верхнего течения Западной Двины, и жили там давным-давно, причём некоторой смесью славян и балтов, но затем, побуждаемые разными войнами (я поискал в учебнике истории возможные войны в тех местах, и обнаружил Ливонскую и Северную) сошли с тех мест, оказавшись в верховьях этой самой Двины, а ещё Днепра и Волги. Затем путь их, словно в проведённой пунктиром линии, прерывается и обнаруживается уже в среднем течении Дона, точнее, на реке Калитве, его левом притоке, в станице Дёгтево, где предки оказываются крепостными. Собственно, отсюда, из Дёгтево, перечисляются поколения в именах.

С родом произошла некая катастрофа. Щепкой его унесло по всем этим рекам, и порой не по течению, а против него. Произошло нечто такое, что коллективная память, похоже, не хотела запоминать. Свободные люди стали закабалёнными. Семья Плотниковых стала приданным невесты-помещицы из Дёгтево, и это приданное последовало за невестой к отставному полковнику в его имение Греково-Александрово, что располагалось в приазовских степях. Один из Плотниковых – Фёдор – мальчишкой попал в дом помещика, прислуживать господину, был любим чуть ли ни как сын, освобождён от крепости причём с женою, которую Фёдору помещик предложил выбрать из ряда невест, собранных во дворе барской усадьбы. Он выбрал дочку кабатчицы – и красавица, и невеста богатая. А она разрыдалась.

⁎ ⁎ ⁎

Узнав об айнзацкоманде и завтрашней цели её прибытия, Михаил поделился информацией с другом по лагерю Исааком. Не уверен, что точно вспомнил его имя, но, кажется, его звали так. Он был не с Кавказа, как уверял всех, а из какого-то крупного белорусского города, вроде Витебска, Могилёва или Гродно. (И этого уже не помню.) У него был невероятных размеров нос! Такой рисуют на иллюстрациях герою сказки «Карлик-нос». Исаак сбежал в ту же ночь, просто прошёл мимо широко расставленных и не очень усердных часовых дальше в лес. Колючая проволока отсутствовала. Звал с собой деда, но тот решил пока остаться в лагере...

Перескочу через два десятилетия. В начале 60-ых годов прошлого века Исаак разыскал деда в его Малой Седовке. Приезжал несколько раз во время своих отпусков (не знаю, кем и где он работал). Помогал деду строить дом. Во второй свой приезд Исаак взял с собой сына. Боюсь ошибиться, но, кажется, звали его Лёня. Я был тогда у деда, и видел всё своими глазами.

Я видел, как, войдя во двор, Исаак подтолкнул сына в спину, заставив встать на колени (видимо, отец и сын договорились об этом раньше) перед вышедшему к ним Михаилу и поклониться в землю, действительно коснувшись лбом земли. При этом Исаак говорил сыну: «Если бы не Миша, тебя не было бы на свете. Кланяйся и благодари его». Моя бабушка вытирала уголком фартука глаза, я пока не понимал, что происходит. Дед смущённо улыбался.

Какой же молодец этот Исаак!

Помню, как мы ходили с Лёней в местный магазинчик. Лёня просил бутылку «ситро», и продавщица не понимала его: что за «ситро» такое? Нашлось слово «лимонад», и всё встало на свои места. По дороге домой Лёня оправдывался: «У нас все так говорят». У него нос был тоже не маленький, но всё же поменьше, чем у отца. Мне было около семи-восьми, а ему пятнадцать или шестнадцать. Я родился через десять лет после войны, а он в ближайшие к ней годы. Мы были из счастливого поколения, послевоенного. Но за это счастье нам пришлось заплатить сломанными жизнями и стёртыми годами, когда развалился Союз, ибо безвременье наступило в наши самые зрелые годы. Вероятно, в этом был смысл истории: те, кто более зрел и имеет ещё физические и душевные силы, должен совершить переход к новому, неся на своих плечах стариков и детей. То, к чему мы шли, приобретая знания и опыт, уже невозможно было строить. Нужно было заняться собой, прежде всего новым взглядом на смысл жизни, на мир, на себя, и надо было выживать.

⁎ ⁎ ⁎

Осенью пришло время и Михаилу сбежать из лагеря. Тот же офицер-австриец поведал ему по секрету, что завтра пленных повезут в «настоящий» лагерь, а их, австрийцев, отправят на фронт. Дед, изведав фронт, ему сочувствовал. Австриец явно приуныл. Жил здесь как в лесном санатории и вдруг... В общем, эти двое не прощаясь попрощались таким образом.

Ночью дед ушёл из лагеря, как до этого его друг Исаак. Михаил шёл всю ночь по лесу, к которому, честно сказать, был непривычен, поскольку вырос в степи. Куда идти, он не знал. Когда стало развидняться, он нашёл-таки край леса и увидел, выглядывая с опушки, мимо которой шла просёлочная дорожка, стог сена. Он так продрог, устал и хотел спать, что зарылся в этот стог. Уже ведь подмораживало, повсюду лёг голубовато-белый иней.

Утром мимо того стога ехали на телеге полицейские и заметили, что из одного места стожка выбивается парок. Полицейских было двое, они без труда пленили сонного красноармейца и, связанного по рукам, повезли на телеге дальше, куда и ехали, то есть в управу. И, конечно, были весьма довольны своей «находкой»: подфартило так подфартило! В том же направлении в город или крупное село шла крестьянка из их же села. Она шла с корзинкой и двумя мешками, связанными между собой и перекинутыми через плечо, шла на базар продать кое-что из урожая этого, 1941 года. Телега с полицейскими и пленным нагнала её, вышедшую из дому до зари. Увидела, кого везут полицейские-односельчане, и стала стыдить их. Шла рядом с телегой, которую шагом тянула одна лошадка, и всю дорогу рассказывала им, какие они нехорошие, что своего же отдадут немцам на казнь.

И один из полицейских засмеялся: «Купуй його, та й годі вже джмеліти над вухом!» Стали торговаться – всё веселее полицейским дорога. При этом выясняли, кто он такой, Михаил, и что умеет в этой жизни. Выяснилось, что он дорогого стоит. И в конце концов продали Михаила, но за всё-всё, что несла крестьянка на базар. Договорились, если она поведёт проданного ей мужика домой, то всем объявит, что вышла замуж, ну и должна, конечно, спалить эту форму, переодев «мужа» во что-то цивильное.

Полицейские поехали дальше, туда, куда и ехали, и, наверное, рассуждали, что сегодня один из лучших дней в их жизни: и горилка, и к горилке, и домой ещё будет что принести. Ну а крестьянка повела мужика к себе в село и домой – не зря же она за него такого хабаря дала. И стал Михаил у неё жить-поживать и крестьяночке той добра наживать, и добра всякого. Конечно, в крестьянском хозяйстве он был не пятым колесом в телеге. Отремонтировал крышу, да и все другие нужные ремонты произвёл, заготовил дров на всю долгую зиму. Помог, конечно, доубирать огород и прочую пользу принёс хозяйству одинокой жиночки. Она была бездетной вдовой, но стала «детной», родив, правда, после того, как Михаил ушёл к партизанам, объявившимся в этих краях.

Их пути разошлись навсегда. Она знала, что он женат, что у него сын, что у него своё хозяйство. Она считала, что остаётся с прибылью, хотя не отказалась бы, чтобы Михаил вернулся к ней после войны. Но он не вернётся, и очень не сразу она подаст весточку о себе Михаилу поздравительной открыткой к какому-то празднику с припиской, что растёт у неё сыночек-катигорошек и посылает Михаилу привет.

Полина, дедова жена, а моя бабушка, догадывалась, что что-то не так с дедом, «щось у нього було» (бабушка была украинка из полтавских переселенцев), но докапываться не стала. Было и было, было и прошло. Он вернулся к ней, он сделал выбор, а она сделала свой выбор под венцом давным-давно...

Партизанский отряд, в который вступил Михаил, вошёл всем составом в регулярные войска Красной Армии, когда она пришла на Правобережную Украину. Дед немного повоевал, теперь в качестве пехотинца. Получил тяжёлое осколочное ранение – ему раздробило кости ступни, да и вся нога была посечена осколками. Едва не лишился ноги, но всё-таки военные доктора её «отстояли». Госпиталя (не один), а затем комиссован. Вернулся домой на костыле. Рана на ноге сочилась сукровицей время от времени до конца жизни.

⁎ ⁎ ⁎

Как видите, у моего деда, а вашего прадеда, дети, было совершенно иное восприятие войны, чем у меня, воспитанника советской школы. Я ждал в его рассказах геройств и подвигов, а выходила из его уст история выживания, история дурацких бесчеловечных приказов командиров, дружбы с изгоем в лагере и даже дружбы с «врагом», чуть ли не второй брак при живой жене, ранение, наверняка полученное как-то «глупо»: лежал в грязи, разорвалась мина... Я думаю, дед ненавидел войну, подлую (как в песне Булата Окуджавы). Страх смерти, унижение, бесконечный труд, по большей части тяжёлый и бесполезный, и по обе стороны фронта, оторванность от семьи, родного дома, мирной работы, смерть рядом и всё время напоминает о себе. Ненавидел и, вероятно, боялся войну...


Михаил Максимович Плотников (1905 — 1998).