Каждая мама знает об этих переживаниях ( 2 фото + 2 гиф )

Быть мамой — это прекрасно и нелегко одновременно. Чувство тревоги за своего ребенка не проходит даже с наступлением его совершеннолетия.


Мы были тронуты текстом российской писательницы Наринэ Абгарян (Narine Abgaryan) о том, что чувствуют мамы, когда «абонент недоступен».

Звонит из школы.

— Мам, я уже все. Еду домой.

Домой ехать 30 минут. Проходит полтора часа. Звоню.

— Алё!

На заднем фоне шум, мат, крики.

— Ты где?

— Скоро буду, жди.

И бросает трубку.

Перезваниваю. Абонент недоступен.


Мамы, сколько вам нужно времени, чтобы накрутить себя до такого состояния, когда ком в горле и из рук все валится?

Мне — ровно 10 секунд. Может, чуть больше.

Далее воображение начинает рисовать дикое: ввязался в драку. Напали. Ограбили. Случилось что-то ужасное. Что-то непоправимое.

Одеться. Бежать. Куда? По маршруту автобуса. Облазить близлежащие подъезды. Позвонить классному руководителю. Нет, сначала в милицию. Нет, другу семьи, следователю с Петровки. Чтобы запеленговали телефон. Интересно, можно запеленговать телефон, если он отключен?

Высматриваешь подступы к подъезду. Подъездов два, бегаешь из одной комнаты в другую. Параллельно набираешь снова. И снова. Абонент недоступен.

Проходит еще 20 минут напряженного ожидания.


Натягиваешь джинсы. Кофту. Берешь паспорт. Ключи. Мечешься по квартире в поисках телефона. Перерываешь все вверх дном. Телефон как в воду канул. Срываешь с кровати покрывало. Что-то мешает тебе рыться в белье. Ах, это телефон. Ах, ты все это время держала его в руке.

Сдергиваешь с вешалки пальто. Не плакать. Только не плакать. Господи, а я с утра наорала на него за то, что постель не заправил. Далась тебе эта постель! ДАЛАСЬ ТЕБЕ ЭТА ПОСТЕЛЬ, ДУРА! Никогда, никогда, никогда больше не стану его ругать. Сыночка, сыночка.

Тренькает домофон.

— Да?

— Французский иностранный легион приветствует вас!

— Ты где был?

— Мам, открой, тут люди ждут, — пасует французский иностранный легион.

Стряхиваешь с себя пальто. Идешь открывать тамбурную дверь.

— Убью! — обещаешь себе с мрачной решимостью.

Выходит из лифта. Двухметроворостая каланча. Тяжеленный рюкзак за спиной. Карман куртки подозрительно оттопырен.

— Ты где был? — выдыхаешь Змеем Горынычем.

— Мам, я решил на дополнительный по истории остаться.

— А предупредить не мог?

— Ну, все очень спонтанно случилось. Вот и не успел. А когда спохватился — звонок уже прозвенел.

— А эсэмэску скинуть? Чтобы я не волновалась.

— Мам, ты же знаешь, что на уроках нельзя телефонами пользоваться!

— Ты мне потом звонил, а там кто-то матом ругался!

— А, это алкаши на остановке что-то не поделили, вот и орали друг на друга. Я хотел тебе сказать, но телефон разрядился.


Стоишь, хватаешь ртом воздух.

— Это тебе, — достает из кармана мороженое. И улыбается широко-широко.

Улыбка у него моя. И моего отца.

Года три назад с деньгами было совсем туго, уходил погулять с друзьями, брал с собой 100 рублей. Возвращался с шоколадкой. Не знаю, как умудрялся сэкономить. Но всегда приходил с шоколадкой. Протягивал ее мне на пороге.

— Мамочка, это тебе.

Это мне, да. Мне, мое, обо мне.

Это — на всю жизнь. На всю мою благословенную, озаренную счастьем материнства жизнь.

Научиться бы еще не накручивать себя так.