Образы войны ( 1 фото )

Так уж сложилось, что мое детство прошло на местах ожесточенных боев Миус-фронта. Детство, как детство - каникулы у бабушки, в компании многочисленных двоюродных и троюродных братьев и сестер. На небольшом приграничном хуторе многочисленные собаки питались из немецких касок, картошку с многочисленных огородов собирали в "немецкие чувалы" с ничуть не поблекшим орлом внутрь, а бдительные дядья и единственный выживший дед на корню пресекали все игры с взрывчатым-колющим-режущим. Обычное советское детство. Мы играли в войну ржавыми остовами винтовок, напялив каски соответствующих сторон, набив их газетами дабы держались на голове, навесив противогазные сумки, скрипящие кожей подсумки для патронных обойм, длинные немецкие противогазные тубусы.

Как и все советские дети Великая война представлялась нам, последнему поколению детей Союза картонной и пафосной, на уровне фильмов, игр и детской литературы о пионерах-героях. Лубок. Нечто далекое и забытое - вроде динозавров. В том смысле, что все, что ты о них знаешь - то, что они вымерли.

Но в отличие от динозавров - та Великая Война, была всегда рядом.

Лет в тринадцать нас с братом загнали тяпать картошку после дождей. Огороды были нарезаны за дворами в аккурат там, где в проклятом сорок третьем году на Мариновку выдвигался "Дас Рейх". Выше высота, в которую наши упирались трижды - в сорок втором, и два раза в сорок третьем. Именно здесь захлебнулся первый штурм Миус-фронта. Обильные дожди вымывали с обратных склонов высоты самые разнообразные следы войны, поэтому изобразив подобие ударного труда до момента удаления бабули с огорода "готовить вечерять", мы со старшим братом отправились на поиски.

Высота, заросшая степной растительностью, с одиноким танком на вершине, к которому по традиции отправлялись встречать рассветы местные выпускники, была ну очень с крутыми склонами. Мы исследовали ее, но не обнаружили ничего ценного - ржавые советские каски, трехгранные штыки, осколки, какой-то истлевший мусор. В отчаянии мы забирались выше и выше, бродя по заметным следам траншей и ходов сообщений, отыскивая планки от винтовочных обойм и гильзы. А потом я заметил пулеметную ленту в зарослях шиповника. Немецкую с рыжими латунными гильзами. Я царапаясь залез в эти самые заросли за трофеем и мои босые ноги в резиновых вьетнамских тапках неожиданно утонули. Утонули в рыжих латунных гильзах.

Я от радости находки обернулся позвать брата, ковыряющего, что-то внизу и осекся. Внизу был склон с ржавыми пробитыми советскими касками и трехгранными штыками. На мгновение стало страшно - я понял, что стою на пустой стреляной смерти людей, чьих имен я никогда не узнаю. И страшно было оттого, что гильз было не реально много. Я попробовал достать дно, обнаружить предел противостояния, надеясь увидеть, что немецкий пулемет замолчал сорок лет назад не такой страшной ценой. Но в промоине у вершины высоты гильз было очень много.

Было очень страшно. Гильзы откопанные и наспех отсортированные не поместились в ведро. Мы отбрасывали их горстями в зеленых окислах, смятые, но мы продолжали выбирать их из окопчика слой за слоем.

Молча мы принесли свою добычу домой. Дядья изучив находку, хохотнули, мол а мы думали в детстве всю гору выбрали, ан нет. В их детстве на гильзы и прочий цветной лом обменивали игрушки - футбольные мячи и пугачи на пружине, стрелявшие пробкой.

Это детское потрясение, осталось со мной на всегда - россыпи гильз и пробитые ржавые каски. Война больше не казалась лубком, она таилась совсем рядом. Потрясение было настолько велико, что я в юности был одержим идеей нарисовать апофеоз Великой Войны увиденный мной лично сквозь время. Не диорамно-эпохальные минуты штурмов и битв, а МГ-42 с овальными дырочками на кожухе оплавленного ствола, засыпанный гильзами по самый бруствер на фоне куста шиповника. Но в художку я так ни разу и не попробовал поступить.

Война перестала быть лубком. Я смог потрогать ее цену - пригоршнями, стреляные гильзы в пулеметном гнезде, каждая из которых могла быть чьей-то жизнью.
Это была цена победы.

#образывойны